Конкурс "Наследника"

Холод

Конкурсная работа 2015 года

Участвуйте в конкурсе «Наследника»! Условия здесь

Александр Тихонов

За ночь небо совсем выстыло. Серое, мрачное, оно жалось к земле, сыпало редкими снежинками. По соловой реке шла шуга.

— Зима! — запрокинув голову, выкрикнул в низко надвинутое небо Игорь.

Ему почудилось, будто в этот рассветный час слова ударились о мёрзлую корку остекленевших туч и горохом сыпанули вниз, раскатившись эхом.

— Чего раскричался-то? — послышался от ворот скрипучий, старушечий голос. ––Я здесь…

Игорь обернулся, хрустко прошагал по мёрзлой траве, обхватил сухую старушонку за плечи поверх пухового платка и повёл в дом.

—Ма, ты это самое, чё встала-то? — бормотал он, склонив голову в дверном проёме, шагнул в единственную комнату ветхого дома.

—Тебя ждала, ––мать безвольно вздохнула.—Да и воздуха свежего захотелось, а то вдруг более не придётся вздохнуть по-настоящему.

— Типун тебе на язык! — насупившись, заворчал Игорь. — Докторша что сказала: надо лежать, таблетки пить и всё пройдёт.

Мать присела на край кровати, участливо взглянула на сына. Ржавая панцырка даже не скрипнула под щуплым телом, будто старушка весила меньше пуховой подушки.

— Пропадёшь ты без меня, — вдруг проговорила она и скосилась на почерневшие от времени иконки, расставленные на прикроватной тумбе.

— Ну, ма-а! — Игорь в отчаянье запустил пятерню в волосы, провёл ото лба к затылку.

— Ты же пьянствовать будешь с дружками. Я-то знаю, — не унималась мать.

—Ма, ты, это самое, не говори так. Я же пообещал, что не буду... закладывать. Железно. По весне огород вспашем, посадим картошку, я Вовку к нам перевезу. Будет бегать голопузый между грядками.

Он натянуто улыбнулся. Странная была улыбка. На широком, небритом лице двухметрового детины она смотрелась неискренне.

Чему улыбаться? Что есть у Игоря к сорока годам? Ржавый «Юпитер» с помятым крылом, материнский домик-завалюшка на окраине захолустного городка... Скудость. Зато корешарядом верные: Саня и Шуруп. Игорь попытался вспомнить имя Шурупа, но вдруг понял, что кроме как по прозвищу к заводскому водиле он никогда не обращался. Фамилия то ли Толкачёв, то ли Толмачёв. Да и чего о нём думать – надо о себе не забывать. Да, было времечко: жена, сынишка, работа. Мать сильная, волевая. Деревенская женщина–– «баба», как именовал её покойный батя. И было это не ругательство, а признание исконной женскости, крепости. Отца она тянула по жизни пятнадцать лет. Батя, как теперь Игорь, частенько нырял в бутылку, тонул в ней от безволия. Мать спасала. 

— Я подумала, — улегшись на кровать и глядя в белёный потолок, сказала мать, — в подполе огурцы, помидоры, капустка солёная в кадке. До весны тебе еды хватит. Сальца немного. Я тебе наготовила, чтобы хватило, когда уйду.

Игорь окаменело стоял в дверях. Тусклым, потерянным взглядом смотрел он на старушку. Мать шептала что-то ещё о том, как было бы здорово увидеться напоследок с Вовкой, с Настей. Упрашивала сына помириться с женой.

Когда она, наконец, уснула, Игорь вышел из дому, запрокинул голову к печальному небу и глубоко, полной грудью вздохнул. Аж зубы заломило. Вдох сорвался на кашель.

Всё ближе зима, всё явственнее её присутствие... 

— Боженька, пожалуйста, — зашептал Игорь, глядя на такое близкое небо, — дай маме здоровья... Я пить брошу... Ну, пожалуйста! Я не смогу один.

Небо молчало. Зато по пустынной улице, оскальзываясь в промёрзшие колеи, шёл Шуруп. Низенький, с пивным брюшком, словно приплюснутый. Голова его, казалось, плавно перетекала в тело, вместо шеи кустилась жёсткая щетина на холмиках второго и даже третьего подбородков. 

— Здорово! – прогнусавил он издали.

В соседнем дворе зашлась в лае собака. Шуруп зло пнул ворота,  пружинисто направился к приятелю.

—Чё мёрзнешь?

Протянул Игорю пухлую ладонь. Поздоровались.

— Мать спит, будить не хочу. А ты чё?

— А меня Светка из дома выгнала. Говорит, буду пить––обратно не пустит. Квартира на ней записана. Дура тупая!.. — и вдруг предложил: —Давай накатим по случаю. У меня настойка имеется.

А в доме, прижав иконку Богородицы к сухим, потрескавшимся губам, мать шептала:

— Дай мне, Матерь Божия, ещё пожить. Игорёша не сможет без меня. Сопьётся ведь. Дай мне ещё чуточку времени. Грамулечку. Лишь бы вразумить его…

Выстывшее за ночь небо: холодное, с комьями смёрзшихся туч, висело над городком и замерзающей рекой. Вдалеке, на перекрёстке в морозной дымке показались ранние прохожие.

— Светка, дура, выходной мне испортила. Ещё кочевряжится, мол, хватит бухать. А она кто такая, чтобы мне указывать? — брызжа слюной, рассуждал Шуруп.—Нами жива Россия, город вот этот нами жив. Тобой и мной, а не бабами этими. Согласен?

Игорь оглянулся на улеплённые инеем ворота, вздохнул.

— Согласен, спрашиваю?

— Холодно мне тут, — отозвался Игорь не своим голосом, — пойду в дом, к матери. Ты вон, к Саньку сходи, с ним накати.

Шуруп пропал, словно и не было его, а Игорь задержался, невольно вгляделся в расступившиеся тучи, местами порозовевшие от разгорающегося рассвета, вместе с которым пробивались первые лучи солнца. Они совсем не грели, но почему-то от них стало теплым-тепло. 

← Вернуться к списку