Конкурс "Наследника"

Когда листочки появятся

 

В сосновом лесу на поляне четыре желтых корпуса. Четыре отряда. В первом - самые взрослые. Девчонки сидят на подоконниках, свесив ноги на улицу, и перекрикиваются с мальчишками из других палат. Они выигрывают во всех конкурсах.

Во втором - ребята поменьше. В основном шестиклашки. На линейке они самые звонкие и непослушные. Мальчишки лазают на яблони возле столовой и едят мелкие еще яблоки с солью.

В третьем - мы. Самые маленькие. Перед тем, как спать, мы все садимся на ковер вокруг большой свечи и разговариваем о том, как прошел день, кто провинился, кто отличился, и о конкурсах, которые будут завтра. Наверное, так во всех отрядах. Так получилось, что в нашем отряде три палаты девочек и одна мальчиков, наверное, поэтому они стараются беситься в два раза сильнее. Мальчишки подолгу не засыпают ночью. Хотя и мы долго не спим и рассказываем страшные истории, но шепотом. А у них шепотом не выходит. Поэтому им все время делают замечания. Вчера терпенье у нашего вожатого Валеры кончилось, и он выставил всех мальчишек в коридоре в трусах и заставил их делать разные упражнения, например, долго держать на весу ногу или руку, чтобы они устали и быстро уснули. Но они все равно прыскают. Это еще веселее для них. В корпусе жарко, поэтому двери приоткрыты, мальчишки стоят напротив нашей палаты, и мы видим их в светлом коридоре и тоже смеемся.

В четвертом - детдомовские. Когда проходишь мимо их корпуса, слышны голоса и смех, что-то брякает, стучит мяч, но стоит зайти к ним, они сразу замолкают и во все глаза смотрят на тебя.

 А вокруг темный, с папоротником между сосен - лес. В таком лесу и живет наш лагерь.

Я сижу на лавочке между третьим и четвертым корпусом. Отмахиваюсь веточкой от комаров, которых к вечеру становится очень много, и с надеждой вглядываюсь в тропинку, которая бежит между сосен.

Тетя Надя домыла полы в нашем корпусе и в чистом платье, с бидонами супа из столовой, проходит мимо меня.

- Тетя Надя, - окликаю ее, - вы, если мою бабушку встретите, скажите ей, чтобы скорее шла.

- Как звать-то ее?

- Нюра, - отвечаю я, - она в бордовой кофте.

С танцплощадки доносится веселая музыка, мелькают между соснами ребята. С футбольного поля слышны голоса мальчишек и стук мяча. Никак не наиграются. А я жду свою бабушку. Не то чтобы мне в лагере не нравилось… Да вот только домой меня очень тянет. Тогда я сажусь на качели, грустно смотрю в небо и представляю, что это я в своем дворе на небо смотрю. Небо ведь везде одно. Еще представляю маму, она выглядывает с балкона и вешает наши вещи на веревки. Мама приезжает редко, потому что лагерь далеко от города. А бабушка тут рядом живет. Дед в этом лесу коз пасет, каждый день мимо лагеря проходит и издали машет мне рукой. Вот мы и придумали с бабушкой, что она меня на одну ночку отпросит. Честно сказать, у бабушки я ни разу не ночевала.

«Она ведь у нас домашняя чересчур», - говорит обо мне мама.

Больше всех хочет, чтобы я у них ночевала, дед. Всегда спрашивает:

- Когда с ночевой придешь?

- Когда листочки появятся.

Когда все травой зарастет, дед снова спрашивает:

- Може, ночуешь?

- Когда ягодки покажутся - точно ночую, - отвечаю я.

Потом когда яблочки опадут, когда снежок выпадет… так ни разу и не осталась.

 

Я улыбаюсь, потому что торопится по тропинке бабушка – то исчезает за соснами, то снова покажется.

- Махры-то собрала? – кричит она издали.

- Какие махры? Я ж на одну ночку, - откликаюсь я.

 

Мы идем. Бабушка впереди. По её спине мелькают тени от сосен.

