Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

О победе плоти над духом, или Философия пытки

№ 67, тема Боль, рубрика Умные люди

С узником трех немецких концлагерей, гуманитарием, разочаровавшимся в возможностях гуманитарного образования, милосердным человеком, отказавшимся прощать, бельгийским философом еврейского происхождения Жаном Амери наш разговор вопрос-ответ.

Беседовал Николай Асламов

– Господин Амери, я понимаю, что вам тяжело и больно об этом говорить, но не могли бы вы рассказать нашим читателям о своем опыте пребывания в немецком концентрационном лагере?

– Когда говоришь о пытке, хвастаться неуместно. То, что со мной сделали в том неописуемом бреендонкском подвале, было далеко не самой ужасной формой пытки. Мне не загоняли под ногти раскаленные иголки, не гасили о голую грудь горящие сигары. Нет смысла пытаться описать здесь причиненную мне боль. «Как раскаленное железо в плечах», «как тупой деревянный кол в затылке» – сравнений может быть много, и в итоге нас, сбивая с толку, закружит в безнадежной карусели уподоблений. Боль была такая, какая была. Больше ничего не скажешь.

Простите, если вам неприятно...

– Ощущения не поддаются ни сравнению, ни описанию. Они обозначают предел коммуникативных возможностей языка. Тот, кто хотел бы сообщить о своей боли другим, был бы вынужден причинить ее и таким образом сам превратился бы в палача.

А как же те психологи и впечатлительные женщины, которые рассказывают об эмпатии, о восприятии чужой боли как своей? Душа способна на со-чувствие, со-восприятие страдания?

– Когда истязаемого одолевает боль, он, как никогда прежде, познает свое тело. Его плоть реализует себя в сплошном самоотрицании. Под пыткой человек целиком становится плотью: воя от боли, сломленный насилием, не надеющийся на помощь, неспособный оказать сопротивление, истязаемый есть только плоть, и более ничего. Если правда то, о чем однажды говорил в «Волшебной горе» Томас Манн, – что человек тем телеснее, чем беспощаднее власть страдания над телом, – тогда пытка есть страшнейшее из празднеств плоти.

Да, Ф. М. Достоевский тоже об этом говорил, только с противоположного берега: «Другой никогда не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой, а не я». Скажите тогда, как вам удалось сохранить достоинство перед лицом физической расправы?

– Должен признаться, я в точности не знаю, что это такое – человеческое достоинство. Один считает, что теряет его, если обстоятельства не позволяют ему ежедневно принимать ванну. Другой думает, что утрачивает его, когда вынужден общаться с официальными инстанциями не на своем родном языке. Там человеческое достоинство связано с определенным физическим комфортом, здесь – со свободой выражения мнений, а еще в каком-то случае, может быть, с доступностью гомосексуальных партнеров.

Но я уверен, с первым же ударом, который на него обрушивается, человек кое-что утрачивает, и предварительно это, пожалуй, можно назвать доверием к миру – твердая вера, что другой человек, на основании писаных и неписаных социальных соглашений, обойдется со мной бережно, точнее, будет уважать мое физическое, а следовательно, и метафизическое существование.

Что вы имеете в виду?

– Границы моего тела суть границы моего я. Кожный покров изолирует меня от чужого мира: этим покровом я, чтобы доверие у меня сохранилось, должен ощущать только то, что хочу ощущать. Тот другой, которому я физически противостою и с которым могу быть, только пока он не касается моих границ, сиречь кожного покрова, – тот другой, нанося удар, навязывает мне свою телесность. Он прикасается ко мне и таким образом меня уничтожает. Это как изнасилование, половой акт без согласия одного из партнеров.

Простите, но звучит как-то не по-мужски. Где же борьба, сопротивление?

– Конечно, пока существует хотя бы минимальный шанс успешного противодействия, запускается механизм, с помощью которого я могу восстановить нарушенные другим границы. При вынужденной обороне я в свой черед совершаю экспансию, объективирую собственную телесность, восстанавливаю веру в свое дальнейшее существование. Но это невозможно, если другой вышибает тебе зуб, подбивает глаз, а ты беззащитен перед этим противником, в которого превратился ближний. И если помощи ждать неоткуда, физическое торжество другого человека над тобой окончательно становится экзистенциальным уничтожением.

