Конкурс "Наследника"

Призрак

Марина Хахаева

 

Конкурсная работа 2014 года

Участвуйте в конкурсе «Наследника»! Условия здесь

 

В детстве меня заставляли посещать каждое соревнование брата вне зависимости от погоды, дня недели и моего на то желания. Если красная рамочка на отрывном календаре в коридоре наползала на дату, отмеченную аккуратной маминой рукой, каждый из нас был обязан отложить повседневные дела, сесть в машину и отправиться к манежу.

Мы росли в атмосфере перманентного внутрисемейного конфликта. Костя был на четыре года старше меня и настолько заносчив, что я удивлялась, как ему до сих пор удавалось избегать побоев от сверстников. Он с тринадцати лет причислял себя к элите и называл конкур «королевским» спортом. Порой казалось, что экипировка и статус ему важнее самих состязаний. Если в нашем доме появлялись новые гости, первым делом они отправлялись осматривать коллекцию кубков, медалей и розеток брата, коих, к сожалению, накопилось немало.

Я абсолютно ничего не могла ему противопоставить: родители ограничились воспитанием одного подающего надежды спортсмена, предоставив мне право взрослеть по канонному сценарию. Наверное, они хотели, чтобы хоть один ребенок вырос без травм. Итогом их усилий стала моя устойчивая ненависть к родному брату и непреодолимое отвращение к лошадям.

Мама пыталась примирить нас, объясняя мне, что брат занимается благородным делом, но я не слушала. К двадцати годам максимализм его слегка поутих, а физическая форма достигла пика. Он вышел на международный уровень и одержал несколько значимых побед в национальном первенстве. О нем начала писать пресса, пробуждая в новоявленном чемпионе манию величия. А мы с родителями по-прежнему приходили каждый раз, когда ему, с маминой точки зрения, требовалась «семейная поддержка».

Потом война наша постепенно перешла в стадию цивилизованных переговоров. В одиннадцатом классе я поняла, что уже слишком привыкла к неотъемлемой части Костиной жизни, чтобы продолжать устраивать скандалы и закатывать истерики, только бы не ходить на его соревнования. В качестве благодарности он ответственно заявил, что всегда искренне рад видеть родную сестру в первом ряду.

В этом самом первом ряду я впервые встретила Рому. Он занимал место по левую руку от меня и его было сложно не заметить: практически полностью лишенные пигмента кипенно-белые волосы собирали любопытные взгляды окружающих, даже несмотря на короткую стрижку. Когда он обернулся на движение рядом, глаза наши встретились. Как будто вовсе лишенное бровей и ресниц лицо с непривычки производило сильное впечатление. И ему, разумеется, это было известно.

- Насквозь прожигать необязательно, - ядовито заметил он мне. Я смутилась, но взгляд не отвела.

- Легко сказать. Вы не замечали, что несколько выделяетесь из толпы?

Полупрозрачные, практически бесцветные радужки пульсировали надменным пренебрежением. Он сузил глаза и криво усмехнулся.

- Замечал.

- И до сих пор не привыкли?

- Даже не собирался.

Спустя годы я часто вспоминала, каким он был в тот день – озлобленным, грубым, ищущим конфликта. Ему требовалось выпустить скопившийся под кожей внутренний ток, иначе он бы сгорел до начала соревнований. Тогда я еще не знала, как он оказался на одной трибуне со мной. Тогда он казался мне недостижимо далеким и потому весьма привлекательным.

Я не продолжила разговор, все еще чувствуя себя странно пристыженной. Он выждал минут десять, после чего, не глядя в мою сторону, совсем другим голосом спросил:

- За кого болеешь? 

- За брата, - не раздумывая призналась я. - Вторая разминка, у него рыжий мерин по кличке Гранд Спринтер.

Парень медленно обернулся и, снова прищурившись так, будто мог видеть сквозь меня, время и пространство, протянул руку для пожатия:

- Рома.

- Полина, - его ладонь оказалась горячей и сухой, мозолистые пальцы бережно сдавили мои и не спешили отпускать. - А ты за кого?

- За маршрут без повалов.

Со временем я привыкла к его способности умещать в одной фразе столько, сколько иные не могут высказать и в продолжительном монологе.

