Конкурс "Наследника"

«Орша» и другие стихи

Конкурсная работа 2014 года

Участвуйте в конкурсе «Наследника»! Условия здесь

 

 

МОЛИТВА         

                                  Ф.

Отодвинь темноту, отодвинь

синей шторкой ли, лампочкой, свечкой,

огонёк чей выпрастывал вечность

в виде рыбок глазастых янь-инь.

Чёрно – белых, не свет и не тьма…

Ну а если он в силах отринуть

темноту настоящую, вынуть

этот чёрный квадрат из ума?

Янь плюс инь – это птицы глубин

океанских, иль рыбки в полёте.

Отодвинь темноту, отодвинь,

чтоб они не погибли на взлёте.

Коль они в этой адской войне

так срослись плавниками упруго,

что – одним ограничились кругом

и премудрыми стали – вдвойне.

Боже праведный, им помоги,

чтоб они понимали друг друга,

чтобы их не захлёстывал туго

белый вой из гортани пурги.

Из серозной промозглости вынь

раму белую с чёрным квадратом.

Умоляю, не дай плагиату

разорвать круг из двух половин.

Отодвинь темноту, отодвинь,

прояви Божью суть и терпенье,

чтоб явилось и без промедленья

чудо света из двух половин!

…отодвинь темноту, отодвинь.

 

 

ДЕНЬ В ЯЛТЕ

                              Мужу

На набережной пышной обезьяна

позирует вальяжно, без изъяна.

Плывут красотки в мини, макси, миди,

а в ресторации готовят плов из мидий.

По этой набережной я и ты когда-то,

голодные весёлые ребята,

в заштопанной джинсовке и босые,

от рюмки коньяка почти косые,

мы шли с тобою вместе, помнишь? – вместе.

Я не была ещё твоей невестой.

В тот год Высоцкий умер, вышел «Сталкер».

Столкнулись в море теплоход и танкер.

Какая-то эпоха начиналась.

какая-то заметно истончалась.

Крутилось солнце оголтелым диском,

был високосным год и олимпийским.

Мы этого никак не замечали,

мы не существовали для печали,

утрат, политики, мы – исподволь судьбою

отмеченные: оба – два изгоя

из времени, и действия, и места.

Я не была ещё твоей невестой.

Светило солнце дерзновенно ярко.

Мы шли с тобой по Ялте, шли по Ялте…

 

 

***

                 Мише Штырёву и Лёше Красавину

 

Мишу и Лёшу вряд ли увижу

в нашем Гурзуфе нынешним летом.

Дождик зачем-то капает с крыши,

тушит последние сигареты.

Псина хозяйская куксится злобно,

волю хозяячью мне выражая.

Рыбой моей набивает утробу

кошка соседская - соображает!

Были бы рядом Лёша и Миша,

не протекала бы наглая крыша,

не объедала бы кошка, а псина

не исходила бы злобой крысиной.

…Миша и Лёша с нами сидели,

в тёмное звёздное небо глядели,

пили вино, сигареты смолили.

Помнится, что-то на скатерть пролили…

Кружатся в памяти полу - размытой

плёнкой цветною, отснятой рапидом,

смуглые лица, влажные взгляды,

гроздь винограда на скатерти смятой,

шмель, выползающий важно из ниши

под подоконником Лёши и Миши.

 

 

НОЯБРЬ

 

Здравствуй, ноябрь, диктующий крупно

солью зернистой минуты, секунды!

Здравствуй, приятель, с характером трудным,

в небо вставляющий камни-корунды,

чтоб не сломались и не заржавели

старых наручных часов механизмы,

чтобы не гнили поля и не прели,

дряхлых очков протирающий линзы.

Здравствуй ноябрь, целительный месяц

прозы кладбищенской, псовой охоты,

ссор, расставаний за сутки раз десять,

с постной ли пятницы, с отчей субботы.

Месяц ноябрь, на окраине нашей

ходит с котомкой, с ружьем за плечами,

глаз, следопыт, не спускающий с пашен,

к вечеру выспавшись, бродит ночами.

 

 

ДЕКАБРЬ

 

Докембрий декабря, ты дока, по всему,

в рябиновой сурьме, в их бусах лихолетья.

И в проблесках судьбы; в холщовую суму

укладываешь в ряд последние лохмотья.

Мне игрища твои уже не по плечу -

я вмерзла в толщу льда и там окаменела.