Так где же в этот момент человеческая сила духа? Где все то человеческое, что сохраняли под пытками и вы, и тысячи других заключенных?

– Достаточно несильно нажать рукой, вооруженной определенным орудием, чтобы другой, вкупе со своей головою, где, быть может, хранятся и Кант, и Гегель, и все девять симфоний, и «Мир как воля и представление», превратился в пронзительно визжащего убойного поросенка. И когда все это произойдет, палач, распространившись в тело ближнего и погасив то, что было его духом, может взять сигарету или сесть завтракать... Не следует думать, будто я демонстрировал им упорное героическое молчание, которое подобает мужчине в таком положении и о котором мы постоянно читаем (кстати, почти всегда в записках людей, которые сами при этом не были). Я говорил. Обвинял себя в выдуманных фантастических государственных преступлениях, причем до сих пор не понимаю, как они вообще могли прийти в голову мне, болтающемуся на крюке. По-видимому, во мне тлела надежда, что после столь тяжких признаний точный удар по черепу прекратит мои страдания и быстро отправит меня на тот свет или хотя бы лишит сознания.

Простите. Наверное, я, воспитанный на историях о героическом сопротивлении нацистам, действительно слишком идеализированно воспринимаю ситуацию. Если вы утверждаете, что перед мощью страданий плоти дух попросту гаснет, мне этого не оспорить, вам виднее. Но вам не кажется, что пытки, газовые камеры и прочие ужасы нацизма безоговорочно остались в прошлом? Может, я вообще зря взялся бередить ваши раны, и моим современникам обо всем этом надо знать так же, как о египетских пирамидах – было, но к нам никакого отношения не имеет и иметь не будет?

– В большинстве стран Запада пытку как институт и метод ликвидировали в конце XVIII столетия. И тем не менее сегодня, два века спустя, невесть сколько мужчин и женщин по-прежнему могут поведать о перенесенной ими пытке. Не хотелось бы мне знать, что происходит в южноафриканских, ангольских, конголезских тюрьмах. Но я знаю, и читатель тоже, вероятно, слышал, что творилось в 1956–1963 годах в застенках французского Алжира. Из других мест крики в мир не проникали, так же как некогда мой собственный, казавшийся мне чужим, жуткий вой из подвала Бреендонка. Где и кто все те другие, о которых вообще никто ничего не знал и, вероятно, никогда не узнает? Народы, правительства, полиция, имена, которые известны, но которых никто не назовет. Кто-то кричит под пытками, возможно, в этот час, в эту секунду.

Я не ослышался, пытает полиция? Не спецслужбы в Гуантанамо, не террористы или какие-нибудь украинские националисты?

– В криминологическом плане избиениям при допросе не придается особого значения. Их негласно практикуют и считают нормальной полицейской репрессией по отношению к строптивым, не желающим признаваться арестантам. Если верить адвокату Алеку Меллору и его книге «Пытка», избиения в большей или меньшей мере применяются полицией практически повсеместно.

А где же правозащитные организации? Контролирующие инстанции? Вышестоящие должностные лица? СМИ, наконец?

– Если публицисты временами открывают общественности глаза на то, что творится в комиссариатах уголовной полиции, она большей частью не выказывает особой щепетильности. В крайнем случае какой-нибудь депутат левого толка может разок сделать запрос в парламенте. Однако затем подобные истории сходят на нет; я еще никогда не слышал, чтобы вышестоящее начальство не бросилось энергично прикрывать полицейского, прибегающего к избиениям.

Инквизиция какая-то получается!

– Современная полицейская пытка не ведает теологической сложности, которая в эпоху инквизиции связывала обе стороны: вера объединяла их даже в радости причинять мучения и в страдании их принимать. Палач верил, что вершит Божие правосудие, очищая душу преступника; пытаемый еретик или ведьма отнюдь не оспоривали этого его права. В пытке нашего времени от этого не осталось и следа.

Тогда это проявление какого-то глубоко укоренившегося в современной культуре садизма?

