Все плохо, когда все хорошо. Локализация протеста. И недорогая победа

 

 

Протоиерей Максим Первозванский: Почему человек протестует? В чем суть этих протестов? Понятно, что человек перерастает себя самого, переоценивает, переосмысливает. Почему так бывает: народ живет реально плохо, есть нечего, об тебя все ноги вытирают, всё плохо, но никто не протестует. Появляется что поесть, свобода немереная, делай, что хочешь, – и вдруг люди массово начинают быть недовольными, организовываются и кричат, что так дальше жить нельзя. Почему раньше так жить было можно, а вот теперь дальше так жить нельзя? И это действительно объективные вещи, человек реально дальше не может жить так, как вчера. Он не прикидывается, реально что-то происходит. Почему? Что за механизмы?

Алёна Калабухова: Это пирамида Маслоу. Голодным не до протестов – их интересуют поиски еды. А вот когда физиологические потребности класса «есть, пить, спать» удовлетворены, начинаются поиски счастья, свободы, идеала и так далее.

Василий Пичугин: Может, к обществу нужно применить ту же аналогию, что и к людям? Человек в 20 лет всеми своими характеристиками отличается от трехлетнего человека, он не может жить так, как он жил в три года. Здесь кризисы неизбежны. И в жизни общества то же самое. Общество развивается, растет и поэтому дальше так жить не может.

Людмила Палиевская: А в подростковом возрасте реакция протеста – вообще одна из наиболее частых. Она непостоянная и преходящая и отличается избирательностью и направленностью. Вообще, протестное поведение возникает у подростков в ответ на обиду, ущемленное самолюбие, недовольство требованиями или отношением близких. Реакции протеста могут быть пассивными и активными. Пассивные – это отказ от еды, от общения, уходы из дому, суицидальные попытки, замаскированная враждебность и даже некоторые физиологические расстройства, например, рвота. А реакции активного протеста проявляются в форме непослушания, грубости, вызывающего, а иногда агрессивного поведения вплоть до оговоров, лжи, кражи, жестоких поступков и даже убийства животного, принадлежащего человеку, который обидел. Таким поведением подросток мстит обидчику. В отдельных случаях реакция протеста закрепляется и впоследствии распространяется на взрослых вообще.

 

Алёна Калабухова: По-моему, важно то, что в подростковом возрасте конфликты и протесты возникают далеко не абстрактные, а в основном в отношениях родителей и детей. И дело здесь не только в самих подростках. В этот период жизни человек меняется достаточно быстро. К тому же у него уже есть свой сложившийся характер, цели, стремления, приоритеты. Родители часто не успевают заметить таких изменений. Еще меньшее количество готово их принять, учитывать желания ребенка, а не продолжать гнуть свою линию. У большинства родителей есть схема, взгляд на жизнь, который они считают единственно верным (или близким к тому) и навязывают его ребенку. А вместе с ним и манеру поведения, поступки, выбор всего подряд (от друзей до профессии). Плюс, часто есть и сложившийся образ, каким они хотят видеть свое чадо, и не факт, что оно, то есть чадо, хочет таким быть. Выросший ребенок при этом уже не готов просто подчиняться, а потому и протестует всеми доступными ему способами. Хотя и доступно ему пока немного.

Филипп Якубчук: Нельзя забывать, что своими, подчас немыми, утрированными поступками подростки как бы взывают о помощи. Они не умеют это выразить словами, такое выражение эмоционального состояния не особо свойственно молодым, но этот безмолвный призыв о помощи отчетливо звучит в каждом поступке.

Лидия Сычева: Возвращая разговор от личного к теме массовых протестов и развития общества в целом, хотела сказать вот о чем. Некоторые народы проходят стадии протеста, и это способствует их росту. А некоторые народы вошли в историю благодаря протестам. Многие народы в период Второй Мировой войны не протестовали и «легли» под завоевателей с целью сохраниться. Это, вероятно, свойственно психологии нации. И насколько русский народ терпеливый, не склонный к протесту, – но бунты у нас самые дикие. Можно ли регулировать этот протест и как?

 

Артём Ермаков: С другой стороны, те же французы в начале века бились с немцами насмерть. Это оттуда, с Западного фронта Первой Мировой пришло выражение «завалили трупами», а русские с Восточного фронта в итоге просто разъехались по домам, никто не захотел умирать за Украину и Кавказ. Зато немедленно с азартом и яростью набросились друг на друга.

 

Протоиерей Максим Первозванский: Есть несколько противоречащих друг другу христианских утверждений. С одной стороны, есть святоотеческое утверждение, что принятие внешних условий, в которых мы живем, – семейных, государственных, бытовых – всех – есть первая ступенька в Царство Небесное. Поэтому человек должен их принять. Выражаясь языком психологии, надо изменять не окружающую действительность, а свое отношение к ней.

