Главное правило бойцовского клуба

Для одних роман Чака Паланика, для других – фильм Дэвида Финчера. Для одних борьба с обществом потребления, для других – возвращение фашизма. Для кого-то ницшеанство чистой воды, а для кого-то – новая демонология. А для меня – скука смертная. Зачем лезть в эту отдушину для офисных хомячков?

«Ты что, подрался?» Сколько раз мне это говорили – не сосчитать. С презрением, сурово, укоризненно или со вздохом обреченности. По-разному говорили. Но мне очень повезло, что ни разу в жизни я не слышал других интонаций: «Ты чтооооо?! Подраааался?!» – будто я сделал что-то из ряда вон выходящее, шокирующее. Потому что без драк я бы не был ни человеком, ни тем более православным христианином. Я был бы овцой. И вовсе не стада Христова.

Первое правило бойцовского клуба: не рассказывать о бойцовском клубе
 

Драться я начал с детсадовского возраста. Лупил всех подряд, кусался, толкал, делал подножки или возил за ноги по полу. Психологи, специалисты по воспитанию, бытовые астрологи и прочие шарлатаны очень любят говорить в таких случаях об агрессивности характера, совпадениях года рождения и знаков зодиака и сложностях в семье. Но в семье-то все было как раз нормально, даже очень хорошо. И никакой агрессии я к другим детям не испытывал, я ведь с ними и бегал, и играл, и картинки раскрашивал, а драки были чем-то сродни –один из способов совместного времяпрепровождения. Я не собирался делать другим больно и доводить их до слез, просто решал для себя задачку: если захочу положить на лопатки вон того мальчика, как я буду это делать? Когда мысль оформлялась, пробовал ее на практике. Иногда получалось, чаще нет. И это давало новые поводы для размышлений. Подозреваю, что я был такой не один (драки инициировал не всегда я), но обсуждать столь сложные материи с товарищами по детсаду не получилось бы при всем желании. Вечный вопрос воспитателей: «Почему вы опять подрались?» – всегда оставался риторическим. Конечно, трехлетние мальчуганы, возившиеся на полу при любой возможности, понятия не имели о том, что такое идеомоторная тренировка (а большинство моих знакомых и сейчас не знают), но интуитивно делали именно это: тренировались и развивались, росли и крепли. А еще узнавали некоторые важные жизненные правила. Например, девочку бить нельзя НИКОГДА, даже если она сама на тебя накинулась, – страдай и терпи. Она слабая и ничего тебе сделать не может, только вид делает, но если решишь всерьез ответить – она расплачется и нажалуется. И драки как таковой не получится, и накажут очень строго.

Если драку начал твой товарищ по детсадовской группе, в регулярных потасовках не замешанный, то опять же суровее накажут именно тебя, ведь ты же задира, а он – хороший и добрый мальчик. Твои «он сам начал!» никто не будет слушать, поэтому лучше молчать, это не так сильно раздражает экзекуторов. Такая вот в жизни справедливость.

Но я рад, что усвоил ее в столь юном возрасте. Где, когда и как эти принципы должны укорениться в детях, воспитанных адептами овечьего человеколюбия, я вообще не представляю. И потому совершенно не удивляюсь ни стукачеству, ни подлянкам в рабочих коллективах, ни избиению женщин в быту. Какие-то вещи должны быть не донесены, объяснены, разъяснены, а в прямом смысле вколочены в тело. И как можно раньше.

Второе правило бойцовского клуба: нигде и никому не рассказывать о бойцовском клубе

В начальной школе ничего по крупному счету не изменилось. Учиться мне нравилось, на уроках впахивал по полной, и на переменах тоже – дрался по поводу и без. Как в «Трех мушкетерах», которыми мы зачитывались. Собственно, драки были таким же предметом, такой же наукой, как и другие. Даже, пожалуй, более важной для мальчика, потому что это были азы воинской науки. Я разрабатывал стратегии и тактики победы над каждым оппонентом, я знал своих одноклассников как облупленных: кто один-два раза ударит и, не добившись успеха, «зассыт» и побежит, кто дерется подло, норовя сделать что-то исподтишка, а кто будет по-рыцарски биться – открыто, честно, изо всех сил и, даже если ты его уже в бараний рог скрутил, не сдастся. С главным представителем последних я после школы возвращался домой, весело болтая, смеясь и обсуждая случившееся за день: мы ж были закадычными друзьями (во всех смыслах). Драки друг с другом этому только способствовали.

