Мещерская история

     Вокруг была заболоченная низина. Солнцу недолго оставалось играть пятнами света на стволах деревьев. Местами оно еще освещало траву и кочки мха, по которым я мягко ступал, медленно двигаясь в сторону деревни. До нее оставалось не больше километра. Я не торопился, наслаждаясь вечерней тишиной и запахом Мещерского леса. Да, именно таким  представлялся мне этот край, описанный Паустовским. Край бесконечно далекий от городской суеты, с другим воздухом и другими людьми.

автор Илья Исаев

     Можно было идти по лесной дорожке, но мне захотелось посмотреть, как отражается ярко-синее небо в прозрачной коричневатой воде, поблескивавший кругом. Вспомнилось, как мальчишками мы с друзьями любили, надев высокие сапоги, измерять глубину всех окрестных луж. Почему детей так неудержимо притягивают эти лужи, а взрослые с опаской обходят их стороной? Нам эти маленькие водоемы казались частью большого водного мира, особенно весной, когда так интересно было проследить весь замысловатый ход многочисленных искрящихся ручейков, в которые мы запускали самодельные кораблики. А еще мы любили зайти в самую глубину и смотреть, как вода плещется прямо у кромки голенищ.
     В голове закрутились картинки из детства, я сразу и не заметил, что вода медленно просочилась в мою обувь и стала холодить кончики пальцев.
     – Дядя, не заблудились? – по дороге весело прошли трое молодых ребят.
     – А далеко до озера?
     – Да вон оно, идите за нами!
     Я вышел на дорожку и увидел мальчика лет двенадцати с таким серьезным лицом, как будто он был озабочен решением важной проблемы. Одежда на нем была очень бедной. Выцветшую, с подвернутыми  рукавами рубашку, похоже, он донашивал после старшего брата, а перешитые в шорты брюки были от старой школьной формы советских времен. Парнишка подошел к пивной банке, только что брошенной на землю одним  из подростков, стряхнул остатки жидкости и, ловко смяв ее ногой, бросил в большой пакет, который волочил за собой.
     – Природу бережно и чутко охраняй, и соберешь богатый урожай! – продекламировал я стишок из старого мультика, решив развеселить незнакомца. Мальчик ничего не ответил. Он устало отмахивался от комаров, которые садились на его лицо, поцарапанные руки и худые ноги. Потрогав большую болячку на локте, он повернулся в сторону пожилых мужчины и женщины, идущих к нам.
     – Ладно, догонят, – пробурчал он и поволок мешок дальше.
     – Давай помогу, – я взялся за край пакета, – все равно по пути!
     Мы молча тащили его сокровище, издававшее глухое металлическое побрякивание. Парнишка то и дело посматривал по сторонам. Вдруг, отпустив ношу, он устремился к кустам. Вскоре в нашем мешке стало на две банки больше.
     – Ну ты и глазастый! – мне и самому стало интересно приглядываться ко всем кучкам мусора, которые часто попадались на нашем пути. – Мы прямо как грибники! – пошутил я, но на лице мальчика не промелькнуло и тени улыбки.
     – Тебя как зовут-то?
     – Сергей, – ответил мой спутник.
     – Сереж, в каком классе учишься?
     – В восьмой перешел.
     Я удивился: парнишка на вид был моложе.
     – Трудно учиться?
     – Не-а.
     – А друзья у тебя есть тут? Или в деревне мало ребят?
     – Есть один друг. Витька.
     Я разглядел на руках и ногах Сережи старые желтоватые синяки.
     – А что это у тебя за следы от побоища?
     – Да так… В школе подрался… Пацаны дразнились. Есть у нас такие: курят, уроки прогуливают, над учителями издеваются, как хотят, – продолжал Сережа. – У нас в школе учителей-то нормальных нет, пенсионеры одни. Их все уговаривают не уходить, а то школу закроют, придется на автобусе в райцентр ездить.