– В узком сексопатологическом смысле нет, я вообще думаю, что за два года гестаповских тюрем и концлагерей мне не встретилось ни одного настоящего садиста этого сорта. Садизм в собственном смысле слова как извращенное мировосприятие отличается и от садизма популярных справочников по психологии, и от толкования садизма во фрейдистском анализе.

И как тогда следует рассматривать связь власти с физическим насилием?

– В категориях философии маркиза де Сада.

Философии? Я не ослышался? Порнографические романы сумасшедшего человека, оказывается, являются философскими?

– Здесь уместно обратиться к французскому антропологу Жоржу Батаю, который очень много размышлял о сумасбродном маркизе. Жорж Батай трактует садизм не как сексопатологическое, а скорее как экзистенциально-психологическое явление, для которого характерно радикальное отрицание другого и одновременное отрицание социального принципа и принципа реальности.

Поясните, пожалуйста, что вы имеете в виду?

– Мир, где торжествуют пытки, разрушение и смерть, существовать не может, это очевидно. Но садиста ничуть не заботит дальнейшее существование мира. Напротив, он хочет уничтожить этот мир, хочет, отрицая ближнего, который в строго определенном смысле является для него «адом», осуществить собственную тотальную суверенность. Ближнего низводят до уровня тела и уже в телесности приводят на грань смерти; наконец через рубеж смерти его выталкивают в Ничто. Таким образом мучитель и убийца реализует собственную разрушительную телесность, не рискуя при этом, как жертва, совершенно в ней исчезнуть: он может приостановить пытку, когда ему угодно. Крики боли, смертные вопли другого – в его руках, он властвует телом и душой, жизнью и смертью.

То есть, это такой извращенный способ обретения богоподобия?

– Разве же тот, кому позволено целиком низвести человека до тела, до скулящей добычи смерти, не есть бог или по меньшей мере полубог?

И нет шансов противостоять этой физической силе своей силой духа?

– В чем заключается сила, в чем – слабость? Я не знаю. И никто не знает. Никому еще не удавалось провести четкую границу между «моральными» и (опять-таки с необходимостью забранными в кавычки) «физическими» силами сопротивления физической боли. Судя по моим наблюдениям в концлагере, славяне, а в частности русские, легче и более стоически переносили физические невзгоды, чем, например, итальянцы, французы, голландцы, скандинавы. Как организмы мы на самом деле не равны перед болью и пыткой. Но это не решает проблемы сопротивляемости и не дает убедительного ответа на вопрос о том, какая доля принадлежит здесь моральным и физическим факторам. Если мы согласимся свести все исключительно к физиологии, то в результате рискуем оправдать и простить любой страх боли и физическую трусость. Если же сделаем упор только на так называемом моральном сопротивлении, нам придется мерить одной меркой хилого семнадцатилетнего гимназиста, капитулирующего перед пыткой, и атлетически сложенного, привыкшего к физическому труду и закаленного тридцатилетнего рабочего. Прошедший пытку не перестает удивляться, как все то, что можно назвать душой, или духом, или сознанием, или идентичностью, идет прахом, когда трещат и хрустят плечевые суставы. Он, конечно, знал прописную истину, что жизнь хрупка, что, как говорится у Шекспира, жизнь может оборвать «простой кинжал». Но что человека можно сделать настолько телесным и тем самым уже при жизни фактически отдать на растерзание смерти, узнал только через пытку.

Подробнее см. Жан Амери, По ту сторону преступления и наказания: попытки одоленного одолеть

Рейтинг статьи: 0


вернуться Версия для печати

Комментарии


фотина
09.08.2016 23:36
" Разве же тот, кому позволено целиком низвести человека до тела, до скулящей добычи смерти, не есть бог или по меньшей мере полубог?"
Нет,всего лишь раб для грязной работы кого-то из низших бесов.

фотина
09.08.2016 23:36
" Разве же тот, кому позволено целиком низвести человека до тела, до скулящей добычи смерти, не есть бог или по меньшей мере полубог?"
Нет,всего лишь раб для грязной работы кого-то из низших бесов.

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru