«Орел» над морем

Таких кораблей в пограничных войсках России - всего три. За то, что они большие и длинные, моряки прозвали их крокодилами. На Камчатке служит один из них - «Орел» (так же назывался самый первый корабль российского военно-морского флота). Его боятся все браконьеры Охотского моря. Это очень быстрый корабль. Кроме того, на борту у него вертолет. И «Орел», бывает, заходит туда, куда птицы не долетают.

Беседовали Анатолий, Наталья Зыряновы

Мы беседуем с заместителем командира корабля по воспитательной работе капитаном второго ранга Виктором Васильевичем Чудновцом. Готовясь к встрече с офицером береговой охраны, мы себе по-разному его представляли. К одному только не были готовы – к тому, что глаза его будут наполнены печалью и отцовской добротой. Уже познакомившись ближе, узнаем, что сам он – детдомовский, и потому особенно сердечно относится к детям. И когда летом на корабле две недели проходили военно-спортивную подготовку школьники, он возился с ними, хлопотал, перешивал для них форму. У него есть два «подшефных» детдома, которым он помогает чем может, по-мужски - где починит, где стены покрасит. И к матросам своим Виктор Васильевич относится как к родным: устраивает недоучившихся в вечернюю школу, заставляет писать домой, покупает конверты, достает билеты в театр. И к самому «Орлу» неравнодушен. Его стараниями прямо на корабле создан настоящий музей боевой славы. Мы сидим в небольшой каюте, листая благодарственные письма от родителей срочников, вернувшихся со службы домой. Рослый матрос привычно пригибается в дверях и громко чеканит: «Разрешите обратиться! В воскресенье в кинотеатре состоится показ фильма "Гарри Потnер". Разрешите посетить.»

– Виктор Васильевич, каковы основные задачи пограничного флота?

– Наше соединение – самое крупное в России. Основные наши задачи - охрана государственных границ, биоресурсов и континентального шельфа. Там, в море, мы – единственная власть для тех, кто беспредельничает.

– А браконьерские суда – свои или чужие?

– И чужие, и свои. В основном наши же люди, российские граждане, но на иностранных судах. Хозяева что делают? Берут корабль, например, на Сахалине, ведут его, к примеру, в Корею, там регистрируют, поднимают корейский флаг – все, он уже иностранец.

– Под чужим флагом удобнее?

– Удобнее: в случае задержания к иностранцам санкций меньше. Несовершенны еще наши законы по рыбодобывающей промышленности. Бывало, что задерживали корабль с явными нарушениями. Но если он задержан в первый раз, капитан не отказывается: «Я нарушил, да, я дурак, рыбу не умею различать». Ему – 100 рублей штраф, выписываем протокол и отпускаем. По закону? По закону. Лояльные такие законы. Рыбопродукцию, однозначно, конфискуем. Иногда документы в порядке, но есть крупные нарушения – например, у них есть квота ловить треску, а они краба ловят, и в огромных количествах. «Ребята, стоять!» Составляются протоколы, наша охрана остается на этом арестованном судне. Очень часто они применяют уловки. Мы к ним высадились, нарушения нашли, я составляю документы, капитан подписывает, и в это время «ломается» их корабль: «Двигатель у нас не работает, поэтому не пойдем в Петропавловск, что хотите, с нами делайте!» Они же думают, что мы не потащим. Но мы любой ценой выполняем приказ командования.

– А какие санкции вы имеете право применять к задержанным, если это не в первый раз?

– Практически все. Вплоть до стрельбы на поражение, если не останавливаются. На этом корабле за шесть лет стрелять на поражение мне не приходилось. А когда я служил на «Дзержинском» (таком же корабле, как «Орел»), – да, дважды.