Мы разговорились. Презрительная насмешка, будто с рождения застывшая в обесцвеченных глазах, оказалось, с лихвой компенсировалась удивительной непосредственностью, пользоваться которой умеют только исключительные люди. Рома был исключительным, но в тот момент я еще не знала насколько.

Я не запомнила, как выступил мой брат в тот день, зато без усилий смогла бы воспроизвести наш с Ромой разговор до последней буквы. От моего внимания ускользнуло исчезновение родителей с трибуны, но не ушло и навсегда осталось Ромино выражение глаз – атеиста, которому явился Всевышний собственной персоны. Причин этому феномену, в одночасье превратившему его из непробиваемого эгоцентрика в покорного филантропа, мне не удалось отыскать до сих пор. Но, так или иначе, он проводил меня до машины и неловко попросил о номере телефона. Как только цифры оказались в памяти его мобильного, рядом остановился Костя и недоуменно взглянул на наше уединение.

- Какого черта ты здесь забыл? - арсенал его вежливостей неожиданно резко обеднел. Вдобавок он больно схватил меня за плечо и оттянул назад, словно мы были в зоопарке, и я намеревалась покормить с рук льва.

- Выражаю симпатию твоей сестре, Гранди, - насмешливо отозвался Рома и, послав мне прощальный воздушный поцелуй, прихрамывая ушел с парковки, готовящейся вот-вот превратиться в поле боя. Я раздраженно сбросила руку брата с плеча и зло сверкнула глазами. Он насупился и, обуздав первый гнев, почти спокойно спросил:

- Что у тебя за дела с Призраком?

- С кем? - не поняла я.

- С этим субъектом, который явно к тебе подкатывает.

- Ах, ты про Рому? - я отошла на шаг и собиралась устроить фееричный скандал. - Не твое дело. С кем хочу, с тем и...

- Нет, - строго оборвал меня Костя и снова больно схватил за локоть так, чтобы я не могла наброситься на него. - Не в этот раз, Полин. Он чистой воды псих, держись от него как можно дальше. Усекла? Как можно дальше.

Мне кажется, мы оба уже тогда понимали, что «как можно дальше» не получится. Должно быть, наша родственная связь все-таки могла транслировать внутренние ощущения, пусть даже с большими помехами. Брат смотрел на меня с оголтелым отчаянием в глазах и, казалось, был готов опуститься на колени, только бы я согласилась забыть весь вечер, наполненный Роминым присутствием.

Я не забыла. По дороге домой Костя неохотно рассказал о том, что кличка жеребца, с которым Рома обычно выходит на манеж, в дословном переводе означает «Блуждающий призрак», отсюда он и получил свое прозвище среди конников. Хотя обращались к нему в принципе редко – такая непреодолимая стена из высокомерия и презрения окружала его со всех сторон. Месяц назад он сломал ногу на тренировке и лишь по этой причине сегодня сидел на трибуне, впервые позволив Косте практически без усилий занять высшую ступень пьедестала.

Странно задуман человек: я так долго ненавидела брата, считая выбранное им призвание симптомом запущенного подросткового максимализма, а в Рому влюбилась без оглядки на тот же самый выбор. Перевернулась система ценностей, обнажив аспекты, которые раньше не имели значения. И я стала приезжать на конюшню просто так, лишь только тщательно скрывая эти вылазки от Кости.

У Ромы действительно был жеребец чубарой масти, весь усыпанный мелкими черными пятнами, с льняной гривой и диким норовом. Подчинялся он только хозяину, впрочем и то далеко не всегда. Вообще-то они были очень похожи: Рома вроде бы тоже выбрал себе человека, которому искренне хотел доверять, но не мог справиться с внутренним протестом против любого покушения на его свободу.

Ему не требовались советчики, и я старалась лишний раз не лезть с нотациями; он никогда не изменял своему выбору, а я не пыталась переубеждать или отговаривать его, покорно принимая правила нашего совместного существования. То был единственный шанс остаться хоть в какой-то степени вместе – лишь смирившись, что я никогда не стану решающим обоснованием для его решений.

