Культура

Воздвижение креста

О том, что верующие задумали поставить церковь в деревне и уже на­чали её строить, мы с женой не знали. Но однажды весной, в первый день дачного сезона мы увидели со своего холма незавершённый маленький храм в нижней части поселения и очень удивились.

Пошли смотреть храм поближе.

Его бревенчатая коробка с куполом без креста стояла на задах приречной улицы, на высоком берегу, вблизи жилых домов. Река в этом месте расши­рялась, образуя небольшой залив. Дальше в обе стороны её маскировали при­брежные деревья и кусты, вовсю зеленевшие под весенним солнцем, а над за­ливом берег был гол, и церковка гляделась с высоты в зеркало воды.

Было тепло. От реки веяло свежестью. Заводь блестела. Мы прошлись вокруг недостроенной церкви. В двух её боковых стенах зияли широкие ок­на без стёкол — по два с каждой стороны, — а задняя стена словно взду­лась от расширения коробки под будущий алтарь. Над крыльцом, к которо­му мы вернулись, в поднавесье открылась дверь. В двери показалась наша хорошая знакомая Полина, набожная женщина. Она пошла по тесовым сту­пенькам с перилами и, завидев нас, улыбнулась.

—                   Нравится? — сказала Полина. — Здравствуйте! Давно не виделись!

—                   Здравствуй! Очень нравится! Стоим, любуемся! С этого начали дач­ный сезон!

Моя жена обнялась с ней. Они с Полиной не просто знались, но дружи­ли. Я пожал знакомой руку и опять вскинул глаза на возводимый храм.

—                  Похоже, будет как игрушка. Пропорции выверенные. Формы про­стые, ясные, умиротворяющие. Куполок восхищает яркой синевой и сереб­ристыми звёздами, рассыпанными по синеве... Кто же её строит?

—                   Руководит Доронин, он мастер; сам и строит вместе с Масленнико­вым и Петровым, — сказала женщина. — А мы все, кому не лень, у них на подхвате, выполняем подсобную работу.

—                   А кто затеял это славное дело? Кто денег дал? Тоже Доронин?

—                   Если коротко, то всё получилось так, — охотно отвечала Полина. — Наши верующие давно мечтали о церкви в деревне. До ближайшей-то, что в посёлке, от нас десять километров. Легко ли древним старушкам ездить ту­да на молебен всякий раз, как душа запросит? Даже в двунадесятые празд­ники, под руку с роднёй, им тяжело бывает дойти до автобуса, сойти с него в посёлке и добраться до церкви, особенно в непогоду. Вот и явилась к До­ронину делегация, он ведь ещё и небедный человек, предприниматель: помо­ги поставить в деревне храм Божий. Помогу, говорит. Но если я его пост­рою целиком на собственные деньги, то он будет как бы мой личный, а не общий. Поэтому собирайте с миру по нитке, а я добавлю и построю. Мы и взялись. И теперь собираем. В церкви стоит железный ящик с прорезью, запертый на замок, и все, кто заходит, опускают в него пожертвования. Сперва, конечно, долго молились, чтобы церковь в деревне была.

—                   Мудро поступил ваш Доронин, — сказал я. — Разумный человек. Ни слов, ни денег на ветер не бросает.

—                   Замечательно! — добавила моя жена. — Чудесно, когда всем миром!

—                   Всем миром, — подтвердила Полина.

—                   Молодцы! — сказал я. — Вспоминается известное стихотворение Не­красова, одно его четверостишие, которое было как-то мало популярно во времена поголовного атеизма:

И дают, дают прохожие...

Так из лепты трудовой Вырастают храмы Божии По лицу земли родной...

—                   Ой, как хорошо! — сказала Полина. — А дальше?

—                   Дальше ничего нет. Это конец стихотворения о великом грешнике, который глубоко раскаялся, надел вериги и пошёл по Руси великой собирать деньги на Божий храм.

—                   Вон как!..

Мы втроём, щурясь от солнца, полюбовались общественной стройкой. Брёвна в коробке храма, сложенные очень аккуратно, были промазаны ка­ким-то раствором, упреждающим гниение, и от раствора они красиво пожел­тели. Барабан под синим куполом — луковицей с отростком — мастера по­крыли шоколадной краской, а четырёхскатную крышу с четырьмя слуховыми окнами тоже высинили, светлее, чем купол, и с добавлением зелени, причём концы скатов (стрехи) так подогнали один к другому, что казалось: стройная шея церкви выглядывала из нарядного замкнутого воротника. Коробку поста­вили на каменный фундамент и высотой, вместе с куполом, сделали в двухэ­тажный дом. Над храмом было чистое небо. Скоро церковь коснётся его вер­шиной креста.