Мне снится, будто я в апреле, я лечу

не птицей, не лягушкой, - веточкой омелы...

Как с торгашами я устала воевать!

Где нету духа, там - ни родины, ни сына.

Возможно, ты отец, но родина - не мать,

не мачеха, а так, невнятная чужбина.

Докембрий декабря, я так его леплю,

единственного, так, как хоровод снежинок

холодный лепит снег, и я его люблю,

спасая от беды, страхуя от ошибок.

 

 

***

                                                   Ф.

 

Загорелые до смуглоты абрикосы.

Позолоченный осами сок,

растекающийся по саду струйками.

Спайки между ореховыми молочными дольками.

Мокрая морщинистая скорлупа под пальцами.

Чёрная и жаркая, как раскалённая сковорода, ночь,

переходящая в молочное утро,

перетекающее в оранжевый день.

И опять: бесконечные абрикосы,

виноград на шпалерах,

ремонтируемых ежегодно,

потому как ломаются под тяжестью гроздьев.

Не детство, сплошной праздник урожая.

Этакая разминка перед жизнью.

Знать бы тогда, что лучшего и не будет...

...абрикосовый абрис августа

 

 

 

ВТОРАЯ РОДИНА

 

Лакированный лютик и трубчатый клевер

мне с пригорка кивнули, как два олимпийца.

Эта Белая Русь, этот ласковый север

будет местом, где выпадет снова родиться.

Молчаливая чистая речка Оршица

обовьёт мои детские ноги босые…

Но от жизни, от жизни своей отрешиться

я не в силах, промокнув от слёз, от росы ли.

Счастья не было, денег, почёта и славы,

и любовь обманула, что хуже и горше.

А судьба мастерила такие облавы,

что спасалась лишь чудом и городом Оршей.

Разве синее небо для жизни не повод

одинокой моей, и травы, и берёзы?

В покоренье судьбе, повороту любому,

начинаешь ценить преимущества прозы

жизни мудрой: покупку тетрадей, прополку

огорода, и стирку, и варку варенья,

без тревоги, что день будет прожит без толку –

его хватит с лихвою на стихотворенье.

 

 

ОРША

 

1.

Дом вымер и стал походить на контору

количеством пыли и чашек без ручек.

Крапива отныне не в контрах с забором.

Уже не во вражеский лагерь лазутчик,

а надоедливый, наглый попутчик

всего, что осталось расти в огороде.

Осталось-то, Господи! – так после путча

мужчин остаётся в восставшем народе…

2.

Родившись южанкой, я родом отсюда,

из этих окрестностей, где моя мама

ещё довоенные вальсы-этюды

играла, размявшись какой-нибудь гаммой.

Родившись на юге, я к этому дому

питаю такие же нежные чувства,

как будто он старый и добрый знакомый,

в глухом городке повстречавшийся чудом.

3.

Я окна открою, воды натаскаю,

и зеркало вымою, чтоб было видно,

как детство моё на диване вникает

в историю юного Д. Копперфилда.

А милая, добрая бабушка Женя,

с манерами закоренелой смолянки,

никак не приучит меня к распорядку,

никак не отучит от резких движений.

4.

Серебряный Днепр струится, как прежде

струился…Кувшинки, камыш и осока…

Какие же всё-таки все мы невежды,

пока не поймём, до чего одиноки

в итоге, в конце, на какое явились

мгновенье! Вот замок боярина Орши

сравнялся с землей – на века возводился!

…и нет этой мысли страшнее и горше.

5.

…и даже всё то, что не сеяно, жнёшь ты…

Но сына-трёхлетки круженье по залу

оршанского старого дома – как дрожжи,

на коих взошла и уже заплясала

надежда, что вот ведь – и бабушка Женя,

и я с Копперфилдом, и мать за роялем,

и прадед и пращур и Орша-боярин…

…и резкость движений, и плавность движений.

 

ИЗ БОЛЬНИЧНЫХ ТЕТРАДЕЙ

 

***

Прижав живот к холодной простыне,

и у неё одной прося защиты

от школьных представлений о стране,

в которую пока не затащили,

я думаю: китайский и санскрит

намного легче было бы освоить,

чем сколько-нибудь знаний наскрести

о связи морга с изморозью коек…

Мне не семнадцать и не тридцать три!