     Тут вспомнилось мне, как недавно я посещал родную школу, куда пошел в первый класс тридцать лет назад. Тогда мы с родителями и братом жили в большом селе недалеко от Москвы. Школа была трехэтажная, из красного кирпича. Но я был совершенно растерян и подавлен, когда вместо нее увидел груду мусора и заросшие бурьяном остатки фундамента, среди которых паслись козы. Неподалеку сидел на скамейке и присматривал за своей бородато-рогатой паствой седой растрепанный мужик. Он рассказал мне, как школу много лет назад сначала закрыли, переведя всех учеников в соседний поселок, а затем местные жители постепенно растащили все, что только можно было: сняли двери, рамы, сорвали кровлю, а затем и кирпичи в ход пошли…

     – Ну вот, у нас теперь помощники есть! – сказала догнавшая нас старушка, – а вы к кому приехали, не к Булкиным?
     Что-то родное было в этом приветливом лице,  показавшемся моложе, когда на нем заиграла улыбка. 
     – Нет, художник я. Путешествую, решил ваши озера посмотреть, – я похлопал по своему этюднику с красками, – может, картину напишу.
     – Да, места у нас красивые, рыбаки из Рязани приезжают, из Москвы. Мусора только от них много, поди, у себя дома-то такого свинства не разводят! Одно хорошо – вон  сколько после них добра набрали, – женщина кивнула на Сережино хозяйство.     
     Мы подошли к краю большого озера. Место действительно было на удивление красивое. С нашей стороны расстилался пологий берег, по склону которого поднималась деревня, по-видимому, бывшая когда-то большим селом. Тут и там виднелись старые баньки, мостки и лодки, наполовину спрятанные в высокой траве. Невдалеке раздавался визг купавшихся детей. Весь противоположный берег был залит мягким вечерним светом, освещавшим песчаный откос и высокую ровную стену сосен. Они слегка дрожащим перевернутым рисунком отражались в зеркальной глади воды. Природа как будто торжествовала, прежде чем перейти к ночному покою.
     – Остановиться-то у кого собираетесь? – старушка прервала мое состояние очарованного созерцателя.
     – Не знаю, попрошусь к кому-нибудь.
     – Да кто вас пустит? Сейчас все приезжих боятся. Приходите к нам, вон наш дом, с краю стоит. А меня Евдокией зовут.
     – Спасибо, зайду, – машинально поблагодарил я, забыв представиться, потому что сам уже был всецело погружен в предстоящую работу и думал, как бы лучше передать в красках восхитительное вечернее освещение и четкий силуэт теплой хвои сосен на фоне плотной синевы неба. Времени на живопись оставалось мало. Зная, что скоро свет будет меняться прямо на глазах, я начал быстро устанавливать этюдник и лихорадочно привычными движениями выдавливать масляные краски на палитру.
     Работал я до тех пор, пока не наступили сумерки. Потом, уже больше по памяти, продолжал энергично наносить краски на свой этюд. Душа ликовала от такого трудового праздника. Никакие большие холсты, написанные в мастерской, не сравнятся в правдивости с творимыми прямо на природе пейзажами, хоть и маленькими, но сочными. Ради этого стоит ездить в такие дали!..
     С озера потянуло сырым холодным ветерком, начал появляться туман. Я стал собираться. И вдруг, оглянувшись, увидел маленького мальчика с большой головой на тонкой шее. Казалось, что он стоит на коленях. Я посмотрел в его широко открытые глаза и понял, что он давно уже находился тут. И наблюдал за мной долго. Быстро холодало, и мальчик, легко одетый в старенькую заношенную одежду, дрожал всем телом. Но любопытство удерживало его, и, спрятавшись за деревом, как дикий зверек, он следил за мной.
     Я ласково улыбнулся мальчугану и спросил:
     – Ты кто, дружище?
     – Пафа, – почти прошептал он и шмыгнул носом.
     – Павлик, значит! Что, пора по домам? Ты где живешь?
     Парнишка показал пальчиком прямо на крайний дом, куда меня пригласили.
     – Надо же, – удивился я, – так ты Сережин брат! Ну, тогда пошли вместе!
     Я повесил этюдник на плечо и взял его за ручку. Паша отпустил дерево и как-то неловко заковылял за мной на своих крохотных и кривых, как я теперь увидел, ножках. Сердце мое сжалось.
     – Да ты брат, весь замерз! Давай ко мне! – я подхватил его на руки. Две ладошки сначала уперлись в мою грудь, но тут же тщедушное тельце прижалось ко мне. Оно было легкое, как игрушка.
     – Побежали, побежали скорей домой!
