Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Новый храм: слово XXI века

Протоиерей Андрей Юревич – священник и архитектор, а потому обладает редким стереоскопическим видением в вопросах церковного зодчества. По его проектам было построено два храма, в одном из них, Крестовоздвиженском соборе в городе Лесосибирске, отец Андрей служил настоятелем. При соборе он основал известную в России Православную Лесосибирскую гимназию, а также первый в России музей современного христианского искусства. В настоящее время – настоятель храма Живоначальной Троицы при бывшей Черкасской богадельне в Москве и ответственный за реализацию программы «200 храмов» в Северном округе г. Москвы.

Разговор мы начали с обсуждения поисковых проектов новых храмов. Некоторые читатель найдет на следующих страницах нашего раздела.

 

 

Вот проект миссионерского храма от творческого объединения молодых архитекторов «Квадратура круга».

В разных видах, для степи, для юга, для севера. Он задуман как универсальный храм, и вместе с тем в каждом месте он разный. Авторы интересно решают вопрос разнообразия типа, умело подходят. Вроде бы ничего особенного, а разный материал дает другие формы окна, другой излом крыши, цвет. Здесь тесовая кровля, здесь стены глинобитные, а разница намного ощутимее, чем у модульных храмов в «Программе 200», которые и раскрашивают в разные цвета, и модули у них переставляют, и при этом они все на одно лицо. А эти храмы вписываются в место. А вот это прямо Ноев ковчег.

И при этом очень свежо выглядит, когда такая ясная форма.

Как же это трудно будет внедряться, как с этим трудно будет свыкаться и людям, и архиереям.

Как думаете, с чем связан такой консерватизм? Буквально вчера я общался с ребятами из «Квадратуры круга», мы делились наработками и пришли к удивительному выводу: независимо друг от друга мы ищем в одном направлении, многие вещи буквально похожи до деталей. Мы поняли, что не можем понять, как можно думать по-другому! Может быть, вы как архитектор и священник в одном лице могли бы сделать предположение на эту тему?

Скажи, а ведь те, кто делает эти, назовем их мягко, традиционные храмы, тоже архитекторы, им понятно, почему они так делают. Масса проектов той же «Программы 200» сделаны архитекторами, не ветеринарами же, и не бухгалтерами, и не простыми инженерами-строителями! Что же теперь, делить на простых и сложных, талантливых и бесталанных, продвинутых и оставшихся сзади? Ты говоришь: «Нам сложно понять, как можно думать иначе? Мы так живем». А они-то по-другому как-то живут! Про архитектурную братию сами думайте, а если речь о церковной ситуации, то я думаю, что это сложно осмысляется и внедряется потому, что мы очень большое значение придали букве, а не духу в Православии. Буква в каком-то смысле убивает, засушивает. Жизнь – это движение, а застой – это если не смерть, то летаргический сон. Мы впадаем в эту летаргию в том числе и в архитектуре. Застыли формы. Дух апостольских времен, дух книги Деяний святых апостолов, дух жизни церкви до Константина, дух всей последующей византийской жизни постепенно со всех сторон обставлялся многими заборами, из-за которых многое теперь не видно. Я дерзаю думать, что наши святые, духовно одаренные, были людьми более свободными, чем вся Церковь в их время. Они были новаторами, очень многие из них терпели за это. Максим Грек потерпел, Филарет Дроздов потерпел, Николай Японский терпел, Иннокентий Аляскинский. Многое просто называли фанатизмом. Когда митрополит Филарет Дроздов бился за перевод на русский язык Священного Писания, его члены Синода называли фанатиком, сумасшедшим. Святые жили духом, Церковь в их лице жила и развивалась.

Многие в застылости видят стабильность. Стабильность, традиция – это хорошо, но не застой. Молодые стареют, и их новатор­ство становится традицией. Это естественный поступательный процесс развития. Жить одной лишь традицией невозможно.

XXI век – свободный и спокойный, и он должен приносить новые идеи. Во время катаклизмов XX века никакого движения не было, но с того момента, когда Церкви стало всё можно, прошло уже двадцать пять лет. Куда в новаторстве мы продвинулись за четверть века? В общественной и политической жизни наверняка продвинулись. А богослужебные, литургические, языковые, календарные проблемы никак не движутся. В этом числе и архитектура.