И мне об этом... поздно или рано,

мне слишком хватит пристальных смотрин

красавицы, глупей звезды экрана.

Ну что ж, смотри, чудовище, смотри,

я вроде и сама не лыком шита,

пока не приготовили витрин

моего нутра, раскроенного с шиком,

пока ещё живу, дышу пока,

соперницу смелее поищи-ка!

Но безоружна тонкая рука,

и безнадёжней в мире нет защиты,

чем мёртвый кокон белого холста

и в голове роящиеся строчки…

Ах, жизнь моя, и с пеной на устах

я не могу, не смею ставить точку.

 

 

***

 

Не думать о конце. Не сметь, не сметь!

Не представлять его во всех деталях,

покуда лета плавленая медь

наотражала красок всей Италии,

и прочих стран полуденных, пока

сидим себе в провинции спокойно.

Так рыбка не гадает – рыбака,

а старая корова – скотобойни.

Ну вот опять…ничем не задавить

вертлявую змею воображенья.

…какой лудильщик эту медь лудил,

её до боли яростное жженье? -

особенно теперь, когда притих

и ветер, мой единственный товарищ.

Когда же будет пасмурно, мой стих –

клянусь вам – станет жизнеутверждающ!

 

 

 

***

На чудный мир, на этот белый свет

не надышусь. И как мне отдышаться

от бега по слоистому ландшафту,

как бы происходящему во сне,

когда бегу на речку что есть мочи,

и плаваю, и что мне ваши Сочи,

и жуткие пророчества врачей?

За право быть самой собой, ничьей,

но только рыбьей, птичьей, стрекозиной

отмеченною братьей шебутной,

за право раздавать, чтоб ни просили

и плёс речной, и пёс сторожевой,

я жизнь свою, последняя разиня,

отдам, прослыв живой, живой, живой…

 

 

 

***

На перекрестье света окон двух –

загадочнее всех церковных таинств –

в который раз я укрепляю дух,

вернее укрепить его пытаюсь.

Как мне спастись от юношеских дум,

куда мне от экземы этой деться?

Не облегчают душу и недуг

ни детства косолапого соседство,

ни луга буколический пейзаж

вдоль берега, к которому не сплавать

от берега, на коем только пляж

(на кой он мне, безродной и бесславной?),

ни сада плодоносная пора,

его открыто дышащие поры,

и ни дождя весёлый тарарам,

подхваченный зелёным косогором

с неистовством и жадностью двух тел,

дорвавшихся до ласки - наконец-то…,

ни гром, который важно продудел

музЫкою классической, немецкой.

Под перестрелкой молний в окнах двух,

как под огнём родительских проклятий,

мне б выстоять! Надежда, боль, испуг

сцепились так во мне, что не разъять их.

 

 

ОПЕРАЦИОННАЯ

 

Белее мела белая стена

в последнюю секунду на сетчатку

так навалилась, что не простонать,

ни вскрикнуть не успела. Опечатку

так машинистки правят, возвратясь

на знак один, штрихом или забивкой.

И легкокрылой бабочкой боязнь

в последний раз под веками забилась.

 

 

 

***

 

Есть что-то от чумы в чумазом лете.

И дети тонут в речках, и отцы

от сердца умирают, а птенцы

из гнёзд на землю падают. Отметим,

что всё это от солнца и ленцы.

Обычной лени, свойственной живому

не думать ни о чём в такой жаровне.

Так ни о чём не думают гонцы -

бегут себе, бегут - отдать концы,

споткнувшись на дороге длинной, ровной.

 

 

***

 

Ах, как мерцает стакан,

в свете луны серебрится...

Мысли про Туркменистан

одолевают... Не спится.

Сон у меня отняла

дева по имени Мева.

Только вчера умерла.

Мне бы забыть её, мне бы

снегом сейчас подышать

новорождённым и белым -

да не пускает душа

смуглой и сумрачной Мевы.

Кружится над головой,

жарким крылом задевая...

Грёз нескончаемый рой

мучает Азии раем.

Жёлтый песок Каракум

слепит, хрустящий и грубый.

Вязкий шербет и лукум

намертво склеили зубы.

Уж я не в люльке горбов

мерно качаюсь верблюжьих?

Что там метёт за окном?

То ли песок, то ли - вьюжит,

то ли пустыня вокруг,

то ли Москва и больница?

Мне б разорвать этот круг -

мне б из стакана напиться.