     Пашина голова раскачивалась из стороны в сторону в такт моим шагам. Свободной рукой я пытался отгонять комаров, которые садились на его лоб, где под тонкой кожей просвечивали голубые сосудики.  

     Подходя к дому, я заметил, что нас давно ждут. Бабушка Евдокия воскликнула, увидев на моих руках ребенка:
     – Вот ты где, пропащий, а мы уж тебя обыскались! Что, вместе с дядей рисовали? Да ты сырой! Ну-ка, раздевайся!
     Мы вошли в теплое помещение, печка была затоплена, потрескивали полыхающие дрова, в большой кастрюле варилась картошка, наполняя своим запахом большую темную комнату.
     Опытные руки быстро сняли сырые детские штанишки и отправили их в таз с водой.
     – Давай-ка к теплу, быстро! Да смотри не обожгись!
     Павлик был поставлен греться перед печью, в которой шумел огонь. Он украдкой покосился на стирающую бабушку, поднял с пола длинную щепку, и, приоткрыв чугунную печную дверцу, сунул щепку в огонь. Пламя ярко осветило худенькую фигурку.
     Мне стало тяжело дышать, а голову как будто стянуло обручем. Я увидел уродливые детские ножки,  виднеющиеся из-под  Пашиной рубашки.
     Когда палочка обуглилась, малыш стал рисовать ею прямо на дощатом полу. Постепенно начали появляться очертания какого-то животного с ногами и шеей, как у жирафа.
     – Он у нас тоже художник, вон все стены изрисовал, – женщина повернулась в мою сторону и со вздохом добавила: – Да, не растут косточки. Врачи говорят, не хватает организму чего-то…
     Она еще рассказывала, как ходили они по специалистам, покупали разные лекарства, но до меня это уже доносилось как будто издалека. Захотелось что-то сделать, хотя бы накормить это маленькое бедное существо. Достав из сумки апельсин, я очистил его и стал класть в рот Павлику дольки. Скушав две, он вытер губы рукавом рубашки и сказал:
     – А у меня еще сестленка есть и блатики. Им тоже надо оставить…
     Тут я заметил какое-то шевеление в дальнем углу избы. Из-за больших картонных коробок выглядывала девочка лет семи. Встретившись с моим взглядом, она хотела спрятаться, но ей это никак не удавалось, тогда она закрыла лицо руками и, слегка раздвинув пальцы, продолжала наблюдать за мной.
     – Оленька, не надо дичиться! Иди, дядя тебе тоже апельсин даст, – сказала женщина.
     Оленька помотала головой и кокетливо улыбнулась.
     – А где родители? – спросил я у бабули Евдокии.
     – Так дети наши с Федором, – ответила она и похлопала по сутулой спине мужа, который в это время молча чистил сваренную в мундирах картошку, – у нас их девять было, да одного не уберегли.
     Мои глаза все больше и больше округлялись.
     – Старшая, Леночка, как раз двадцать лет назад появилась! Да вон она на фотографии. Умница, в Рязань уехала, в медицинском сейчас учится. Ее недавно по телевидению показывали, в концерте  художественной самодеятельности. Да только телевизор у нас плохо работает, а вот соседи видели. 
     С фотокарточки на стене на нас смотрела милая девчонка. Две светленькие косички, добрая наивная улыбка. Сразу видно: хорошая девушка.
     – А где остальные ребята?
     – Саня в армии, весной забрали. Володька у нас сейчас за старшего, ему шестнадцать. Молодец, руки у него золотые. Вон – в углу его хозяйство, со всех помоек тащит радиодетали какие-то, приемники поломанные. Все паяет что-то без конца. Хоть бы наш телевизор починил, а то не допросишься. Зато вся деревня ходит к нам, если что отремонтировать нужно или провода электрические куда протянуть. И приносят – кто яички или молоко, иной раз и деньги предлагают. А еще Коля у нас есть. И Олег. Они сейчас во дворе, Сереже помогают.
     Пока мы разговаривали, с улицы раздавался глухой стук чего-то тяжелого по металлу. Вскоре вошли трое мальчишек и втащили коробку, доверху набитую сплющенными алюминиевыми банками.
     – Вот, еще пятьсот штук, – сказал Сережа, – пусть Володька потом свяжет все, как следует, он к Булкиным ушел, вернется поздно.
     Ребята заметили меня и смущенно поздоровались.