Мои школьные дневники были просто приключенческим романом, остросюжетным сериалом похлеще любой «Игры престолов» – каждый год об одном и том же, но по-новому. Я ломал столы (людьми), разбивал стекла в шкафу и цветочные горшки (тоже людьми), рвал рубашки, куртки и кофты (руками, не снимая с владельцев), а учительница не скупилась на записи о моем ужасном поведении. Родителей начали таскать в школу, примерно тогда же меня начали ругать и наказывать за драки. Ребенка всеми доступными способами превращали в социально приемлемую овцу. Я не понимал, что плохого в драках (вот кусаться или бить коленом в пах – это плохо), но старался соответствовать навязываемому мне блеюще-кудрявому образу. Правда, все мое существо против овцевания восставало. Однажды, когда учительница сообщила, что оценки за поведение будут учитываться при выставлении годовых по предметам (забавный был педагогический прием), я целую неделю терпел, но обстоятельства оказались сильнее, и драка все-таки состоялась.

Вопреки расхожему мнению, бои в начальной школе регламентированы сильнее профессиональных соревнований. Существовал целый дуэльный кодекс: когда и при каких обстоятельствах начинать драку можно, а когда нет, какие приемы и удары допустимы, сколько человек может участвовать в драке одновременно, когда все заканчивается и возобновлению сегодня не подлежит. Встреться мы тогда с Тайлером Дердоном, я бы со скуки умер от его нудятины. Ну что он там такого говорит, что мне, второкласснику, не знакомо?

При любых нарушениях бойцов разнимали зрители и с презрением разъясняли провинившемуся, что они все видели, и что нарушитель – «просто баба». Когда растаскивали взрослые, они ругали за сам факт драки. Я понимаю, что они боялись непоправимых травм, но поверьте, если постоянной практики нет, шанс получить потом что-то серьезное гораздо выше: подросшие дети, не умеющие дозировать усилие и озверевшие от адреналина, покалечат куда более надежно, чем те, кто прошел через огонь и воду ежедневных боев за углом школы.

Собственно, этот парадокс хорошо известен и даже положен в основу многих социальных программ. Так, в трущобах Тайланда организованы клубы тайского бокса. Выглядят они жутко: кривые листы кровельной жести, приваренные к ржавым балкам, старые покрышки в качестве тренировочных снарядов и прочая вовсе не хромированная атрибутика. Добавим к этому, что тайский бокс – один из самых жестких видов контактных единоборств. Но обилие сухих, поджарых бойцов, ломающих пальму ударом ноги, приводит не к увеличению, а к снижению криминогенной обстановки в неблагополучных районах. Впрочем, о связи драк с единоборствами надо говорить особо.

Третье правило бойцовского клуба: боец крикнул «стоп», выдохся, отключился – бой окончен

Обычно озверение – это удел подростков. Сколько раз видел в газетной сводке сообщения о том, как компания лет 13–15 до смерти забила взрослого мужчину! Но опять же не удивляюсь. Пожинаем плоды настойчивого овцевания детей, ничего не знающих о боли.

В моем случае было иначе. В среднем звене выросшие одноклассники, помнившие, как я гонял их раньше, воздавали мне сторицей, а я даже не сопротивлялся. Не то чтобы не мог – я занимался физически и в этом смысле не был слабее. Моя проблема была в голове. Меня убедили в том, что конфликты можно разрешить словами, что обычно люди не склонны создавать другим проблемы просто так. Я не хотел постоять за себя, потому что не мог допустить даже мысли о том, что человека нельзя убедить, образумить. Я был отравлен уродливой идеей справедливости: если я никого не трогаю, то и меня не будут. Словом, я жил иллюзией. Я стал овцой.