Полина сказала, поправляя белый платок на голове, завязанный во­круг шеи:

—                   Вот что интересно. Когда я зимой поехала во Владимир к родным и стала молиться в Успенском соборе, как-то раз со мной заговорила одна хорошо одетая женщина, я её раньше не встречала. “В вашей деревне, — говорит, — строится церковь, так, пожалуйста, передайте от меня на её строительство двадцать тысяч рублей. Я вас тут в прошлую службу замети­ла и деньги припасла”. Я удивилась, поблагодарила и спрашиваю: “А вы кто? Откуда вам известно, что у нас строится церковь, и почему меня знае­те?” “Зовут меня Зинаидой, — отвечает. — Живу я во Владимире, но осе­нью ездила в вашу деревню по грибы, гостила у Редькиных и видела вас на стройке...” В соседних деревнях вот тоже прослышали и собрали немало де­нег на строительство церкви. А был ещё такой случай. Заехал к Доронину откуда-то приятель, бизнесмен, и отдал на церковь аж сто пятьдесят тысяч рублей. Разве не чудеса? Сам Бог помогает строить всем миром!.. Ну, а я и другие жертвуем, конечно, поменьше, соответственно достатку.

—                   В церкви-то недостроенной что делала? — спросила Вера Владими­ровна.

—                   А я всегда при ней, конечно, не одна. Сейчас порядок наводим, об­раза собираем для иконостаса, готовимся к воздвижению креста. Ящик для пожертвований стережём.

—                   Когда же предполагается поднять крест?

—                   Пока не знаю. Как узнаю, скажу вам. Если желаете, зайдите в цер­ковку, посмотрите. Там моя соседка осталась. А я побегу. Хозяйством тоже надо заняться, не то муж из дома выгонит.

Она засмеялась, простилась с нами и пошла дальше. Мы посмотрели ей вслед. Полина была не просто набожна, а набожна чрезвычайно. Женщина знала все установления церкви и её святых, помнила многие молитвы, ходи­ла с паломниками и не пропускала ни одной праздничной службы в посел­ковой церкви. Земляки признали её главной богомолкой деревни и знатоком православных дел. Она носила юбку до пят и непременно повязывалась плат­ком, но была ещё сравнительно молода, со стройной гибкой фигурой и лёг­кими движениями.

Мы зашли в церковку, поздоровались с соседкой Полины и осмотрели тесноватую молитвенную комнату, в которой стояли две потёртые кафедры, небольшой стол с железным ящиком на нём и два напольных подсвечника в углу. Нашу скромную лепту мы тоже опустили в ящик.

Это Доронин надумал заложить храм внизу, над рекой, узнали мы от По­лины, тогда как в холмистых краях церкви принято ставить на возвышенном месте. Чтобы не тратить время, силы и деньги на получение земли под стро­ительство, попечитель отдал собственный участок, посоветовавшись с земля­ками относительно расположения храма. Все его поддержали, тем более, что в нижней части деревни народу проживало куда больше, чем в верхней.

Воздвижение креста приурочили ко дню Успения Пресвятой Богороди­цы. Подготовили крест. Позвали батюшку, отца Георгия из поселковой церк­ви, а вместе с ним приехал на своём авто священник высокого звания: бла­гочинный, отец Артемий. Договорились с автокрановщиком. И в праздник, 28 августа, к десяти часам утра в сторону заветной стройки потянулись лю­ди. Возле церкви собралось человек сто: верующие и любопытные, крестья­не и дачники, местные и гости из соседних деревень, правда, женщин было больше, чем мужчин. Многие принесли садовые цветы. Утро выдалось тёп­лое, безветренное, и даже столетние зябнущие старушки оделись не слишком тепло. Мы с женой поглядывали на собравшихся, приветствовали знакомых и тихо делились впечатлениями. Были тут и пожилые, и молодые. Все оде­лись празднично, и у всех лица приняли благостное миролюбивое выраже­ние. Кое-кого из тех людей, с кем нередко общался или просто здоровался на улице, я теперь не сразу узнавал: “Кожечкин или не он — этот чистый трезвый мужичок?” — “Телякова или не Телякова — та смирная почтенная женщина?” Одинокий пенсионер Кожечкин прежде встречался нам небри­тым, неопрятным и нетрезвым, а Телякова в толпе обычно громко мыла ко­му-нибудь кости. И о стоявшей сбоку нас милой тонкой женщине я сперва подумал: “Кто такая?” Присмотревшись же, удивился: да ведь не раз видел её на улице или во дворе дома, за частоколом: то в огороде работала моло­дица, то кур кормила, то ухаживала за поросёнком.