     – Всем мыть руки – и за стол! – скомандовала мать, а потом повернулась ко мне: – И Вы присоединяйтесь!
     Я соврал, что не голодный, но она подтолкнула меня к рукомойнику.
     – Давайте без разговоров, картошка у нас своя, и огурчики сами только засолили, в городе таких не поедите!
     Когда мы молча ужинали, я украдкой рассматривал избу. Повсюду висели старые географические карты, вырезки репродукций картин из разных журналов, детские рисунки, во многих из которых узнавалась рука Павлика: это были какие-то фантастические животные с крепкими и длинными конечностями.
    Половину стены занимал стеллаж, сплошь забитый книгами. Он поражал обилием научной литературы, в основном математической: «Теория матриц», «Высшая алгебра», «Теория групп». Можно было разглядеть и другие книги, со знакомыми обложками: «Слово о полку Игореве», «Уроки французского» Распутина, «Капля росы» Солоухина.
     Прочитав на моем лице изумление, Евдокия пояснила:
     – Федор у нас математик, все друзья думали – в науку пойдет, останется в Москве, а он учителем почти всю жизнь проработал в нашей школе. Теперь говорить не может. С голосовыми связками серьезные проблемы, да вот никак денег на операцию не соберем. Больше Леночке помогаем, ей в городе нелегко приходится.
     – А как же субсидии, пособия? – удивился я.
     – Вон наши главные субсидии, – кивнув на коробки с банками, усмехнулась Евдокия, – в каждой по триста рублей. Наберем и – в Люберцы везем. А раньше-то вообще в Москву таскали.
     – А неужели здесь нельзя сдать?
     – Так у нас в районе по двадцать копеек за банку дают, а там – шестьдесят. Вот и корячимся. Зато в одну ходку по шестьсот рублей привозим.
     – Да ведь за проезд платить надо!
     – Нет, мы до Рязани на попутке добираемся, Петрович на базу едет и нас берет, а дальше – на электричке. Коробки оставим в вагоне – кому они нужны, и бегаем по составу от ревизоров, спортом занимаемся.
     «Боже мой, двадцать первый век на дворе», – подумал я. Вспомнились слова героини одного из рассказов Гарина-Михайловского: «Суета, суета бескорыстная…»
     После чаепития всем захотелось посмотреть мою работу. Тогда я достал из этюдника пейзаж и поставил на печку, пусть краска сохнет.
     Дети столпились перед ним и шепотом стали обсуждать, Коля и Олег толкали друг друга в бока:
     – Ты так не сможешь!
     – Сам не сможешь!
     Павлик потянулся к картинке:
     – А мозно я зайчика там налисую?
     – Ну, давай вместе, – я взял его ручонку и мы, подцепив с палитры остатки краски, поставили маленькое пятнышко между деревьями: – Вот и зайчик прячется!
     Мальчик довольно улыбнулся и повернулся к матери, ожидая одобрения.
     – Молодец, молодец, вот вырастешь, станешь настоящим художником! – Евдокия изобразила на лице улыбку, украдкой размазав по щеке слезу.

     Спали все на полу, на матрасах и старых покрывалах, которые наверняка достались от соседей. Родители давно еще решили, что раз так много кроватей не поставить, то пусть уж все будут в равных условиях. Только у Паши была персональная старенькая кроватка, она предназначалась для самых маленьких и много лет служила по очереди всей детворе этой большой семьи. Мне досталось почетное место – большой раскладной диван.
     Прежде чем уснуть, дети долго о чем-то перешептывались, хихикали и  стаскивали друг с друга одеяла. У них были свои радости и секреты.
     Рано утром, когда ребятня еще не проснулась, а родители уже что-то делали во дворе, я тихо собрался. Осторожно, чтобы не смазать краску, написал на обороте своего вчерашнего этюда:  «Павлу Федоровичу от соавтора» и, подписавшись, поставил его обратно на печку.
     – Вы приезжайте еще к нам, – грустно сказала Евдокия во время прощания, когда я вышел за покосившуюся деревянную калитку. Федор помахал мне рукой.
     – А на касимовский автобус поторопитесь, следующий не скоро будет! – крикнула мне вслед женщина. Она долго смотрела в мою сторону…
     День начинался свежей прохладой и радостным щебетом птиц.