 

 

***

 

Коль я подумаю о нас,

Наталия, с тобой

о разговорах без прикрас,

о пенье вразнобой,

когда пойму, что мы с тобой

из одного ларца,

рискую заразиться тьмой

от здания с торца.

Там чёрные платки и плач,

там невозможен смех,

там пепел стряхивает врач

на отсыревший снег.

…наверняка сойду с ума

и места не найду

ни в том раю, где ты сама,

ни в собственном аду.

 

 

***

 

Как старый друг тебе

позолотил пилюлю –

в осенней полутьме

вдруг вспыхнуло июлем.

Свет долго созревал

и тёплый, жёлтый, чистый,

из серых туч упал,

как хлебный сноп лучистый.

Поверилось, что – вот,

и жизнь пойдёт сначала.

Судьба моя, как плот,

куда-нибудь причалит.

И после всех крутых

кружений по стремнине –

земная твердь, цветы,

и смерти нет в помине.

 

ЛИАНОЗОВСКИЕ ПРУДЫ

 

Под застройку закатаны насмерть пруды.

В летний дождь они из-под земли проступают.

Привидение чистой  зелёной воды –

- Видишь пар от земли? - лёгким облаком тает.

Тяжелы лианозовским землям дома:

ни вздохнуть в феврале, ни оттаять к апрелю;

из расщелин асфальта траву выдувать

все трудней, не справляются с прелью.

…вот на детском ведре, красной бусиной, жизнь

лакированной божьей коровки...

- Чем угодно клянись, как угодно божись,

что не будет здесь этих коробок!

Ты скажи, а дома здесь стоят – навсегда?

- До поры, до скончания века,

моего, твоего, сын. И будет вода

проступать, как слеза из-под века.

- Высыпай свой песок, и пошли, брат, домой…

…видно, памяти старое русло

под дождём воскрешает горячий настой

разнотравья, густой, точно сусло.

И я будто в пруду, я барахтаюсь там,

где чешуйчата кожа в царапинах ярких,

где на всех ещё хватит, с листвой пополам

наворованных яблок,

Где не надо пока прорываться во сне,

в забытьи, в прокаленное солнцем,

то пространство и время...

Ни каплей –

коснись

той воды – уже не уколоться.

 

 

 

ВСЁ-ТАКИ ЖИЗНЬ

 

«когда б вы знали, из какого сора…»

А. Ахматова

 

…терпенья терапия. Крен ремонта.

Электросети местной слабый свет.

Настойка валерианы, и в Торонто,

поскольку визы нет, некупленный билет.

Мне некого любить. Любовь – литература,

а жизнь – она есть быт, и грязи с пылью микс.

Мне некуда спешить, ямщик, напейся сдуру,

и лошади твои, и сам ты – только текст.

Зелёной вазы крик неслышный, красным розам

в цвет красный стул, июльской полумглой

отполированный. В тяжёлых летних грозах

забрезжил выход, мне подсказанный метлой.

К чему любить? Ведь сколько не старайся

по-человечьи жить, убьют, а не дадут.

Мети метла, лети, перо. Смиряйся

с осколками часов, с песчинками минут.

А всё-таки есть жизнь в последствиях ремонта,

коль, мимикрируя под разный пёстрый хлам,

под высохший цветок, под сумрак заоконный

являются стихи, пусть с горем пополам.

 

 

GORGE DE LA  MEOUGE ( в Альпах)

 

C камня террас белo-

cнежных, как мел,

льётся поток, точно вьющийся уж.

Видно, Господь меня в сказку привёл

за руку – в Горж де ла Мьюж.

Южная Франция. Синька небес.

Прачки небесные вволю плеснули

синьки, не пожалев на навес,

туго натянутый над караулом

сосен, стоящих построчно, в ряду.

Сосен, звенящих - во сне, наяву ли?

Если когда-нибудь в рай попаду, -

уж не сюда ли? Меня завернуло

лето само в разноцветный букет

белых ромашек с цыплячьей макушкой,

в россыпь гвоздик, красный маковый цвет,

в розовой мальвы горящие ушки.

Быстрой воды детский лепет и вкус,

сладкий, как нежная млечная пенка.

Ива плакучая. Зной. Барбарис.

Ветер. Скала. Облаков летка-енька.

 

 

Елена Данченко

 

 

← Вернуться к списку