Но с другой стороны, христианин всё-таки призван преображать и преобразовывать окружающую действительность в соответствии с идеалами Евангелия. Одно другому, на первый взгляд, абсолютно противоречит. Но на самом деле это противоречие диалектическое. Надо принять то, что есть, и дальше пытаться преобразовать, при этом не ломать, не разрушать…

 

Лидия Сычева: Но что-то нужно и разрушать.

 

Протоиерей Максим Первозванский: Разрушать надо, в первую очередь, стереотипы мышления и поведения. Хотя Господь говорил, что Он пришел не нарушить закон, но исполнить. Всё равно Его поведение было протестом против неверного понимания закона. Это была ломка сложившихся стереотипов. Субботу Господь нарушал намеренно, и когда Его обвиняли за исцеление в субботу, Он говорил, что в субботу именно это и надо делать, а фарисеи неправильно понимают, что такое суббота.

 

Артём Ермаков: Чем всё-таки плоха иноязычная терминология… Под одним термином – «протест» – подразумевают два не просто разных, а совершенно противоположных явления. Протест как слепая ненависть, как форма выражения крайнего отчаяния, вроде: «Все начальники сволочи», – я помню до сих пор этот лозунг 1997 года, когда у Белого дома шахтеры сидели. И протест как мобилизация. То есть, вставайте, хватит спать, надо что-то делать. Это два совершенно разных направления жизни. И мы всё это обозначаем одним словом. И на самом деле, в сознании людей всё путается. То есть одни люди выходят протестовать потому, что они хотели бы что-то изменить к лучшему, им надоело безделье, и… встречают толпу унылых бузотеров, частично проникаются их настроениями. Те, что не хотят проникаться, тоже разочаровываются. Но не просто в протесте, а в своем желании сделать мир лучше. Другие, наоборот, приходят похулиганить, выплеснуть агрессию – и совершенно разваливают вполне конструктивные общественные инициативы. Но мы и то, и другое поведение называем «протестным». Хотя по факту одни «протестующие» желают, чтобы всё вообще заглохло потому, что им плохо. А другие…

 

Василий Пичугин: Ну, в принципе, важно уметь локализовывать, ограничивать свой протест. Человек должен сесть и разобраться: до какой степени он протестует? Какое положение для него абсолютно неприемлемо, а что он, при определенных условиях, готов принять. С чем он согласен? И это, собственно говоря, уже может считаться успехом.

 

Протоиерей Максим Первозванский: Хороший совет. Но ведь чем реально отличается, допустим, сознание 18-20-летнего от сознания зрелого человека? Тем, что взрослый уже знает этот самый предел своих возможностей. Хотя бы понимает, что он есть. Поэтому взрослый понимает, что да, быть недовольным властью – это одно, а сказать, что власть должна делать, – это совсем другое. 18-летний человек этого еще не понимает. Он максималист. Он еще не пытался быть начальником хотя бы над тремя другими людьми, не знает, как это – завести кого-то в тупик. И поэтому он думает, что он и страной вполне сможет управлять. Может, он и не хочет быть президентом, но он думает, что он знает. Он уверен, что видит, что должен делать президент, что должен делать патриарх….

 

Артём Ермаков: Что ж, пусть тогда идет до конца. Если он во всём уверен, пусть будет готов заплатить за последствия своих действий. А если при этом он еще и платить не хочет, тут, извините, 18 лет уже не оправдание.

 

Василий Пичугин: Он просто не понимает, какие они могут быть, эти последствия. Он считает, что ко всему готов и за всё заплатит. Он верит, что хуже не будет. Его родители или более старшие предки могут сколько угодно ему рассказывать о плохих временах, которые они пережили. Но это не его опыт. Он считает, что взрослые просто преувеличивают, пугают. С другой стороны, он всерьез надеется на то, что на самом деле ничем серьезным платить не придется. Ну, развалится что-то ненужное и обреченное, не более того.

 

Артём Ермаков: По-моему, это страшная ошибка. Кто-то должен такому человеку сказать: «Да, возможно, ты сражаешься на стороне добра. Но если твоя сторона победит, будь готов к тому, что из мира исчезнет многое, что тебе дорого. Скажем так, чем весомей будет твоя победа, тем горше и необратимей окажутся утраты. И никак иначе».

 

Алёна Калабухова: Большинство подростков озабочено больше своими проблемами, чем геополитической обстановкой в государстве. И, если последняя их всё-таки интересует, то далеко не в первую очередь – хорошо, если в первой десятке.

В остальном, тут скорее не уверенность в знании, как будет правильно, а вера в свои силы. И ощущение, что жизнь еще впереди и всё обязательно получится. Собственно, если такого ощущения нет, то, скорее всего, не получится ничего вообще.