Тот месяц реабилитации после перелома, покуда ему запрещали любые нагрузки, стал самым счастливым в наших отношениях. У нас хватало времени на разговоры, взаимопонимание и романтические подвиги. Я не могла оторваться от него, контролируя каждый свой шаг, не выражая открытого сочувствия, но всегда подставляя плечо, когда возвращалась боль в травмированную ногу. Мы оба пребывали в странной невесомости, доступной только влюбленным, и с удивительно холодной расчетливостью ценили друг друга.

Но кости срослись и тренировки возобновились, с каждой неделей все больше отнимая у меня Рому. Теперь я чаще видела его сквозь ограждение манежа и за калиткой в денник. Лошади еще сильнее вклинились в мою жизнь, убедив в том, что от судьбы не уйти. Я довольно быстро поняла, что Рома, равно как и мой брат, навечно болен призванием, и борьба за его сердце была проиграна еще на старте наших отношений. Но и оставить его уже не могла.  

Не уверена, что он когда-нибудь всерьез страдал от одиночества, хотя иногда спонтанно обнимал меня за плечи, и я слышала его быстрое сбившееся дыхание. Мне оставалось только догадываться, какие мысли жили в его подсознании в такие минуты. Он ни разу не спросил о Косте, и если разговор сам по себе затрагивал имя моего брата, первым менял тему. Думаю, мы оба понимали, во что ввязались и чем мне это грозит.

После первых соревнований наша связь, конечно же, обнаружила себя самым грубым образом. Я была слишком упряма и слишком влюблена, чтобы остаться равнодушной к первой после полугодового перерыва Роминой победе, и по завершении церемонии награждения направилась к нему, а не к брату, не попавшему в призы. Когда я приблизилась, Рома с дерзким превосходством обвел взглядом всех окружающих, ничем не выделив меня из толпы. Он сверкал, стягивая на себя внимание прессы, он горел собственным достижением и ни в ком не нуждался.

Я не стала навязываться и отошла в тень. Спустя минуту за спиной раздался звенящий ревностью голос:

- Ты с ним встречаешься, да? Все-таки с ним?

Мы с Костей стояли одни вдали от Роминого триумфа и родительского внимания. Я медленно обернулась и поняла, что в наших внутрисемейных отношениях назрел новый перелом.

- Не надо, Кость, - и вспыльчивость моя, видимо, уходила вместе с юностью. - Не делай из меня предательницу.

- А кто ты тогда? - он тоже держался почти вежливо, разве что крупная дрожь выдавала его ярость. - Он мой первый соперник, враг если хочешь. И ты, прекрасно зная об этом, все равно с ним связалась. Теперь болеешь за него, да?

Мне на минуту стало смешно: Костю волновала не столько неприкосновенность моей личной жизни, сколько состав его личной группы поддержки на соревнованиях, к которой он, вероятно, слишком привык в детстве. 

- Знал бы ты, как меня достали ваши лошади, - раздраженно ответила я. - Была б моя воля, вообще бы здесь не появлялась. Но для вас же в этом смысл жизни, единственная оправданная цель. Вам животные дороже людей, Кость. Поэтому не надо тут делать вид, что тебя ранит мой выбор.

- Ты его вообще не знаешь, - брат пропустил обвинения мимо ушей. - Он повернутый на прыжках, хочет установить рекорд. Он разобьется, Полин, и скорее всего насмерть. И ты его не остановишь.

- Так ты за меня переживаешь? Как мило. Я разберусь, братик. Мы уже не маленькие, и я выросла, хоть ты и не желаешь этого признать.

- Если он сделает тебе больно, я его придушу, так и знай, - непривычно жестко заявил Костя.

- Хочешь уберечь меня от боли? Тогда бросай конкур. Ты каждый день рискуешь жизнью, независимо от того, гонишься ли за рекордом или просто тренируешься. И я прекрасно знаю, что могу тебя потерять. Думаешь, мне все равно?

Он осекся и замолчал, недоуменно рассматривая меня. Затем взгляд его перебежал за мою спину, а я лопатками и затылком ощутила Ромино присутствие.

- Проблемы? - поинтересовался Рома, вставая плечом к плечу со мной. Он все еще держал в одной руке кубок, но скорее как оружие, нежели как приз.