Но даже в этот период, когда драки были, что называется, в одну калитку, я многому научился. Избегать идущих по улице сомнительных компаний, прятаться, смотреть по сторонам, никому не доверять и очень быстро бегать. На физкультуре я и близко не мог подойти к таким результатам по бегу, каких достигал после уроков. И вот скажите мне, как научить человека грамотно смотреть по сторонам перед тем, как зайти в переход? Не срезать путь до дома по неосвещенной промзоне, не ходить в подворотнях, как по бульвару? Когда тебя после школы ждет группа лиц, жаждущих своей порции остервенелого веселья, ты учишься этим вещам быстро и на всю оставшуюся жизнь. Никто не будет останавливать драку, если ты об этом попросишь. Право на собственную жизнь надо отстоять. Или не попадать в ситуацию, когда придется отстаивать.

В этот, прямо скажем, не самый легкий период моей жизни я учился уклоняться от боя, который мне не нужен. Кстати, одно из ключевых умений воинской науки.

Четвертое: в бою участвуют лишь двое

Я бы, наверное, так и остался овцой, если бы не сменил школу. Это не было целенаправленным шагом по избеганию неприятностей, просто обстоятельства так сложились, и старшие классы я проучился в православной гимназии-пансионе.

Мое первое знакомство с товарищами по комнате закончилось тем, что за дверь выкинули сначала сумку, потом тапочки, потом меня самого. Ребята давно знали друг друга, жили втроем, и сосед им был нужен как рыбе зонтик. Естественно, нормальные люди в такой ситуации идут вовсе не к школьному психологу. Чтобы не палиться, мы дождались вечера, вышли в гладильную комнату, убрали оттуда столы и утюги и «побеседовали» один на один, по очереди. С этого первого заседания бойцовского клуба началась здоровая дружба четырех молодых лосей, вместе бегавших на турничок, отжимавшихся «в лесенку» и болтавших о девчонках. Не проходило и недели, чтобы мы не забивались в гладилку, чтобы снять стресс, пообщаться, урегулировать спорные моменты, выяснить, кто покупает печеньки к чаю, прочитать молитвы к причастию и сделать многие другие важные дела. В школе не было секции единоборств (по непонятной для меня причине нет до сих пор), но это никому из нас не мешало.

Драки всерьез тоже случались, как же без них? Но мой предыдущий опыт, смешанный с новым, породил наиважнейшее правило: чтобы побеждать, надо быть на сто процентов уверенным в своей правоте. Когда одноклассник, идиотски игравшийся с проводом вопреки советам прекратить, больно хлестнул меня, я тут же втоптал его в пол без сомнений и колебаний. Зато когда я в болтовне с девочками позволил себе двусмысленную фразу о другом человеке, после отхватил от него по ушам, не сопротивляясь, и прошел через унизительную процедуру публичных извинений, потому что никакой правды за собой не чувствовал.

На выходе из школы я приобрел ключевую особенность воинского мышления: решать, когда и за что надо драться, невзирая ни на какие последствия, а когда драться нельзя. Те, кто всегда предпочитает только один из двух путей – калеки. Имея две руки, они пользуются только одной.

Пятое: бои идут один за другим

В студенческие годы драк стало меньше. Зато поводы серьезнее. Культурный пласт клубов и дискотек с их фирменным «пойдем выйдем» прошел мимо меня (хотя какие наши годы?). Зато я мордовал однокурсника за то, что он позволял себе называть последнего русского царя «Николашей» (кстати, с той поры мы приятельствуем). Я впрягался за китайца, которого трое били в переходе. Кто знает, за что били, может, он украл у них что-то, но трое на одного – точно не по-пацански. С тем китайцем даже не знаю, чем закончилось: мы выбрались и разбежались в разные стороны. Иногда даже до драки не доходило, достаточно было только выразить намерение. Сплошь и рядом случалось, что твердая, уверенная позиция или однозначно принятое решение шатается, падает и тает, как масло на сковороде, стоит лишь предложить человеку отстоять свои убеждения не языком, а другими частями тела. Видно, настолько глубоки эти убеждения, что за них не хочется платить болью, чужой и своей.