Это очень неприятно, потому что там, конечно же, люди, но приказ есть приказ, мы обязаны корабль остановить, досмотреть. У нас много предупредительных мер, которые мы обязаны принимать, прежде чем открыть огонь. Мы беспрерывно вызываем корабль-нарушитель по радиостанции на всех каналах. Забегая к ним вперед, подаем флажные сигналы (есть такие морские сигналы оповещения) – по флагам любой моряк, если у них связь отказала, может прочитать, что мы от них требуем. Из ракетниц сигналы даем. Самая последняя мера – предупредительная стрельба. Командир принимает решение, запрашивает командование. Корабль в полной боевой готовности, все задраено. Три очереди дается. Первая – за один корпус впереди, по носу корабля, по корме, а третья уже, если они не принимают мер…

– Если в корабль попадают, он тонет?

– Смотря где пробоина. Если ниже ватерлинии... Они, конечно, ее заделывают. Или мы помогаем, заделываем, спасаем их. Если кого-то ранили, оказываем помощь.

Но до последнего мы просто гонимся за нарушителями, это часами длится. Они в это время бегают по палубе, выбрасывают свои компроматы. Мы фотографируем, потом пытаемся в суде доказать. Высаживаем своих людей, пытаемся подобрать то, что они выбрасывают, чтобы не утонуло, хотя бы часть. Очень хлопотная работа.

В прошлом году мы 156 суток были в море. Восемь кораблей арестовали. Задержали два сахалинских корабля с живым крабом, который в Японии и в Корее стоит намного дороже, чем вареный. Они его ловят, помещают живьем в большие чаны, воздух туда подают, воду из океана, и крабы живые, настоящие, ползают. Я лично почти 20 000 живых крабов руками обратно в море выпускал. И вот мы поймали два таких корабля, арестовали их, привели сюда, в Авачинскую бухту. Это – арестплощадка. Мы их не охраняем. Вон там, на сопке, есть наш пограничный пост. Мы им передаем, и они следят за арестантами с берега. Вон, видите, еще одно судно?

– А команда с него уже снята?

– Нет, нет, команда снимается только тогда, когда корабль ставят к причалу после решения суда.

– То есть до тех пор они болтаются в море?

– Да, ждут решения.

– А почему ваш корабль так страшен для браконьеров?

– Посмотрите, вот это – пушка 100-миллиметровая, вот это – ракетная установка, эти стволы – ракетно-бомбовые установки, две штуки их, по двенадцать стволов: страшное орудие, полсопки разнесет. По бокам у нас еще стоят две вращающиеся пушки, 630-е, – 1400 выстрелов в минуту. Корабль минуты за три разрезают. Есть у нас и ракетно-бомбовые установки.

Еще есть радиолокационная станция. Корабль защищен от воздушных, надводных и подводных целей, мы видим и слышим все, что делается в носу, в корме, в воздухе и под водой. Есть секретная радиостанция, которую подслушать никто не может. У нас семь боевых частей на корабле. И вертолет. И когда над ними вдруг зависает вертолет, нарушители в шоке.

– Считаются ли там, в море, с вами как с представителями закона?

– Конечно, считаются. Но стараются любой ценой выйти из наших вод и спрятаться в чужих. А нам туда нельзя, надо запрашивать другое государство. Один раз было так, что браконьерское судно даже шло на таран… На 1 декабря прошлого года было арестовано 124 корабля. Это очень большая цифра. Если взять предыдущие годы – 12, 20, 30 кораблей за год. А тут за 11 месяцев – 124!

– А чем вызвано такое количество нарушений?

– Я разговаривал с членами арестованных экипажей, это простые работяги. Сейчас многие поступают так же, как хозяин этого судна: скупают уже старые суда, набирают туда мужиков из тех, кто не может найти работу, наших же, за копейки, и просто-напросто подставляют. Ему достаточно сделать одну ходку в наши воды, чтобы полностью окупить корабль. Бывает, страхуют судно в иностранном порту. Когда его арестовывают, хозяин свои деньги в любом случае получает.

– А экипаж корабля идет под суд?