- Да, - ответил ему Костя. - Будут. У тебя. Если не отвяжешься от моей сестры.

- Ну-ну, - со злой усмешкой протянул Призрак. - Не переживай так, в следующий раз, может, будем рядом там стоять. А Полина в твоих неудачах не виновата, если что.

- Заткнись. Не впутывай ее. Не смей настраивать против меня.

- Да кто настраивает? - Рома развеселился и словно желая еще сильнее разозлить Костю, притянул меня к себе. - Разве что ты этой сценой ревности. Ты не всадник, Гранди, ты размазня в седле.

Только потому что я успела встать перед Ромой, Костя не стал бить. Смерил меня пристальным взглядом, сжал побелевшие губы и, уходя, бросил:

- Вы друг друга стоите.  

Я провожала его взглядом и чувствовала, как за ребра проникает опустошающий холод. Нужно было знать Костю, чтобы понять – эта обида не вылечится временем. Он будет обвинять меня до тех пор, пока я не вернусь домой с прежней жизнью. Рома тронул меня за руку и недовольно поинтересовался:

- Он всегда такой чувствительный?

- Просто ты ударил его по больному, - безрадостно ответила я. - Не делай так больше, ладно?

- Хочешь, чтобы я перед ним извинился?

- Нет, уже поздно.

- Хорошо. Я бы все равно не стал.

Начиная с того вечера в нашем доме установилась атмосфера ледяного нейтралитета. Костя не перестал разговаривать со мной – иначе пришлось бы все объяснять родителям – он просто перешел на исключительную вежливость, не терпящую каких бы то ни было вольностей. А у меня в голове прочно засело его злое предупреждение о Роминой несгибаемой целеустремленности.

Я только тогда начала замечать за ним неконтролируемую страсть к риску. В моей голове еще сохранились обрывочные воспоминания о Костиных тренировках и внимательной осторожности, с которой он заходил на каждый барьер. Рома же бросался на жерди не раздумывая, не позволяя себе лишнего круга по манежу. Он не знал сомнений и всегда шел до конца. А я все сильнее опасалась за его жизнь.

- Тебе не страшно перед прыжками? - спросила я как-то после очередной тренировки. Рома поднял на меня усталый, несколько рассеянный взгляд и улыбнулся одними глазами:

- Только за три секунды до барьера.

- А потом?

- Потом уже поздно: ты либо в седле, либо на земле. Мы же не парашютисты, чтобы успеть посчитать секунды до столкновения. Но почему ты спрашиваешь?

- Боюсь за тебя.

- А почему только сейчас?

- Раньше казалось, что ты знаешь, когда остановиться.

- Я всегда знаю, когда остановиться. Но это не значит, что я остановлюсь.

Спорить с ним было бесполезно, уговаривать – тем более. Стоило развернуться и уйти, но я уже слишком вросла в его сердце. Потребовалось бы перетерпеть слишком много боли, чтобы самой инициировать наш разрыв. И я просто осталась рядом с ним.

- Представляю, как тебе сложно, - сказал Рома, ласково обводя большими пальцами мои скулы. - Но таков твой выбор. Я с самого начала играл с открытыми картами, а ты – с открытыми глазами.

Он, конечно, не представлял, но я не собиралась объяснять, ибо не нашлось бы достаточно слов, чтобы описать непроходящий и беспрестанно перевоплощающийся страх за жизнь самого близкого человека.

Наверное, мне все-таки было немного легче от того, что я изнутри знала жизнь спортсмена, поглощенного собственным призванием. Я была готова выхватывать одинокие минуты уединения с Ромой в перерывах между тренировками и работой в клубе. Я знала, что он никогда не будет принадлежать мне целиком, но знать и смириться, как известно, совсем разные вещи.

Как-то после очередных соревнований ко мне подошла незнакомая всадница и, встав рядом, невзначай спросила:

- Ты – девушка Призрака? Видела вас вместе.

Я кивнула, с тревогой и восхищением наблюдая за непринужденно-спокойным Ромой, едва заметно припадающим на заново поврежденную во время предыдущей тренировки ногу. Признаться честно, я не верила, что он справится в тот день, но ему в который раз удалось снова поразить меня своей выдержкой. И уступить моему брату лишь в перепрыжке.

- Тебе здесь многие завидуют, - заметила всадница, окидывая меня пристальным взглядом. - Он кроме как с тобой больше ни с кем не разговаривает даже. Почему?

Я не стала объяснять, что Рома и так поделил душу на два неровных куска, большую часть бросив на манеж и немного оставив мне. Просто пожала плечами и пошла встречать своего героя.

Потом мой внутренний источник сил начал постепенно мельчать, появилась перманентная усталость и раздражение. Я углубилась в учебу, мы с Ромой начали видеться все реже. Сначала он вроде бы даже не заметил этой перемены, но спустя месяц сам приехал ко мне в университет и прямо спросил:

- Ты разлюбила меня?

Я отвела взгляд и прикусила нижнюю губу. С ним нельзя было говорить откровенно – его многоуровневая система внутренней фильтрации не пропускала большинство здравых доводов. И я ответила:

- Нет, просто устала чувствовать себя одинокой в твоем присутствии.

- Но ничего ведь не изменилось, - с искреннем недоумением воскликнул он.

- Ничего, - согласилась я. - Но мне с каждым днем все сильнее не хватает нас. И мое чувство к тебе рискует просто напросто скончаться от голода.

Рома поймал меня за плечи и прижал к груди. Судя по темпу его сердцебиения, не я одна боялась и до последнего сопротивлялась нашему расставанию.

- Что мне сделать, чтобы ты осталась?

Мы оба знали, что, и оба понимали безвыходность сложившейся ситуации. Я обняла его бледное лицо ладонями, зарылась пальцами в отросшие белые волосы и сдалась:

- Будь осторожнее. Помни, что рискуешь не только собой.

Конечно, он не послушал. На самом деле, я и не рассчитывала. Должно было случиться что-то, что наглядно объяснило бы ему, в какую игру он ввязался и чем грозит поражение в ней. И, в конце концов, это что-то случилось.

Те соревнования запомнились многим: на манеже царила странная суматоха, повалы следовали один за другим, даже у всадников, всегда показывающих идеальное прохождение маршрута. Я снова сидела в первом ряду и поверхностно дышала, зная, что Рома до сих пор не восстановился после травмы. Они с Костей были в одной разминке и бросали друг на друга хищные взгляды.

Костя выступал первым. Я была настолько увлечена обращением к Небесам в попытке защитить Рому, что не заметила, как мой собственный брат стремительно вылетел из седла на брусья, преодолел еще два метра в воздухе и остался неподвижно лежать на земле. Только мамин истошный вопль вывел меня из замешательства. Мы бросились к ограждению, но медицинский персонал уже поднял Костю на носилки и заспешил к бело-красной машине.

Все было смутно: разговоры врачей, мамин нескончаемый плач и папино скупое молчание. Нас оставили в коридоре перед операционной, приказав ждать. За два с лишним часа я изучила каждую трещинку в дешевом зеленом линолеуме, запомнила каждое пятно на облезлых больничных стенах и не переставала ждать Рому.

Он появился уже после того, как врачи объявили, что Костиной жизни ничего не угрожает. Я лежала на кушетке в коридоре и созерцала потолок. Медсестра увела родителей отпаивать успокоительным, а про меня все как-то забыли.

Ромины шаги я узнала еще с другого конца коридора. Он присел рядом со мной и взял за руку обжигающе-горячими пальцами.

- Прости, церемония награждения затянулась, - сказал своим обычным тоном. Я повернула голову и увидела, что он все еще в форме, растрепанный и сверкающий победным блеском. Странно, что с ним не оказалось кубка. - Представляешь, организаторы потеряли одну из розеток и пока искали...

- Ром, у меня брат чуть не умер, - сказала я осипшим от долгого молчания голосом. Рома несколько раз моргнул, нахмурился.  

- Но ты ведь знала, что так может случиться, - ответил он неуверенно. Я головокружительно резко села на кушетке и уставилась на него, не доверяя своему слуху.

- Думаешь, от этого легче? Ром, ты вообще думаешь, прежде чем сказать?

