православный молодежный журнал | ||||||
Зачем в деревне волнорез?№ 1, тема Быть или казаться, рубрика Любовь и Семья
Теперь мы так привыкли к этому стилю и ритму, что просто невозможно (и некогда) представить, что когда-то жили и мыслили по-другому. Но все чаще мы встречаем примеры того, как москвичи XXI века отказываются от своего (в глазах многих – привилегированного положения) и оставляют столичную жизнь. Узнать, ради чего можно переехать из Москвы в деревню, а также чтобы просто поговорить с человеком очень интересной судьбы, мы едем в подмосковную Гжель. Преодолев расстояние в 40 километорв, пройдя по чистому снегу среди непривычно белых пушистых деревьев и вдохнув свежего воздуха, мы входим в дом Антония и Елены. Сразу словно вступаешь на по-хорошему заколдованную территорию: настолько сразу подпадаешь под влияние такой тишины и спокойствия, что хочется забросить все-все городские дела и остаться здесь недели на две. За окном простирается заснеженное поле, в сарайчике мычит корова и гогочут гуси, а в комнате на подоконнике стоят крынки, покрытые вышитыми салфетками… – Антон Валерьевич, сколько лет Вы уже здесь живете? Антоний. 1 ноября было четыре года, как мы приехали, поставили бытовку в грязь и зажили. – То есть, кроме бытовки и грязи, здесь ничего не было? Антоний. Нет, стоял сруб (бревна на фундаменте), с которого мы и начали строиться. – А как сложилось, что вы вообще сюда попали? Антоний. Лет семь, может быть, восемь назад духовник благословил искать домик недалеко от Москвы и заводить хозяйство. Причем сказал, что неплохо бы так было, но мы восприняли это как благословение и начали потихонечку искать. Искали совершенно не в этом направлении; объехали фактически всю Московскую область в стокилометровом радиусе. Много было разных вариантов, но они срывались: либо нам не нравилось, либо людей не устраивало. И вот как-то находим объявление в газете «Из рук в руки», что продается сруб дома, даны размеры и цена. Позвонили, приехали. В этот же день дали задаток и через месяц купили. – А что в этом случае повлияло на ваше решение? Просто понравилось и купили? Антоний. А так сложились обстоятельства. Видно, воля Божия была именно такой, потому что человек, который продавал этот дом, продавал его за довольно смешные деньги. Ему надо было срочно продать, а к весне оказалось, что у него финансовых проблем совершенно не было. Он сидел всю зиму на этих деньгах, а весной пришел ко мне и сказал: «Да, Антоний, видно, тебе это было нужнее». – А почему вы вообще решили поменять городскую жизнь на деревенскую? Антоний. А почему люди переезжают с квартиры на квартиру?.. Основное, как я уже сказал, – это благословение жить в деревне. Также это вопрос о влиянии среды на детей и их занятость. Конечно, и в городе можно постараться эту занятость обеспечить и направить детей в нужное русло, но все-таки. А потом, сама жизнь в городе… Я родился и вырос на Таганке. Для меня город – в пределах Садового кольца; все, что дальше, – это деревня. Поэтому лучше жить здесь, чем в спальном районе Москвы. – Ваше внутреннее устроение поменялось после того как Вы переехали, или оно уже было подготовлено? Антоний. У меня уже был почти годовой опыт жизни в деревне – в Дивееве. Я помогал иеромонаху Дамаскину (Орловскому), автору житий новомучеников и исповедников Российских. Первый том – это были жития Нижегородских мучеников. Помогая ему, я по работе должен был ехать в Нижегородскую область, в частности в Дивеево, поскольку речь шла о блаженных Дивеевских. Сказали, что продается дом, очень дешево. Мы его купили. Так получилось, что я приезжал туда, как в командировку, а она затягивалась на месяц, на два. – То есть это не было для Вас каким-то внутренним переломом? Антоний. Нет, наверное. Внутренний перелом случился в день моего крещения (это произошло в 1990 году). Мне было 20 лет. Я почувствовал эту благодать крещения. Елена (жена). Еще до крещения Антон испытал на себе «Оглашенные, изыдите». Антоний. Да, это сыграло роль очень серьезную. Мы пришли на литургию, стоим, вдруг возглас. И меня попросили выйти на улицу. Как так? Почему? Всем можно, а мне нельзя! Так я до конца литургии и простоял на улице. Потом покрестился и стал ходить в храм. Каждый день. – То есть произошел перелом? Антоний. Перелом в сознании. В душе. Знаете, мне вчера на память пришло название Оптиной пустыни, как ее называли в XIX веке: корабль, пристань, волнорез. То есть Оптина пустынь, как и многие другие монастыри, выполняла роль некоего волнореза, погашающего волны. В силу того, что сейчас у нас с этим некая проблема, то, наверное, обязанность любого православного христианина – быть тем самым волнорезом. А где он находится: в деревне, в городе – значения не имеет. – То есть Вам встретился такой волнорез, и это запустило Вашу жизнь в другом направлении? Антоний. Да, в другом направлении. То я шел сам, а тут я пошел не сам. Ветер послушания начал дуть. Правда, вначале я очень сильно сопротивлялся. – А у Вас сразу после крещения был наставник? Антоний. Да, фактически сразу. Я в Новоспасский монастырь попал с первого дня. Был там на протяжении шести лет чтецом, алтарником, иподьяконом. Когда я узнал, что передают Церкви Новоспасский монастырь, пришел вечером (как раз была всенощная перед малым освящением), подошел к какому-то батюшке, говорю: «Батюшка, может, что-нибудь помочь надо?» – «Можно. Завтра приходи». Это оказался владыка (тогда архимандрит) Алексий. Я пришел. Он меня позвал сразу в алтарь, а в алтаре я до этого, естественно, не был. Так я стал алтарником. Но одно дело – молодые годы: да, интересно, а потом надо семью кормить начинать. Вот я и оказался здесь. – А с Вашей нынешней позиции как Вы оцениваете происходившее с Вами до крещения? Как просто дань молодости или как поиск «настоящего»? Антоний. Скажу словами апостола Павла: «Заднее забываю, вперед простираюсь». Я стараюсь не вспоминать. Там не было ничего хорошего, ничего абсолютно. Дело в том, что молодость у меня была очень буйной. Мы просим: «Господи, не помяни мне грехов юности моей». А прося, чтобы Господь не помянул, самим постоянно вспоминать – это, как говорят, возвращаться, как пес на свою блевотину. Представьте себе общество, в котором нет Бога совсем. Нет морали как таковой. Я не задумывался, я просто жил. Был хулиганом. Потом пошел в армию, в воздушно-десантные войска. Мне было хорошо везде. Я, может быть, пробивал себе дорогу головой, но всегда устраивался так, чтобы мне, любимому, было хорошо. И мне было. Как я думал. Правда, после армии и довольно долгой работы в московском похоронном бюро я стал чувствовать, что сейчас мне хорошо, а ночью мне плохо. Так получилось, что я родился в довольно древнем священническом роду. У меня в роду есть святые. Их молитвы я ощущаю постоянно. Когда мне трудно, я встаю и прошу: «Святителю отче Филарете, помоги. По твоим молитвам я здесь сейчас нахожусь». – Ну а насколько вся эта цепь изменений была поиском наиболее удобной формы жизни? И насколько эта – конечная на данном этапе – соответствует Вашему понятию «быть»? Антоний. Сегодня совершается память святителя Иоанна Златоуста. Можно ответить его словами: «Всегда, при любых обстоятельствах жизни, не забывай благодарить Бога. Человек с благодарным сердцем никогда ни в чем не нуждается». Слава Богу за все. – Но, наверное, все-таки для Вас эта жизнь оказалась наиболее естественной, по-современному – комфортной? Антоний. Ну, у меня сегодня комфорт такой был с утра: я килограммов 200 навоза вывез – комфорт совершенно потрясающий. Приятно просто приехать в деревню, помахать косой, поваляться в душистом сене, а когда это изо дня в день… Елена. Наверное, каждому человеку кажется, что правильно именно так, как он сейчас живет. Именно сегодня он все делает так, как надо, именно сегодня у него все хорошо. Мы же считаем, что мы правильно поступаем в этой ситуации, и не знаем, что будет с нами завтра. Мы все время в календарь православный смотрим на Игнатия, владыку Петропавловско-Камчатского, и говорим: «Отче Игнатие, если что, мы готовы и к тебе». – Но сейчас Вы ощущаете, что идет именно настоящая жизнь? Антоний. Не знаю. «Все мне позволено, но не все мне полезно. Все мне позволено, но ничто не должно обладать мною». Наверное, как только мне станет совсем хорошо, когда я почувствую, что мне здесь во всем комфортно и все нравится, меня здесь уже не будет на следующий день. Как только мне становилось действительно хорошо в какой-либо ситуации, как только я укреплялся, «втирался», начинал в полной мере ощущать свое «я», так я сразу и вылетал. Гордость. Мне хорошо; все ради меня. – Но так Вы вылетали, потому что Вы этого хотели, или потому, что так складывались обстоятельства? Антоний. Такова была воля Божия, наверное. Обстоятельства ассоциируются со словом «судьба». А что это за бабка такая – судьба? Если только с позиции «судил Бог», то тогда да, судьба. – То есть получается, что если в чем-то достигаешь какого-то умения, потом все разворачивается в другую сторону, где ты вообще полный нуль… Антоний. Все правильно. Так оно и должно быть. Дело в том, что я очень много в жизни сделал по своей воле, так много, что я устал. Слушаться очень хорошо и просто. Ребенку говорят: «Не ходи», – он не ходит, и все хорошо, а как только делает по-своему, начинаются проблемы. Он идет – падает. И вот я столько раз шел и падал, столько раз нарушал всевозможные благословения, что в один прекрасный день я сказал себе: «Хватит!» Хватит жить по своей воле. А когда я не знаю, как поступить, я открываю Иоанна Златоуста, Иоанна Кассиана, Григория Богослова. У меня какой вопрос? Такой. Читаю, нахожу ответ и говорю: «Отче Иоанне (отче Григорие, отче Иоанне Кассиане), благослови». В силу того, что с духовником я вижусь очень редко: если раз в год, то хорошо, – это у меня некий годовой отчет, опять, чтобы не заблудиться, то приходится вот так. – А на сколько времени этот годовой отчет выстраивает Вашу жизнь? Антоний. На год. Как владыка Алексий говорил: «Будьте, как морковки. Тебя посадили, воткнули – сиди до упора, пока тебя не выдернут и не пересадят на другое место». Меня приткнули сюда временно. Четыре года уже это время длится. – Может быть, Вы нам тогда подробнее расскажете о Вашем нынешнем бытии? Антоний. Сижу в деревне, не вылезаю никуда. Нашу полянку называют здесь тундрой. Кладбище рядом – самые спокойные соседи, шумят только на Пасху. Местное церковное послушание у нас у всех есть: я уставщик, чтец в местном речицком храме. Это порядка трех дней в неделю: суббота, воскресенье и плюс полиелейные службы. Старшая дочь у меня звонарь – уже год, как повесили в нашем храме колокола. Младшая дочь фактически выросла в этом храме: она в три года сюда приехала и четыре года на всех службах присутствует. Супруга вышивает, шьет облачения – чем и раньше занималась. Единственное, пожалуй, отличие жизни в деревне – это то, что мы полюбили зиму. Зимой хорошо, оказывается, потому что зимой можно прийти в себя. Количество голов всевозможного мелкого и крупного скота получается довольно большое. Этим летом у нас было три быка, два поросенка, корова, куры, гуси, ну, естественно, с потомством. Поэтому времени на все это уходит очень много. Елена. Они же требуют времени каждый день, независимо от того, хорошо ты чувствуешь себя, плохо ли, болен ли, голова ли у тебя болит, – их надо всех почистить, покормить, напоить. Летом где-то 14-16 часов они забирают полностью. Антоний. А при том, что Господь сыновей не дал, приходится всю физическую работу тянуть самому. Дети помогают, но все равно работа занимает очень много времени. А зимой хорошо: можно посидеть, поговорить с корреспондентами… – А Ваша, Елена Михайловна, жизнь как-то изменилась? Елена. Моя жизнь никогда не меняется. Я страшная домоседка. Из дома выхожу только на службу. Это, может быть, очень плохо, но порой не выходишь из дома по целым неделям. Так получается: много дел. – А в городе было так же? Елена. Фактически – да. Я очень много шью, очень люблю это дело, и оторвать меня от него очень трудно. Еще, пожалуй, цветы – но это не дальше чем палисадничек перед домом. – Как Вы оцениваете переезд вашей семьи из Москвы? Елена. Тут такие события стали происходить, о которых мы даже не предполагали. Мы прожили здесь три года, в храме прижились, уже бабушки к нам привыкли, а в деревнях это длительный и мучительный процесс – вот, московский уставщик какой-то приехал. Антону в храме помогала читать девочка Маша – молодая, но уже обожглась в жизни: ребенок у нее был. И вот однажды приехал ко мне мой младший брат, у которого жизнь на тот момент была совершенно не устроена. Даже не приехал, а пришел пешком. В нетрезвом состоянии сел в Москве не на тот автобус, и в одиннадцатом часу ночи его высадили в Бронницах, а это отсюда километров 30 по бетонке. И ему ничего не оставалось делать, как идти пешком. Он пришел где-то к половине пятого утра, уже абсолютно нормальный. А накануне у нашей старшей дочери Ольги был день ангела, и мы ей подарили поездку в Оптину: от храма ехали. И когда брат немного отлежался, я говорю: «Леш, не хочешь в Оптину поехать?» – «Да что я там не видал?» – «А я тебе и дочку с собой дам, съезди». И они все вместе поехали, а я им еще и маленькую навязала, чтобы не скучно было. И там он познакомился с Машей, и через месяц они поженились. Живут в Москве, у них уже родилась дочка. Так что, может быть, мы сюда приехали в том числе для того, чтобы устроилась его жизнь, – кто знает? – А как Вы относитесь к тому, что современная женщина чаще всего забрасывает домашнее хозяйство и устремляется вовне? Проходит ли такой радикальный отказ от хотя бы даже вековых культурных традиций бесследно? Елена. Конечно, нет. У нас есть такая домашняя шутка – когда я говорю «Сейчас я подумаю», Антоша у меня спрашивает: «Чем?» Женщина создана из ребра Адама, а ребро – это единственная кость в организме человека, которая не имеет костного мозга. Понятно, что это шутка, но основная и самая страшная дьявольская задача заключалась в том, чтобы стереть понятие о разности мужчины и женщины. Отсюда эти убеждения в том, что женщина равна мужчине, что она все может, и таким же образом она воспитывает своих дочерей. А рукоделие и все прочие вещи – это все не нужно, немодно, нерационально. Можно купить готовое. Мы невольно соприкасаемся с народными промыслами. Так вот в Вологде лет 15 назад было примерно четыре тысячи кружевниц, а на сегодняшний день осталось 80, из которых больше 40 – совсем старушки. То есть потихонечку все гаснет, гаснет, а вместе с этим уходит наша культура. Государству не нужна семья, не нужен мужчина как таковой. Моя бабушка, например, своего мужа иначе как «отец» или «хозяин» не называла. Если стояли чайник и стакан, невозможно было представить, чтобы дедушка сам встал и налил: не потому, что он ее не любил – у них было пятеро детей, – но это понятие мужчины-хозяина было очень сильно. А сейчас… Антоний. Мы никогда никуда не ездим врозь: с Леной мы везде и всегда вдвоем. Народ это иногда шокирует. Елена. Доходит порой до смешного. У нас в храме матушка организует праздник и спрашивает: «А почему ты не идешь?» Отвечаю, что без мужа не могу. Так что все время вместе: решения принимаем вместе, шьем вместе, корову чистим вместе. Антоний. Сейчас уже привыкли к тому, например, что я не обедаю без семьи. «Как это?» – «А вот так». А сначала обижались. Елена. Зато представьте, как нам просто. Но это все дорогого стоило. Происходили многие вещи, которые заставили понять, что если будет иначе, мы просто погибнем: не только душой, но и физически – мы просто не выдержим. Беседовали Надежда Голубева и Ирина Капитанникова. Фото - Сергей Соков
Оставить комментарий
|
||||||
115172, Москва, Крестьянская площадь, 10. Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru Телефон редакции: (495) 676-69-21 |