Церковь сохраняла в своем лоне специалистов – литургистов, богословов. А в архитектуре она, как оказалось, никого не сохранила. Дореволюционных архитекторов не стало, а новые архитекторы были светскими или безбожными. В Церкви не осталось ни одного практикующего архитектора, за исключением реставраторов. А новых архитекторов, людей верующих, которые были бы в то же время глубоко в теме и могли бы идти дальше, не было. Архитектура – это не музыка, не поэзия и не живопись, которые можно дома делать в стол, а потом вытащить – и готово! Это большой материально-технический процесс, общественный, затратный.

Была ведь бумажная архитектура в советское время.

Храмовая бумажная архитектура в советское время не состоялась. Была конкурсная бумажная архитектура в конце XIX века; и в византийском стиле, и в стиле русского модерна. В 80-е годы, когда был бум бумажной архитектуры, я работал в Сибири. Это было потрясающе: столько было концептуальных бумажных проектов, и всё это в никуда, где они сейчас? Это большой пласт культуры. Оказалось, что построить мы ничего не можем и в светской архитектуре.

Начинаем мочь! Посмотрите, что построили на Венецианском Биеннале Чобан и Кузнецов!

Россия за 25 лет перестройки почти ничего мирового уровня не создала. Я имею в виду постройки на территории России, а не мозги и идеи. В Москве бум строительства, но она ничего не предложила миру, кроме стандартных стекла и бетона. Сити – это же старье! То, что мы там строим, какой-нибудь Гропиус начинал строить восемьдесят лет назад! Это послевоенный Нью-Йорк. Этого стекла и железа по миру полно, а мы решили сказать слово еще и в этом. Эксплуатируется идея сталинских высоток. На Соколе появилась вообще один к одному. Продолжается панельное домостроительство. Мы, оказывается, не можем не только в храмах!

Возникает предположение, что храмы являются ключом от русской архитектуры. Курс истории архитектуры в Московском архитектурном институте – это на 80 процентов история русских храмов. Первый крупный строительный проект новой России – это Храм Христа Спасителя, несмотря на предшествующие 70 лет официального атеизма. Спорные моменты и особенности, присущие этому проекту, характерны и для всей строительной эпохи 1990–2000-х.

Я об этом думал, и я совершенно уверен, что путь развития церковной архитектуры, как говорят, царский, должен быть взвешенным. Мы не должны совершенно увлекаться современным подходом, который, судя по западным образцам, бывает выпендрежным, манерным, где-то даже экстатичным, что близко католицизму, а православию чуждо. Нужны русский лиризм, мир, тишина, глубокий покой, молитвенность. С другой стороны, это должно быть слово XXI века, а не эклектика. А то, что делается сейчас, – это даже не эклектика, а компиляция, фоторобот. Вроде похож, но ты понимаешь, что это не живой человек, а собранный конструктор. Эти храмы – лего, из которого можно собрать, что хочешь, но это не настоящее. Господь создал человека из земли, органично и сразу, а не из деталей собирал, и храмы историче­ски всегда вырастали как органичное целое, там ничего невозможно заменить или куда-то переместить. А сейчас всеобщий прин­цип заменимости деталей распространился и на храмы. Принцип модульности, которую «Программа 200» предложила, – то же самое. Голову можно так у человека снять и переставить? Идея пересадки доводится до абсурда.

Она постмодернистская, получается чудовище Франкенштейна.

Постмодернисткая, да. Я иногда смотрю на храм, построенный по моему проекту. Когда мы это делали, нам казалось, что это органично выросло из земли, а когда я это всё высказываю, гляжу и думаю: так ты сам, батенька, то же самое сделал! Я отдал дань традиции двумя построенными храмами и понял, что это не сегодняшний путь, надо идти дальше.

Нельзя ли провести частичную аналогию со старообрядческой привязанностью к букве? Возможно, сейчас нечто подобное происходит вокруг форм церковной архитектуры.

Я смотрел фильм «Раскол». Не знаю, в какой мере он опирается на архивы, но я запомнил разговор восточных патриархов, приглашенных на собор: «Старые греческие кафедры свою веру выносили и сами выработали в процессе жизни Церкви. Развитие у нас никогда не прекращалось, а русские получили веру в готовом виде от Византии. Поэтому мы, греки, не держимся за старые уставы и как вносили изменения, так и продолжаем это делать». Действительно, греки новостильники, служат на современном греческом языке. Получается, главный девиз Русской Церкви – «Русь Святая, храни веру православную!» Не живи ей, не развивай ее, не двигай ее вперед, а храни. Эта охранительная позиция во многом связана с определенной стационарностью или даже застоем.

Почему важно именно развивать, может быть, это и не нужно?

Может быть, не надо специально толкать. Надо просто отпустить, и пусть это живет свободно. Как и при воспитании ребенка его не надо толкать вперед, но и не надо сдерживать. Мне кажется, мы эту ножку забили в колодку, как у японок, и она осталась на тридцать втором размере. По-моему, молодое поколение архитекторов чувствует внутри себя свободу, не дайте эту свободу закабалить. Но вы не у дел, не у руля, возможно, нужна просто смена поколений. Пока это движение подпольно, а мейнстрим – это пересадка органов. Эти стили себя выработали, эти выработанные шахты творческого, настоящего не могут дать. Идет пустая порода, а в другие шахты мы боимся переходить. Мы боимся протеста внутри Церкви, боимся охранителей. Вокруг Церкви сейчас много урапатриотов, которые на идее традиционализма построили целую идеологию, и приходится с этим считаться. Православие стало в глазах государства и общества брендом традиционализма. Общество и государ­ство рассчитывают на нас, как на традиционалистов, чтобы опираться на нас, причем Христос им в большинстве случаев не нужен. Если они увидят в нас новаторов, это даст очень сильные сдвиги в обществе. Этих сдвигов боятся.

Евангелие наполнено пафосом новизны, там много говорится об обновлении. Церковные таинства обновляют человека. А сейчас Церковь воспринимают извне наоборот как некий традиционный институт, тем самым она искусственно втискивается в ряд других религиозных традиций.

Традиции – это хорошо, и в движении вперед традиции надо не потерять. Семья с глубокими корнями – это здорово, а иваны, не помнящие родства, – это ниспровергатели, которые не берегут древности, сносят памятники. При этом традиции не должны мешать развиваться. Я сейчас общаюсь с охраной памятников. Они говорят, что покойницкую при храме надо оставить, а я отвечаю, что это реально уже не богадельня, покойников тут нет, это помещение без нужды, давайте его оставим как вестибюль, иначе оно мешает сегодняшней жизни. Всегда всё перестраивалось, не было раньше думных дьяков по охране наследия. Просто люди, любя своих предков, подходили к перестройкам с душой и пониманием.

А перестали любить, и понадобился дьяк.

Конечно. Что теперь снести краснокирпичный Кремль и восстановить белокаменный эпохи Ивана Калиты? Всё всегда менялось, а сейчас – принцип консервов. Вся жизнь церковная становится сплошной консервацией, мы здесь переусердствовали. Нужно здоровое отношение, традиции должны занимать свое почетное место, как дедушка и бабушка в семье. Ведущая роль не им отводится, а зрелому поколению, тем, которые уже не так молоды, но сильны, опытны, двигаются вперед. Молодежь дает задор, вносит новаторские идеи, динамику в жизнь семьи. Прабабушки и прадедушки придают устойчивости и основательности, но не решают вопросы. Нельзя, чтобы традиции руководили жизнью, ею должны руководить здравый смысл и целесообразность. Одними традициями, как и одним новаторством, не проживешь.

Вопрос о программе «200 храмов». Вас сейчас привлекли к этой программе, расскажите подробности.

Владыка Марк меня к этому привлек, представил патриарху, и меня сделали ответственным за реализацию программы по Северному административному округу. В моем ведении 26 адресов, если в каждом храм, то 26 храмов. Это сейчас не так, по многим участкам – только самое начало. Есть много канцелярской работы, но я надеюсь, что всё-таки это будет работа творческая.

С модульными проектами?

Это не обязательно. Просто на начальном этапе было решено, чтобы эту программу сдвинуть с мертвой точки, разработать типовые проекты храмов. Была придумана система взаимозаменяемых модулей. В этом, наверное, что-то есть с точки зрения экономики и времени, раз надо за короткие сроки построить недорогие храмы. Это лишь одно из решений, и если есть другие пути, они будут приветствоваться. Надо их искать.

Идею модульного храма можно интересно развить. Плохо, когда модульный храм изображает из себя храм XVII века. Возникает диссонанс.

Конечно, ведь явление модуля – это не XVII век.

Если бы вид этих модулей соответствовал конструктивной начинке, это было бы честно и уже потому красиво. А сейчас на них надеты маски исторического декора, притом что конструктивно это современные здания.