- Что бы я ни сказал, тебе не поможет. Но если промолчать, ты сочтешь это еще большим предательством.  

- Ты даже не спросил, как он.

- Меня не волнует, как он. Меня волнует только, как ты. А это я и так вижу. 

Не знаю, зачем и почему я ждала сочувствия от человека, который никогда не думал о других. У меня не было права обвинять его в этой бессердечности, но я обвиняла. Обвиняла, ненавидела и любила одновременно. От такого коктейля перед глазами становилось мутно. 

- В таком случае, все кончено. Прости, я больше не хочу тебя видеть.   

Рома отпрянул, в глазах его мелькнул призрак саднящей боли, но спорить не стал. Мы оба понимали, что мои слова – лишь финишная ленточка, за которой расходились наши пути. И хотя оба прекрасно видели ее, все равно не пожелали свернуть.

Так мы потеряли друг друга. Костя усилиями врачей быстро шел на поправку и больше не собирался возвращаться на манеж. Вечерами я часто думала о Роме, злилась, искала и не находила ему оправдания, отчего злилась еще сильнее.

Потом не выдержала и пришла на соревнования. Спряталась в последнем ряду, затерялась в гудящем зрительном потоке, но Рома все равно почувствовал мое присутствие. Я видела, как он ищет меня глазами. Так и не выхватив мою фигуру из толпы, он вышел на маршрут и проехал его с очередным превосходным результатом. Я покинула трибуны до награждения.

Спустя пару месяцев он неожиданно возник на пороге нашей квартиры. Пришлось выйти на лестничную клетку и предоставить ему шанс на индульгенцию.

- Если пришел просить прощения, то мне оно не нужно, - сходу заявила я, сама не понимая, зачем начинаю разговор с конфликта.

- Мне тоже, - безлико отозвался он, тяжело опираясь на стену. - Я только хотел позвать тебя на мои последние соревнования в воскресенье.

Волна холодной дрожи прошла у меня вдоль спины и задержалась в затылке. Я обернулась и убедилась, что мне не послышалось.

- Последние? - на всякий случай уточнила я. Рома серьезно кивнул. - Что случилось?

- Через неделю улетаю в Германию, на операцию. Я слепну, Полин. Невероятно быстро теряю зрение. Мне запретили спорт как вид жизнедеятельности, - прежняя доверительность скользнула в его тоне и обожгла мне сердце.  

- Из-за чего? - только и смогла выдавить я.

- Это важно? Все равно, что спросить, какого цвета была машина, под колесами которой ты стал инвалидом.

- Прости.

- Ничего. Я же говорю – в таких ситуациях что ни спроси, будет только хуже. Так ты придешь?

Я кивнула раньше, чем успела обдумать ответ. Рома благодарно улыбнулся и не стал дожидаться новых неудобных вопросов.

Он занял только третье место, но, стоя на пьедестале, все равно изо всех сил старался выглядеть счастливым. Я пробилась сквозь толпу журналистов и поклонников, оттеснив плечами всех, кто пытался мне помешать. Рома впервые на моей памяти отказался от общения с прессой, и мы в молчании ушли в полную снующих всадников конюшню.

- Когда улетаешь? - спросила я, остановившись рядом с Блуждающим Призраком, которому было суждено следующие соревнования провести под управлением нового хозяина.

- Послезавтра, - ответил Рома, глядя в сторону. Он заметно похудел, но все равно не утратил статной осанки, создававшей ощущение прочного внутреннего стержня.

- Возьми меня с собой.

Никогда не забуду, как он тогда смотрел на меня – близоруко прищурившись, недоверчиво, с робкой надеждой. В нем не осталось пренебрежения и высокомерия, он был готов зацепиться за меня любой ценой.

- Ты передумала? - спросил, поймав мою руку. - Но почему?  

- Потому что впервые по-настоящему нужна тебе.

Рома порывисто обнял меня и что-то отчаянно зашептал, но я не слушала. Через его плечо я смотрела на поникшего головой Блуждающего Призрака и думала, что нельзя обвинять человека в его призвании и осуждать за любовь. И если отдаешь кому-то свою душу, уже не имеешь права просить ее обратно.   

 

← Вернуться к списку