– Нет. Как правило, страдают хозяин и капитан. Лишают капитанских прав и запрещают на определенный срок управлять кораблем. Арестованные китайцы с удовольствием в нашей тюрьме сидят, потому что у них очень строгие законы – вплоть до расстрельной статьи. А тут год-два ему дадут и лишат капитанских прав.

– Наша морская граница как далеко от берега?

– Государственная граница? 12 миль. Грубо говоря, 24 километра. Одна миля – 1852 метра.

– А экономическая зона – уже не ваша компетенция?

– Наша, мы же ее охраняем. Больше никто. 200 миль от каждой точки. К середине океана, куда ни одна птица не долетает, мы неделю идем. Есть запретные зоны, куда никому, кроме нас, нельзя входить, чтобы, например, не распугать живность, которая там обитает. Вот районы (показывает на карте), за которые японцы хотят драться.

– А что японцы хотят?

– Острова. Но обычные обыватели не знают, что такое один этот остров. Там никто не живет, ничего на нем не растет – зачем он нужен? Но если мы отдаем остров, то на расстоянии 200 миль от этой точки все становится японским. А вот Охотское море, вы представьте, здесь от острова 200 миль! Что же, получится, что Дальний Восток для нас полностью закрыт, он – не наша территория?! Как вы из Тихого океана в Охотское море пройдете через территорию Японии?

– Мы должны будем по суше ходить?

– Да, но по суше вы не пройдете: с Камчатки дороги нет, только по воздуху. Они скажут: «Нельзя здесь ходить», – и все. И придется платить, чтобы пройти по воде.

– С какими трудностями на корабле сталкиваются новобранцы?

– Корабль – это очень сложное сооружение. Главное – не заблудиться. Мы сейчас с вами находимся на высоте седьмого этажа, под нами – шесть этажей. Так вот, первым делом учим ребят по трапам бегать так, чтобы коленки не сбивали. Учим люки закрывать: вот так задраивается, он тяжелый, можно и без головы остаться. Почти всему надо этих детей научить.

– У вас на корабле много срочников. Большинство из них здесь оказалось в совершенно непривычных условиях. Шутка ли – два года прожить на корабле, даже между рейдами практически не сходя на сушу. Как ребята меняются в процессе службы?

– Ребята разные приходят. Иногда со здоровьем слабеньким, потому что харч на гражданке – не очень. Иной парень 18 лет прожил – даже масла в глаза не видел! Тут только и наедается. И приходят, например, дети, у которых мама четыре-пять фамилий сменила. Представьте, что это за дите, толком и отца своего не знает. Очень сложные семьи сейчас, очень сложные дети. Хотя считается, что на наш корабль строгий отбор. В середине 90-х это вообще тихий ужас был. У меня и с шестиклассным образованием был матрос. Трудяга, работяга, но даже толком писать не умел: в слове из трех букв четыре ошибки делал.

Армия им очень много дает. Они здесь хоть узнают, что такое Родина. Еще узнают, что если, например, обозвал кого-то матерными словами, тебя за это могут в тюрьму посадить. Когда молодой человек приходит на корабль, он – пластилин. Здесь его учат исполнять обязанности, нести ответственность. Если кто-то плохо старается, говорим: мама, папа тебя отправляли, сынок, – что же ты творишь?

Армия нужна для воспитания граждан своей страны – не циников, не фашиствующих молодчиков. А то, что мамы шумят, – это уже наша пресса виновата. Да, бывают случаи. Но что, у нас в школе не бывает случаев мордобоя? А в детском саду? «Коля, дай машинку». – «Не дам, мне она нравится». Бац. Как это назвать – дедовщиной? Давайте детей в тюрьму посадим? А армию заставляют сажать солдат, и их сажают. Потому что нельзя разобраться – дедовщина это или просто песочная драка. Врач обследовал – факт, фингал под глазом есть. Все: уголовка, статья 335. Неуставные взаимоотношения – дисциплинарный батальон. Тут же информацию подхватывает пресса…

На корабль приходят вроде бы все одинаковые, а на самом деле кто-то уже и бандитствовал, и уже под следствием был...

– И сразу свои законы пытается устанавливать?

– У нас на корабле практически нет дедовщины, мы ее «гадковщиной» называем. Вы представьте, здесь кто-то кого-то обидит. В море, на полном ходу, весь экипаж спит, кто-то пошел в гальюн, кто-то – покурить (у нас, как правило, курят на ютах, на верхней палубе). Вышел этот старослужащий обидчик, за ним – два молодых, кинули его за борт – и все, человека нет. Таких случаев у нас, упаси Господи, не было. И мы буквально боремся за то, чтобы экипаж стал одной семьей. Как правило, когда молодежь приходит, для начала мы их кучкуем по принципу землячеств, чтобы они друг друга держались.

Со старослужащими тут другая проблема. Часто бывает, что они перед увольнением в запас прекращают домой писать.

– Это какая-то примета или традиция?

– Нет, не традиция – для них все обыденное. Изо дня в день одно и то же делается, нечего им написать. И тут, соответственно, командиры все виноваты: куда сыночка дели, времени ему не дают писать, нет у него ни конвертов, ни бумаги – ничего. Но, извините, у него личное время по распорядку: хочешь – сиди, телевизор смотри, хочешь – подшивайся, стирайся, хочешь – письма пиши. Никто матросов в это время не трогает, все работы прекращаются. На этом фоне я серчать начинаю: «Ну-ка, иди сюда, сынок. Утром в 10.00 письмо у меня должно лежать». И вот командир над душой стоит, а он пишет: «Мама, я тебя люблю». А заодно и любимой девушке. А как еще научишь это дите? Это не издевательство, и они это знают.

Бывает, до абсурда доходит. Сами родители не пишут. У нас такая ситуация недавно была: мама не пишет, папа не пишет, с бабушкой одной переписывается. Семейная обстановка такая напряженная у них: папа – дальнобойщик, мама подгуливала. Некогда маме было писать. И вот мне самому пришлось этой маме писать, в военкомат писать, бабушке писать – все официально, – чтобы ответили сыну.

Очень часто из школ приходят просьбы, чтобы мы про их бывших учеников рассказали. Бывает, на разбойников приходят, а мы, честно скажу, пишем хорошие письма. Но его вызываю в присутствии командира и говорю: тебе это – наперед, ты должен, обязан служить, как тебе мама завещала. Это тоже один из рычагов воздействия… А вот еще, заходите. Здесь у нас молельня, она всегда открыта.

– А чья была идея такую комнату устроить?

– Как Вам сказать? В 2002 году мы пришли к выводу, что надо ближе к Церкви подходить, потому что очень много верующих ребят приходит. С ними нужно работать немножко по-другому. И сейчас у нас связь самая-самая настоящая. Иногда приезжают к нам батюшки, благословляют на счастливую дорогу, мы просим, чтоб с матросами поговорили. Есть у нас сауна с бассейном, где мы крестили матросов своих, как в купели.

В 2002 году икона Федора Федоровича Ушакова, нашего адмирала, пришла на Камчатку: пешком прошла по России, дошла до Владивостока, оттуда – сюда. Здесь пограничникам ее вручили. А потом как лучшему кораблю вручили нам. Спросили, согласны ли мы ее взять, потому что икона – это большая ответственность, не просто картина какая-то, тем более икона с мощами. При наличии в экипаже нескольких национальностей, нескольких вероисповеданий это был очень сложный вопрос. Потому что поставим мы христианскую икону, а мусульмане (их служит у нас на корабле порядка 30 человек) скажут: «Ребята, а где наша святыня?» Но подумали, с народом поговорили, с мусульманами я поговорил, чтобы не обидели икону нашу и нашу веру, все согласились. Освободили офицерскую каюту и здесь решили устроить такое святое место, где можно уединиться, поговорить с Богом. Пышности, конечно, нет, но вроде уютно.