Шестое: снимать обувь и рубашки

Взрослая жизнь имеет свои законы. Драки в ней прочно связаны с социальной неблагополучностью и криминалом. Мы ходим в костюмах и галстуках, для драки не пригодных. И у интеллигентных людей вроде меня, школьного учителя, совершенно нет повода заниматься рукоприкладством.

Вот только в ситуации, когда соседи у мамы алкоголики, нет-нет да и приходится приезжать к родителям в гости и отшибать рога козлам и баранам, не понимающим человеческого языка. Вопрос о том, кто мой ближний и как ему надо помогать, в этой ситуации решается без всяких богословских выкрутасов и рассуждений о всеобщей (чуть не написал «повальной») любви.

А еще на взрослых, не только учителей, тренеров и воспитателей, возложена обязанность учить уму-разуму детей, и далеко не всегда своих.

Преподавал я как-то в колледже 16-летним оболтусам, которым обещали поступление на третий курс вуза, если они два года тут отучатся. Заявляется ко мне на историю права такое вот распальцованное нечто, падает на стул и начинает открыто хамить. На мое предложение покинуть аудиторию, посылает меня чистым и незамутненным русским матом и улыбается. Не знаю, на что он там рассчитывал, но я ведь не школьная училка. По-христиански поднял его за шкирку со стула и, открыв им дверь, вышвырнул в коридор. С этим подростком у нас была долгая история взаимоотношений, но я ни разу ни от кого не слышал, чтобы этот человек кому-то из преподавателей открыто нахамил. И мне начхать, какие юридические и педагогические законы я при этом нарушил. Я добился такого эффекта, который штатному психологу в колледже даже не снился.

Когда в другом учебном заведении над мальчиком из многодетной семьи издевался однокашник, кичась дорогим телефоном и модной одеждой, я потихоньку в неучебное время поболтал с парой сознательных ребят из того же класса, и те, получив от меня моральную санкцию, устроили зазнавшемуся «темную». От мальчика, который и без того сильно переживал, что учится, а не помогает матери-одиночке деньги зарабатывать, отстали.

Можно много говорить о важности компромисса, о греховности рукоприкладства, о возможных физических и психических травмах, но факт останется фактом: есть случаи, когда надо снимать пиджаки и галстуки и решать проблему простым физическим воздействием.

Седьмое: бой продолжается столько, сколько нужно

«Бойцовский клуб» никогда не стал бы столь популярен, если бы не взывал к глубинным и универсальным характеристикам мужской натуры. Говоря о своем жизненном идеале, Тайлер Дердон недвусмысленно призывает к архаическому, даже первобытному образу жизни: «В мире, который мне видится, ты охотишься на лосей в пропитанных влагой лесах, окружающих руины Рокфеллер-центра. На тебе одежда из шкур – одна до конца жизни. Ты взбираешься на верхушку небоскреба «Сирс-тауэр» – и видишь оттуда крохотные фигурки людей, которые молотят зерно и раскладывают узкие полоски мяса по заброшенной скоростной автомагистрали…». Заметим, что это не просто откат в седую древность: брутальная мужественная витальность уверенно встроена в современный мир стекла, асфальта и бетона.

Мы живем не в традиционном обществе, где молодой человек убивал раньше, чем получал первый половой опыт. Сейчас подросток делает это, ни разу за свою 14-летнюю жизнь не получив в нос.