Купол, шатер храма, входная группа не могут быть модулями. Это уникальные формы, которые органично вырастают только у этого храма и больше ни у какого. Столпы Храма Василия Блаженного могли только у него родиться, а в другом храме это будет иначе. А тут мы берем модуль «четверик» (помещение храма), модуль «восьмерик», модуль «барабан с куполом», модуль «угловая башня», модуль «входной портал» и начинаем их компоновать, играем в кубики. Но так никогда не было, эти элементы не могут быть модулями, потому что они взаимосвязаны в определенной кон­структивной логике кирпичного или каменного строительства. А здесь кирпичные формы и конструкции отливают из бетона. Получается тяжело, громоздко, сложно. Восьмерик на четверике – это способ перекрытия пространства именно кирпичными конструкциями, постепенный переход к круглому куполу, потому что свод сделать на четверике технически намного сложнее. С помощью угловых парусов переходим к восьмерику, который уже можно перекрыть куполом или завершить барабаном. Это конструктивное, тектоническое решение, а не чистая, отвлеченная эстетика.

Другое дело, если мы за принципиальную основу модульных храмов берем, например, модули промышленных сооружений, ангаров, для которых модульность органична, и переосмысливаем их с точки зрения храмоздатель­ства. Идя по пути модульных храмов, надо по-честному использовать современные конструктивные решения. Временные храмы сегодня так и строятся, правда, без архитекторов, полукустарно, и потому они неказистые. Но их же могут спроектировать архитекторы, и они простоят лет пятьдесят, пока будет развиваться архитектура более основательная.

Тем более что временная архитектура в виде шатров и деревянных сооружений быстрой постройки сейчас входит в моду в общественных пространствах, в Парке Горького, например.

Тогда, может быть, среди временных сооружений светской архитектуры храм наоборот должен быть из монолитного бетона, чтобы напоминать о вечности?

Это интересно выразить в материале, но в российском храмоздательстве открытый бетон считается дурным тоном, хотя мировая архитектура давно признала его выразительность. А когда его штукатурят, эффект основательно­сти, о котором Вы сказали, теряется. Какова мера Вашего влияния на развитие «Программы 200» на вверенном Вам участке?

Возможность влиять не в полномочиях, а в идеях, которые ты можешь не только предложить, но и воплотить. Я не раз слышал: «Ты не согласен? Сделай другой проект!» То есть мне нужно либо самому проектировать, либо привлечь проектировщиков. К сожалению, в проектировании храмов уже сложились «проектные олигархи», которые работают за баснословные деньги. Они себя зарекомендовали, давно на рынке, раскручены и ценят себя. Мы это не будем оценивать, это просто факт. Есть другая крайность – дешевые бюро, которые не в теме. Они не занимались храмами, у них появляется заказ, они не глядя говорят: «Сделаем». То, что они делают, – это не по-настоящему, нечестно, невкусно. Хочется сделать что-то за разумные деньги в стиле и интересно. Это непросто. Если мне удастся организовать этот процесс, думаю, ни­кто не откажется. Просто это не было сделано на начальном этапе, никто этим не занялся. Я вижу здесь не какую-то свою исключительность, но задачу хотя бы отчасти поспособствовать этому процессу. Так совпало, что мне понятна и нужда Церкви, и нужда в настоящих архитектурных явлениях. На храм сориентирован весь культурный процесс, какой будет храм, такое будет и всё остальное. В то же время я вижу свою задачу в том, чтобы поспособствовать появлению образа нового храма XXI века. Под этим я разумею не дикие упражнения в экстравагантности, а обычное, простое, свободное движение и развитие. С учетом традиций и не чураясь новаторства, должны быть сказаны новые слова.

И всё-таки, почему так важно говорить именно новые слова? Почему мы не можем удовлетвориться тем, что есть сейчас? Ведь в храме совершается Литургия независимо от того, как он выглядит.

Есть законы творчества. Раз машина может сочинять музыку, почему бы не упразднить всех композиторов? Пускай обезьяны рисуют картины, раз мы пошли по пути абстракции. Это путь механистичности, а не творчества. Творче­ство – богозаповеданный процесс. Господь велел Адаму не только хранить, но и возделывать рай. Бога называют Творец, а человек – сотворец, он призван к сотворчеству. А этим клонированием мы препятствуем богозаповеданному процессу и становимся богопротивниками. Творчество должно быть во всём. Я не за модернизм, а за то, чтобы продолжалось творчество, как это было тысячи лет. Две тысячи лет истории христианства – это постоянные проявления творчества.

 

Рейтинг статьи: 0


вернуться Версия для печати

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru