Концептуальный напиток

Как-то раз я вернулся из Питера и в порыве нахлынувших на меня чувств выдал тираду своему другу:
– Ты знаешь, я понял, в чем разница между Москвой и Петербургом.
– Ну и в чем же? – поинтересовался он.
– Там люди дружат, а здесь они общаются.
Он согласился, но сразу добавил, что раньше было наоборот.
– И ты в этом уверен?

автор Василий ПИЧУГИН

– На все сто. Москва – столица государства. Его двигатель. А раньше подобным двигателем был Петербург. Двигатель – это такая штука, где все составные части должны правильно соотноситься между собой, а дружить – это нефункционально. Для двигателя это неважно.  Поэтому столичные люди очень функциональны, они общаются, ищут оптимальных человеческих отношений для того, чтобы хорошо работал государственный механизм.
– Правильно  выражаешь, – одобрил я.
Он продолжал:
 – Но государство – это не только механизм, но и организм, и у него есть сердце. А вот если вместо сердца – «пламенный мотор», то тогда – «полный кирдык». И когда Питер был мотором, то Москва была сердцем. И тогда в Москве дружили, а в Питере общались. Ты вспомни славянофилов и западников.
Я вспомнил. И даже от этого воспоминания мне сразу стало тепло. А друг продолжал:
– Вспомни Аксаковых, Хомякова, Киреевского. Как они умели дружить. А западники все эти – Белинский, Герцен, Кавелин, Чичерин... Да они – несчастные люди. Пойми, я не хочу бросать камень в несчастного Виссариона и несчастного Герцена. Но они оба никогда не знали, что такое Дом. Они хотели дружить, но не могли. Поэтому все западники всегда вспоминали Дом Аксаковых. Они могли много разных гадостей говорить о славянофилах, о их православном патриотизме, но про Дом Аксаковых – ничего дурного. Даже для них это была святыня. Они лично прикоснулись к этому Дому, к этой уникальной атмосфере любви и дружбы.
– Хорошо говоришь. Продолжай.
– Вот представь себе, всегда говорят «Арбат, Арбат» с каким-то особым придыханием, «Любэ» поет: «За нами Россия, Москва и Арбат». Что за Арбат такой особый? Пройдешь сейчас по этой «улице немосковских фонарей» – ощущение, мягко говоря, не очень: бесконечные «руссо матрешка». Понятно, что пол-Арбата еще при Хрущеве снесли. Но не это главное. Арбат все равно остался. Это Арбат славянофилов. Их дома снесли. Знаменитую Собачью площадку тоже. А их Арбат все равно остался. Они преобразили этот уголок Москвы таким образом, что он стал одним из символов не русского государства, а русского общества. Именно об этом и пел Окуджава. Он – сын комиссара, а тот должен был уничтожать этот мир, этот Арбат. А поэт, пожив в этом месте, вместо Интернационала запел совсем другие песни: «Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое отечество».
– Да, кстати, – отметил я немного невпопад, – там еще стена Цоя есть.
Мишка поймал кураж, и его было не остановить.
– А ты думаешь: случайно? Это такая перекличка Москвы и Питера. В Москве были славянофилы, а в Питере – западники. А через 150 лет все было наоборот. В Москве -Олимпиада и западники, а в Питере – славянофилы, Митьки и русский рок. И московский Цой все ждал перемен: «наше сердце работает, как новый мотор». А питерский Цой сажал алюминиевые огурцы на брезентовом поле  и просто хотел знать, что и где происходит. Он просто ходил к друзьям, просто дружил.
– Ты знаешь, Миш, надо выпить. Когда поймана суть, упускать ее нельзя. Ее нужно фиксировать.
– Идет! За что и что будем пить?
– Ты меня пробил. Давай за славянофилов «всех времен и народов». Но прежде всего, конечно, за наших. А за них надо пить квас.
Я достал банку очаковского кваса.
Мишка был в восторге:
– Знаешь, более концептуального напитка найти невозможно. Тут и  спирта не более 1,2 процентов. И содержание наше, а форма – «ихняя». Хотя если внимательно посмотреть на банку, то в ней можно увидеть модернизированный русский бочонок.
– Ну, что? За славянофилов?
– За них!