Питерские заметки

Разговариваю в аське с другом-питерцем.

– Завтра еду в Питер!

– Во-первых – не Питер, а Петербург.

– А-а-а, вон оно как…

 

Меня встречает подруга Катя. Хмурое, сырое, промозглое – настоящее питерское утро! Дома в ее районе – однотипные серые блоки. Как в Москве. Или как в «Иронии судьбы».

Выходим из маршрутки в большую лужу, выбираемся на асфальт.

– Запоминай: вот мой дом, самый первый, не заблудишься. А это мое парадное.

– Парадное? – я начинаю смеяться. От восторга.

– Все москвичи почему-то так реагируют на это безобидное слово.

– Парадное – это подъезд?

– Нет, подъезд – это с черного хода…

Демонстрирую степень своей неосведомленности, договариваясь с нашим питерским фотографом, чтобы вместе поехать в Кронштадт. Не сбавляя московского ритма, выдаю ему по телефону:

– Давай встретимся на метро «Черная речка». Мне сказали, оттуда ближе всего до Кронштадта. Может, пешком дойдем?

– Ну, часов за пять, может, дойдем, Лен. – Слышу, с трудом сдерживает смех. – Это же остров, это далеко.

– Ну хорошо, – я тоже начинаю смеяться. – Что, поплывем по Финскому заливу?

– Нет, поедем по дамбе. Со мной не пропадешь, не бойся.

Иногда приходилось и такое услышать:

– Так это Поцелуев мост? Здесь надо целоваться, да? Мама-а-а-а! Иди, я тебя поцелую.

– Дайте мне весь список мостов.

– Это памятник Чижику-Пыжику. Потому что тут университет недалеко и там студенты всегда задирали нос – такие важные ходили, пыжились. И чижились.

В питерском метро я ориентировалась прекрасно – оно мало чем отличается от московского. Только удивляло, что питерцы иногда занимали на эскалаторе обе стороны – и левую и правую, и просто спокойно ехали, а не бежали. Как-то увидела парня, бегущего вверх по пустому эскалатору, ему было сделано замечание в громкоговоритель: «Молодой человек, не бегите так».

Перебегаю на третью линию. Станция метро «Маяковская», переход на станцию «Гостиный двор». Бегу по платформе. Что-то не так. Перрона НЕТ. Я нервничаю, бегу дальше… его по-прежнему нет. И поезда нет. Глухая станция, люди почему-то стоят около черных ниш в стенах, словно кого-то ждут. Особенно нервирует звук приближающегося поезда. Мистика какая-то. Неожиданно черные ниши, оказавшиеся дверями, открываются – в вагон. Я ныряю туда вслед за людьми. Интересное ощущение, когда за тобой захлопываются обычные двери и железные ворота. Горизонтальный питерский лифт. Вижу его впервые.

В кафе «Фрикадельки» на углу набережной канала Грибоедова и Михайловской улицы позволила себе роскошь – села у большого окна и принялась есть мороженое, почитывая Достоевского.

Из кафе вышла уже не одна – с провожатым Андреем: ни дать ни взять – туманный юноша, сгустившийся из белых ночей и Достоевского. Почему-то и выражался он очень литературно: «Я иной раз, знаете, подумываю… Если вы позволите…»

– Вы – филолог, лингвист? – спросила я Андрея после очередного «но это при вышеуказанном условии, как вы понимаете».

– Нет, инженер-программист.

Арт-подвал «Бродячая собака» – в двух минутах ходьбы от «Фрикаделек», на Исаакиевской площади. История подвала началась в 1911 году – тогда в это богемное заведение захаживали многие видные деятели Серебряного века – А. Ахматова, Н. Гумилев, В. Маяковский, К. Петров-Водкин, В. Мейерхольд. В маленьком уютном фойе со стен и ниш смотрели авангардные собаки всех мастей, пород и материалов. Собака, собранная из мусора, газет, пружин, в противогазе, из чего-то сшитая-склеенная… Стены исписаны черным маркером – это оставили след благодарные посетители, известные и не очень.

Кафе было наполнено собиравшимися уходить театралами.

– Томашевский сегодня читал Ахматову, – сверкая влажными глазами, поделилась элегантная дама в синем. – Очень понравилось. Еще из Хармса отрывок показывал. Очень советую.

Под шумок я просочилась в коридор, к многочисленным собакам и принялась их фотографировать. Потом фотографировали меня. Пока я вовсю позировала, ко мне неожиданно подсел высокий мужчина в черном костюме – улыбчивый, в очках и с сигаретой, с длинными серебряными волосами и отпечатком аристократизма на лице.

Меня сфотографировали и с ним.

– Это наш питерский актер Томашевский.

В Кронштадтском кадетском корпусе (ККК) учились сын и племянник Юрия Шевчука. Внимательно изучаю висящее на стене расписание, по которому живут кадеты.

В субботу в плане: «Встряхивание постелей», «Большая приборка» и «Самоподготовка для неуспевающих».

Начальник на КПП спрашивает кадета:

– Ты чего тут сидишь?

– Молоко жду.

– А уроки сделал?

– Так точно.

– Точно?

– Так точно. Хотите проверить?

– В следующий раз. Бежим с Дианой к метро, усталые и голодные.

Покупаем в палатке блины с мясом.

– Так, давай где-нибудь быстро присядем и съедим их, – предлагает она.

– В метро съедим, по пути.

– Ой, у нас в метро нельзя есть.

– Как нельзя?

– Нельзя и все. И еще пить из стаканов, из трубочек. Только если из бутылки.

– Ну, это правило, наверное, никто не соблюдает.

– Вообще-то соблюдают. В метро ходят люди в штатском, штрафуют тех, кто нарушает. У меня подруга пила колу из стакана в метро – ее оштрафовали на 100 рублей.

– Да, ты права, давай поедим на улице.

Я зауважала питерцев еще больше.

В торговом центре на распродаже женских пальто худенькая старушка с маленьким добрым личиком и выцветшими глазами выбирает себе пальто. Ничего ей не подходит – все пальто велики.

– Н-у-у-у, – шутит молодой бойкий продавец, – каши в детстве ели мало! Ничего не подберешь.

– Так ведь блокада была… – виновато отвечает старушка.

Она уходила, ничего не купив, а продавец, провожая, сказал ей тихо: «Спасибо».

В Музее обороны Ленинграда есть такой отдел – «Дети в блокаду».

В мертвой тишине пустой ленинградской квартиры я стояла, прислушиваясь к мерному стуку метронома. Кусочки столярного клея, обрезки кожаных ремней и сумок – все то, что шло в пищу… Детские письма, рисунки, записки: «Как охота кушать! Голод!» – Гера Ростов, девять лет.

На белом листочке аккуратная запись рукой 16-летней девочки Вали Чепко:

«Меню после голодовки (если я останусь жива). Блюда: супы – картофельный с грибами, овсяный, перловый, щи кислые с мясом…»

Лист исписан завтраками, обедами и ужинами.

А в конце: «Об этом я и не мечтаю, до этого нам не дожить».

Елена Коровина