Какое бы из традиционных обществ мы ни взяли, инициация в них неизменно сопряжена с болью. Это могут быть физические повреждения вроде гуннских порезов, африканских проколов ушей, ноздрей, губ или даже переломов, как некогда у народов дальнего востока. Превращение ребенка в полноценного члена общества может быть связано с радикальной аскезой, стертыми в кровь руками и ногами, как в европейском (и не только) фольклоре. Право быть взрослым и самостоятельным может быть завоевано в поединке, как это было у йомсвикингов, или добыто в испытании. Даже женская инициация во все времена была связана с болью и до сих пор остается таковой: это роды. Почему же мы считаем, что превращение мальчика в мужчину, то есть возмужание не должно быть сопряжено с болью, ее преодолением и причинением, которые суть две грани одного и того же процесса? Всегда ли мы указываем ребенку на то, чем отличается смирение от силы и псевдосмирение от слабости? Агнец Божий овцой как раз не был: простым мановением Божественной воли Он мог уничтожить и собственных мучителей, и весь мир заодно. Но Он этого не сделал…

Для современного отечественного православия этот вопрос стоит как нельзя остро. Мы погрязли в псевдосмирении и плодим его вокруг. Неизменно призывая к бесконфликтности, мы либо превращаем нормальных людей в овец, либо просто отталкиваем здоровых молодых людей от Церкви. Почему мы забыли историю? Почему из всех возможных для нынешнего православного мирянина образцов в культ были возведены престарелые тщедушные монахи, живущие особой жизнью, совершенно не похожей на нашу? Были святые, бившиеся на арене, как гладиаторы. Были святые, чьи руки по локоть в крови. А были залитые кровью с головы до ног. Почему мы о них забыли? Почему не смотрим на их пример? Христиан, конечно, именуют овцами, но только стада Христова. Тот, кто не может дать отпор, ничего не понял ни в спасительной жертве Христа, ни в богоподобии. Но наша эпоха живет иллюзией взаимоуважения. Все вокруг взывают к гуманности, демократии и мирному диалогу, чтобы в удобный момент сделать из-за спины какую-нибудь подлость, провернуть подковерную интригу или ввести войска для защиты мирного, но страдающего населения. И, чтобы быть в тренде, мы поем нелепую песенку о том, что драка – это нельзя, это ай-яй-яй.

Не потому ли мы живем в обществе немужчин, поколачивающих своих женщин? Не оттого ли в массовой культуре столь распространена унисекс-эстетика? Не потому ли проявления агрессии в современном мире хаотичны, бесконтрольны и в конечном итоге чудовищны?

Даже нынешние драки совершенно не похожи на те, что были лет пятнадцать назад. Раньше достать нож в драке было «западло», а сейчас – за милую душу, при первой же подвернувшейся возможности. Все эти бесчисленные уличные ножевики, расплодившиеся, как грибы после дождя, даже не понимают, что совершают противозаконное действие с весьма серьезными последствиями. Загреметь к «серым братьям» за кулачную драку – вовсе не то же самое, что за поножовщину. Я убежден, что отказываясь от драк как способа решения проблем, мы в конечном итоге плодим преступников.

Восьмое и последнее: тот, кто впервые пришел в клуб, – примет бой

«Бойцовский клуб» умер в бесчисленных интеллектуальных дискуссиях, и это хорошо. Потому что весь этот доморощенный хомячковый пафос, все эти двусмысленности и перегибы и все это полусектантское ощущение исключительности умерли вместе с ним, а неистребимая жажда экзистировать через боль, благодаря и вопреки ей, не умрет в мужчинах никогда.

Болтовня о мире и любви очень живуча. В моду войдут другие термины взамен «толерантности», из них воздвигнут ультрасовременные этические фантасмагории, не имеющие ничего общего с нормальной полнокровной жизнью, новых чудовищ породит спящий разум. Но синяки будут болеть по-прежнему. Все так же будут щипать стесанные об чью-то небритую рожу кулаки. Все тот же вкус будет у крови во рту. Все так же мы будем шмыгать разбитым носом.

Вот только мама будет спрашивать «Ты что, подрался?» не только с зеленкой и троксевазином в руках, но и с улыбкой на лице. А отец, сам выкованный в постоянных драках и закаленный в крови, боли и отчаянии, расспросит сына, что и как, а после научит, как выбивать салазки ударом с правой. По крайней мере, в одной отдельно взятой семье.

Виктор Николаев