В мои сандалии все время попадают сухие сосновые иголки. Тогда я останавливаюсь и вытряхиваю их, прыгая на одной ноге. Проходим мимо лавочки с вытоптанной возле нее травой. Мы сидим здесь с мамой, и она достает из сумки вафли или печенье. Недалеко проносятся велосипедисты. Мелькают красные и синие футболки, долетают обрывки слов, смех. Ребята вскрикивают и ойкают, подскакивая на багажниках, когда попадаются сосновые корни. Звенят в бардачке ключи. Они так быстро проносятся, что я уже почти их не слышу, осталось только какое-то дребезжание.

«На танцы едут», - думаю я.

 

Мы выходим из лагеря. Бабушка ждет, пока я закрою ворота. Мне так весело, что хочется побежать или залезть на забор, будто меня из тюрьмы забрали.

- Баб, а ты знаешь, как мы кричим, когда в столовку идем?

- Как?

- Раз, два! Есть хотим! Три, четыре! Все съедим! Если повар не накормит! То и повара съедим! – тараторю я на всю улицу.

- Вот так да, - улыбается бабушка, она не попрекает меня, мол, если тебе нравится в лагере, зачем домой просишься?

 

Мы идем по песку в гору. Совсем не жарко, но как только я вижу колонку у дороги, то бегу к ней и, пока бабушка доходит до меня, успеваю напиться ледяной воды и обрызгаться. На майке мокрое пятно.

- Смотри, застудишь горло! – присбирывает бабушка.

Она берет меня за руку, когда мы переходим дорогу, хотя никаких машин нет.

Перед самым заворотом на нашу улицу, у большой лужи, всю дорогу перегородили белоснежные с грязными пузами и красными лапками гуси. Я прячусь за бабушку. Гуси злые, как и козы, если нагонят тебя, то будут бодать и клевать, пока не поранят. Они знают только своего хозяина. Бабушка поднимает с земли прутик и бочком, сторонкой, вдоль забора мы проходим мимо них. Я даже чуть бегу, чтобы поскорее их миновать.

 

Только мы заворачиваем за угол, я говорю бабушке, что надо бы домой позвонить. Бабушка соглашается, но, помолчав, прибавляет:

- Смотри не запросись. Не расстраивай мать.

- Ладно, - обещаю я.

 

На нашей кривой березе, на самом верху, качаются листья. Мы подходим ближе, и среди веток и листьев я замечаю ноги, а потом и самого Ваньку. Он сидит на толстой ветке, как на коне, обхватив ее ногами. Ванька бросает вниз веревку с большим, растрепанным узлом посредине, которую он привязал к ветке. Слетает с его ноги тапок, падает на землю. Потом и сам он, чуть спустившись, прыгает вниз. Он отряхивает ладони, на майке у него белая тонкая шелуха. Ванька привязывает к веревке толстую короткую палку. Мерит - больно низко взял, волочатся по песку ноги, трудно держать их на весу, когда катишься. Он обматывает веревку еще раз вокруг палки, закрепляет, снова пробует прокатиться. Мне тоже хочется, но бабушка не пускает, одергивает меня к себе.

    

- Ванька, че делаешь? А я сегодня у бабушки ночую, - говорю я ему, когда мы проходим мимо.

- Ты выйдешь? – оборачивается ко мне Ванька, держа в руках веревку.

- Не знаю. Мы щас звонить к бабе Кате.

Мы с Ванькой друзья, но я знаю, что он в меня влюбился. Когда мы уезжаем, он всегда бежит за нашим мотоциклом до самого угла, иногда и дальше. А я машу ему рукой. 

 

      Кошка Руська дремлет, поджав под себя белые лапы, на заборном столбике. Признав бабушкин голос, Руська подымает голову, и, как только мы ровняемся с ней, начинает пробираться к нашему дому, все так же – по забору. Ей мешают спутанные ветки, свисающие за забор. Руська соскакивает и бежит по земле. Нырнув под нашу калитку, она в два прыжка запрыгивает на крыльцо. Но бабушка не собирается заходить в дом, тогда Руська снова пролазает под калиткой и семенит рядом с бабушкой. Но она не обращает на нее внимания.

        Еще издали по зеленой шляпе с полями я узнаю деда Игната. Он высокий и стройный, как струнка, сидит на лавочке, выпрямив спину. Ему, наверное, неудобно на низкой лавочке? Он смуглый и напоминает мне одного героя из кинофильмов, что смотрит мой папка, скорее всего из-за шляпы и из-за глаз, которые всегда широко раскрыты и не щурятся, как у моего деда. Когда мы с Ванькой играем в песке на улице, дед Игнат выносит нам толстые красные стебли ревеня, какие ни у кого не растут. Недавно он научил меня узнавать, сколько дней в месяце по косточкам на руке. Но я все равно путаюсь.

С ним баба Маша в снежно-белом платочке. Тихая, маленькая, не намного выше меня ростом. Мама говорит, что у нее девять сыновей и ни одной дочки. Один сын на нашей речке утонул. Баба Маша часто угощает меня плюшками-бабочками, а Ваньку не часто, потому что он зарник.

Рядом баба Маруся. Длинная, худая, как вобла (это так дедушка говорит). Лицо у нее маленькое, как у девочки, если б не морщины - совсем молодая. Глаза синие. Все у бабы Маруси синее: и юбка синяя, и пальто, и дом тоже весь синий, и сейчас она в синем халате с цветочками. Баба Маруся юркая, быстрая – бегает то на поминки кому, то на крестины, то в гости чаи гонять. Все время на бегу. И как только она сейчас спокойно сидит? Она, когда уходит, карамельки мне в руку сует, всегда две. Они с бабушкой частушки ловко поют, хоть уши затыкай - все равно слышно. Дедушка ее срамит всегда, потому что она мороженое любит: «Тебе, Маруська, уж помирать пора, а ты мороженое хлещешь». И почему деду это не нравится? Ведь мороженое такое вкусное.

- Никак Аленка ночевать пришла?- кричит баба Маруся.

- Попросилась, - не останавливается бабушка.

- Дедушка-то ее все ждет.

- Вот веду, - бабушка чуть разворачивает меня, чтобы показать, что она действительно меня ведет.

 

Потемнело, когда мы с бабушкой доходим до Рыбаковых. На нашей улице у них одних телефон и есть. Бабушка открыла калитку, зашла. Я смотрю на крыльцо и не решаюсь войти. А вдруг выскочит Муха? У всех собаки большие, а у них маленькая, но злее всех. Вырвется из-под крыльца и сразу за ногу без разговоров. Бабушку она знает, не тронет.

Бабушка громко бьет кулаком в дверь.

Я прислушиваюсь, но никто не идет.

- Не слышит, - говорит бабушка и ищет что-то в темноте. - Глухая, - опять говорит она и стучит палкой в окно, где горит свет.

 - О-ой, - далеко отзывается баба Катя и топает к двери.

У них дом на две половины. Одна – с железной крышей, сине-белыми наличниками, с новым забором, в ней бабы-Катина семья живет. А другая - черная от дождей, крыльцо набок повалилось, огород в крапиве высокой, занавесочек на окнах нет. Зато ветвистая черемуха в палисаднике. Там баба Дуся живет. Нет у нее никого. Старик помер. Детей Бог не дал. Бабушка говорит, что она заговариваться начала.

- Отворяй!

Мы проходим в светлый коридор. Конечно, с бабой Катей Муха не тронет. Вон она у двери часто машет хвостом, будто узнала. Даже погладить разрешила.

Они еще долго разговаривают, прежде чем я набираю свой номер.

- Мам, я у баби Нюри ночую, - тихо говорю я, стараясь не плакать.

Но мама говорит ласково. Не в силах сдержаться, я начинаю хныкать:

- Мам, я домой… забери… - совсем расклеиваюсь я и плачу в трубку.

 

Обратно идем молча. Темно, хоть глаз выколи. Бабушка идет быстро, я за ней не поспеваю, путаются ноги. Руки наши натянуты, она крепко сжимает мою ладонь. Наконец бабушка не выдерживает:

- Ты зачем попросилась? Уж ночевала бы… ничаво бы с тобой не случилось. Им ведь завтра на работу вставать.

 Я чувствую себя виноватой, но радуюсь, что сегодня поеду домой.

Мы подходим к дому. На лавочке никого нет. Глаза привыкли к темноте, я различаю березу и Ванькину качель. В окнах темно.

Мы тихонько проходим в коридор. Под ногами скрипит пол. В сенях дует. Пахнет сырой землей. Бабушка щелкает выключателем. Загорается желтая лампочка на проводе. Непривычно глазам от света.

В углу - лопаты с кусочками сухой земли на черенках, на полу между досок пробился росток малины. Вдоль стены рядком - банки с компотом и огурцами. Рядом шкаф с дверками, которые не закрываются до конца. Оттуда выглядывает рукав черной мохнатой шубы. В этом шкафу много тряпья: пальто с воротником, заячья шапка… Когда к нам приезжают родные из Смольного, бабушка целую охапку этих шуб и пальтишек весело кидает на пол в доме. Мы все спим на тряпье, укрываемся шубами. И долго разговариваем ночью.

На дне шкафа друг над другом лежат два мягких, сливового цвета чемодана с платьями и лоскутами.

- Из бывалошного материала! - всегда говорит мама, когда мы с сестрой достаем и меряем платья – одни оставляем и носим, до других мы еще не доросли.

В самом дальнем углу шкафа, за коробкой с чайником, лежит мамино свадебное платье с фатой. Его нельзя брать играть. А очень хочется.

 Рядом со шкафом - большой серый ящик. В нем дедушка однажды принес в дом маленьких мокрых козлят, у которых ножки, как спиченки, гнулись в разные стороны. Почти всех мы отдали. Только одного белого оставили. Когда он подрос, то так скакал по залу, что стекла дрожали в окнах и серванте.

Мы заходим в дом. На верху двери три маленьких мельных крестика. Бабушка на Крещенье ставит. На курятнике такие крестики, и на двери, что к погребу ведет, и на бане. Два крестика совсем бледные. Один яркий, побольше – этого года. А мел я ей из школы принесла.

      Бабушка не зажигает свет, потому что дедушка уже лег. Он ворочается на пружинной кровати.

- Давай ляжем. Може еще не приедут.

- Неужто Алена у нас ночует? – кашлянув, спрашивает дед. – Дождался.

Я мнусь на пороге, мне стыдно ответить, что я не останусь. Но дед не отстает:

- Где ляжешь?

- С бабушкой, - отвечаю я.

- Смотри. А то со мной ложись, или на диване.

Я бесшумно прохожу мимо деда и забираюсь на высокую бабушкину кровать. Бабушка ушла все проверять. На стене висит ковер, но я знаю, что за ковром окно, заложенное досками. Почти засыпаю, когда приходит бабушка. Я лежу на боку и беру тяжелую бабушкину руку, кладу на свой бок. Так я с маминой рукой всегда засыпаю. Совсем не хочется домой. Мне снится окно за ковром, будто оно не заложенное, а открытое. Через него виден наш палисадник – высокая стопка досок под брезентом, на которые я лазаю, чтобы достать вишен – их у нас много, но они все вверху, приходиться тянуть ветки. Я поднимаю голову - воробьи проносятся мимо, и солнце так ярко слепит глаза…

 

- Вставай, дочь, - тихо говорит бабушка.

Я открываю глаза – свет от фар смотрит в наше окно. Слышен глухой звук мотора. Мне так тепло, так сонно, что я не в силах встать. Но бабушка поднимает меня.

- Раз отец приехал, надо ехать.

Она не укоряет, не ругает. Мне и без того обидно, что нужно одеваться, выходить на улицу, ведь оказывается - так хорошо у бабушки.

По сырой траве я подхожу к мотоциклу. Запрыгиваю в люльку. Отец с улыбкой что-то крикнул, но из-за шума мотора я не услышала. Сиденье в люльке холодит ноги. Бабушка вытащила черную шубу, кутает меня в нее. Мы разворачиваемся и едем, треплется на ветру ремешок от моего шлема. Я совсем проснулась, будто и не спала. Смотрю по сторонам - там, за черными соснами, спят в лагере ребята. А я еду на мотоцикле, домой, оглядываюсь назад. Ванька, конечно же, не бежит, он тоже давно спит. Я вглядываюсь в темноту, бабушки не видно, но я знаю - она стоит у калитки и крестит нашу дорогу.

 

Елена Перепёлкина

 

Конкурсная работа 2010 года

 

← Вернуться к списку