Конкурс "Наследника"

Бегство

По воспоминаниям Евгении Васильевны Михайловой

 

В 1941 году мне одиннадцать лет исполнилось. Мы под Выборгом в селе Няюки жили. Как только началась война, нас сразу эвакуировали, потому что финны зверствовать начали. Войны-то ещё толком и не было, а они уже на нас нападать стали, издевались по-всякому. Почему-то все говорят на немцев, а финны тоже, не приведи Боженька, как издевались, отрезали уши, нос по живому прямо, и избивали сильно. Страшно было оставаться с такими соседями! Так нас сразу всех эвакуировали.

Няюки большой посёлок был, народу много. Так мы в первый эшелон не поместились. И хочу сказать, что первый эшелон с эвакуированными финны разбомбили…

Люди торопливо садятся в поезд, потому что другого выхода нет… Они едут по той же самой дороге, которая стала последним жизненным путём для их друзей, знакомых… И не знают, что ждёт их впереди, удастся ли им спастись, или из этого ада нет пути на свободу… 

Так они уезжали всё дальше и дальше от родного дома. От прежней жизни… Это было бегство, но от войны не скрыться, она как будто была вместе с ними, в их вагоне, а может быть, в сердце…

 Женечка посмотрела в окно – они подъезжали к станции Левашово. От рёва низко летевшего самолёта замерло сердце…

Только Ленинград миновали, как наш поезд остановился. Перед нами шёл состав с продуктами, так на него вражеские самолёты налетели… В разбомбленных вагонах продукты везли. Нам говорят: «выходите, возьмите еды в дорогу, потом ведь будет негде взять!» Это правда была. Мы ведь от войны бежали и не догадывались тогда, что нас впереди голод дожидается!

Поехали дальше… Рядом с нами мужчина еще сидел. Разговорчивый такой был, хорошо по-русски говорил… Вдруг на ноги вскочил и в воздух стрельнул. Мы сразу поняли, что это он сигнал дал. Мой отец поймал его и связал. Судили его потом, наверное…

Поезд наш начали бомбить. Половину эшелона разбомбили! Отец всех, кто в вагоне был, в лес вывел, так что никто не пострадал! И наш вагон уцелел, он как раз был к паровозу прицеплен, так мы смогли дальше ехать!

Потом отец посадил нас на паром. Тут мы с ним и простились, потому что дальше он с нами ехать не мог. Грустное это было прощание! Но я чувствовала, что даже там, где-то далеко, он будет защищать нас.

Паром, не спеша, идёт по реке Вятка. Он уносит их от войны. Мирный плеск воды убаюкивает страхи… Кругом такая красота, что сердце наполняется неземной радостью и покоем. Это было похоже на сказку или сон, на мгновение даже забылось, что совсем недалеко от них бушует война. И люди убивают друг друга… А небо такое голубое-голубое, такое чистое и высокое, неужели они не замечают его?

Вдали показалась едва различимая, маленькая, но очень тёмная тучка. Они столько пережили уже за эти недолгие дни войны, и теперь, когда всё это, казалось бы, осталось далеко позади, не пугай их тучка! Они должны теперь обрести покой и безопасность…

Мы приехали в небольшую деревню Костромской области. Нас поселили в огромный барак. А там уже много эвакуированных было. Барак просто битком набит, ступить негде! И не то, что комнат отдельных не было, но даже и перегородок простых! Жили с мамой, да детей нас было: пять сестёр и маленький братик (старший брат тогда уже на фронте воевал).

Всё, что у нас из еды было, мы ещё в дороге съели. А теперь начали понимать, что такое голод! Помню, как в колхоз бегали, чтоб немного картошечки попросить. Они как раз урожай убирали, так там такие огромные кучи картошки лежали, казалось, что всех голодных со всего света накормить хватило бы и ещё осталось!.. Нас просто выгнали… и всё!

В Ленинграде нам хоть хлебца бы дали, а тут вообще ничего не было! Мы очень голодовали. На работу не брали, там свои работали. Мама очень болела, почти не вставала. Что нам было делать? Так мы с сестрами у них по помойкам очистки картофельные собирали. Прямо немытыми на плите жарили, сами кушали и братика кормили…

Вот что меня поражает больше всего: как могло быть, что нас свои же не приняли?! Это ведь всё наша страна-то и война общая. Мой отец и брат служили, может быть, вместе с их отцами и братьями, почему же мы такое безразличие встретили?! Они там не голодовали, у них и коровы и огороды были. А нам всё бросить пришлось, нас война из дома выгнала, чудо ещё, что живы остались… Мы, дети, полуживые по их улицам бродили, чтобы хоть что-нибудь покушать найти, а они нас как попрошаек гоняли! Мама просила молока для братика, хотела выменять на что-нибудь, так и то не дали.

 Вот так мы жили в эвакуации! Я всё говорю: «Господи, буду жива и молиться буду – прости меня, Господи, – чтобы Ты на них большую бомбу послал...»

Так мы жили целых два года! Осенью 43 года к нам приехал отец, и всё сразу же изменилось! Он контужен был, не слышал ничего. Приехал, посмотрел, как мы живём, пошёл в колхоз, а там как раз урожай убирали. Помог урожай убрать и принёс в барак картошки. Даже хлеба где-то раздобыл! И накормил всех эвакуированных… Вот праздник-то был!

Так хорошо стало! Но мы недолго с папой в Костромской области прожили. Потом его направили в город Сегежу, в Карелию.

Мы как-то никогда не спрашивали, кем отец во время войны был, только знаю, что он разные задания выполнял. Вот его на новое задание направили, а нас оставить он побоялся, с собой забрал – видел ведь, как нам без него было…

Прекрасна осень в Карелии, осень золотисто-багряная! Какое торжество красок, какое великолепие! Смотришь и не налюбуешься, да только грустно немного от стай перелётных птиц, которые покидают нас до весны… Удивительная пора  осень —  торжественно-печальная пора, где буйство цвета, а аромат увядания…

И на душе то же – радость почему-то смешалась с горечью дурных предчувствий. Они теперь далеко от человеческого равнодушия, голода и беззащитности, почему же сердце предвещает скорую разлуку и неизвестность?

Не успели мы ещё как следует на новом месте устроиться, как нас, детей, начали собирать в эвакуацию. Вот тут я немного видала, как бомбили. А бомбили сильно!

Детей в  Сегеже очень много было, так нас всех на открытую баржу посадили и повезли через Беломорканал, там было безопаснее.

Когда на рассвете оказываешься  на улице, то поневоле начинаешь ёжиться от непонятного чувства сиротливости… В это утро баржа увозила маленьких детей от беспрерывных взрывов, увозила от войны… Берег утопал в утреннем тумане, там остались их родители, опасная, но привычная обстановка, их дома…

Дети жались друг к другу. От острого чувства одиночества они казались ещё меньше и беззащитнее…  А по небу кружили вражеские самолёты и снаряды терзали тишину…

Разместили нас в бараки. Отец, мама и две старшие сестры остались в Сегеже. Страшно без них было! Ведь мы с моей сестрёнкой-близняшкой за старших теперь остались. Днём ещё ничего, а как ночь придёт, так очень тоскливо становилось, всё дом вспоминался и жизнь наша, когда войны не было, и школа… Я ведь в школу ходила! Да, что с нами война сделала!

Мы как приехали, нас начали в лес водить за ягодами. Всё, что мы набирали, сдавали воспитателям, а они заготавливали на зиму… Кормили нас очень плохо, так мы в лесу подкармливались.

К зиме совсем тяжело стало, нас кормить перестали... Дети начали умирать от голода… Никаких заготовок не оказалось. Одни грибы червивые! Мы сами и собирали из-под снега эти грибы. А ведь, наверное, нам паёк был назначен какой-нибудь. Наши воспитатели всё себе забирали (они-то не голодовали, вон какие толстущие!)

Умирать от голода очень тяжело! И никому до нас дела не было! Родители спокойны, их дети в безопасности… Никто из родителей и подумать не мог, что нас там не кормили и не поили.

Ближе к весне, когда уже не было таких сильных морозов, мы ходили на болота, сгребали снег и ели клюковку. Ягодки прошлогодние собирали. Что там найдёшь, в снежном лесу?! Но другого у нас не было…

 Вот мы ходили по лесу замёршие и голодные. Сколько надо снега перерыть, чтобы одну ягодку найти, а что такое одна ягодка для умирающего от голода ребёнка!

С каждым днём нас становилось всё меньше… Неужели так легко видеть страдания беззащитных детей! Мы все распухли от голода, нас начали одолевать вши… Нам не надо было мяса, нам бы хоть по кусочку хлеба дали! Мы ели одни грибы… Скользкие такие, и черви по ним ползали!

Так мы жили полтора года! Зимой 1945 года за нами приехал отец… Я помню, что нас на саночках увозили…

И снова в пути... Когда-то очень давно они весело смеялись и бегали кататься на санках. Теперь же едва могут осознать, что с ними происходит. Что лес запорошен снегом, искрится от мороза, а на верхушках деревьев играет первое в этом году солнышко. Снег весело скрипит под полозьями, но меньше всего это напоминает игру. Морозный воздух, не румяня, скользит по измождённым детским лицам…

Всё плывёт перед глазами, одни картины сменяют другие, но в центре непоколебимый образ Справедливости, образ Отца… 

Мама беспрестанно заботилась о нас. Мы были очень ослаблены и напуганы, но остались в живых!  Нам всем, кто побывал в эвакуации, предстояло учиться вновь доверять людям…

В мае 1945 года кончилась победой война! Мы собрали вещи, всё то, что уцелело за эти годы. Сборы были недолгие… Сели в поезд и поехали в Ленинград.

Они снова вместе, и поезд несёт их вперёд… Они сидят друг напротив друга, почти так же, как тогда, в первые дни войны. Но как же много изменилось с тех пор!

Они не знают, что будет впереди. Не знают, что Ленинград разрушен, там по-прежнему голод. Что семья воссоединится: вскоре вернётся брат, но ненадолго. Брат, который был в плену и пережил бесчисленные издевательства фашистов, на спине которого вырезали ремни, не доживёт до 27, а отец, прошедший две войны, умрёт в 50.

Они не знают этого… Поезд несёт их вперёд… Но как тяжело, после всего пережитого, поверить, что впереди ждёт счастливая жизнь… без войны…

От рёва низко летевшего самолета болезненно сжалось сердце…

 

Мария Мельникова

 

Конкурсная работа 2010 года

← Вернуться к списку