—                   Глянь, какая смугляночка в цветной косынке! — шепнул я жене.

—                   Это Лиза Мельникова, — ответила Вера Владимировна тоже шёпо­том. — Привлекательная женщина, когда нарядится!..

Возле незавершённой церкви было чисто подметено. Перед ней левее крыльца, на деревянной подставке, закрытой белой тканью, высился, при­слонясь к отвесной опоре, золочёный крест. Из его вертикального стержня, снизу ограниченного круглой пятой, выходила сквозь пяту короткая стальная ножка. Правее располагался на стульях разовый иконостас, образа для ко­торого богомолки купили или принесли из дома. Его украшали пышные цве­ты в вёдрах с водой, стоявших на земле. Впереди иконостаса и креста под жёлтой парчовой накидкой — кафедра, на ней — икона без оклада: образ Пресвятой Богородицы, знаменующий праздник Успения, а рядом — столик под скатёркой легко держал на себе серебряную чашу со святой водой и кро­пилом. На переднем плане, поближе к народу была установлена кафедра по­выше, накрытая красным бархатом. На ней лежали напрестольный крест, Евангелие в солидном переплёте и молитвенник. А из-за церкви выглядывал автомобильный кран. К его жёлтой стреле, опущенной на землю, была при­строена открытая зарешёченная кабинка.

В церковь зашла Полина. Она вынесла пучок тонких свечек, распредели­ла их по гнёздам круглого церковного подсвечника, стоявшего сбоку крыль­ца, и зажгла, чиркнув спичкой. Тонкие стрелы пламени заколебались, но не погасли. Вышли к народу сравнительно молодые священники. Высокий и статный благочинный Артемий был в голубой ризе и чёрной камилавке, а крепко сложенный, ростом пониже, батюшка Георгий — в ризе сиреневой и с непокрытой головой, поросшей густыми и длинными каштановыми воло­сами. Отец Артемий начал службу. Он благословил местных верующих и на строительство храма, и сам освятил место будущей церкви. Встав лицом к кресту перед кафедрой, он открыл молитвенник, прочёл речитативом над­лежащую молитву и запел поставленным голосом тропарь в честь воздвиже­ния Честного и Животворящего Креста Господня:

—                   Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое...

Православный народ подхватил, в большинстве тонкими женскими голо­сами:

—                   Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое...

Отец Георгий в это время помахивал возле отца Артемия кадилом. Он первым поддержал верующих в деревне, затеявших строить храм, а теперь взялся опекать их и навещать.

Повторяя вместе с благочинным тропарь, верующие встали в очередь для целования креста, готового к подъёму. Когда очередь прошла, двое мужчин осторожно взяли православную святыню с подставки и понесли к автокрану, а там третий мужчина, пока двое держали крест на весу, присоединил вин­тами к короткой ножке длинную, прямоугольного сечения. Длинная ножка украшалась подвижным золочёным шаром. Третий, очевидно, знаток высот­ного монтажа, встал в кабину, прикреплённую к стреле автокрана. Кабина была ему по грудь. Двое подали монтажнику крест, он поставил его у ног и придержал обеими руками. Заработал крановщик, застрекотал механизм подъёма стрелы, и крест под ликующими взглядами толпы, под её церковное пение медленно двинулся вверх. Сверкнув на солнце, он вознёсся над купо­лом и приблизился к нему. Высотник опустил руку, нагнулся и достал со дна кабины золочёный срезанный конус. Одной рукой он надел его на отросток (тоже срезанный) купола-луковицы, потом не без труда поднял крест над го­ловой и направил стальную ножку в отверстие конуса. Ножка вошла в гнез­до, устроенное под неё в полом куполе. Шар со звоном соскользнул вниз и упёрся к конус. Крест сел на шар пятой и увенчал церковь. Верующие кре­стились. В небе расплывалось тонкое облако, и, стоило напрячь воображе­ние, мне почудилось, будто над церковью вырисовывается ангельский образ. Вот голова ангела в нимбе, а вот его стройное тело в длинных белых одеж­дах и перистые крылья, расправленные посланцем Неба в парении. Смотрит, как люди возводят церковь, и радуется. Потом улетит докладывать Богу. И ещё мне казалось, что это не тёплый воздух колеблется в отдалении над землёй, а, вскинув змеиные головы, извиваются сплетшиеся гады — будто воплощённое зло уносилось прочь неодолимой силой, но цеплялось за землю, стараясь удержаться поближе к храму...

День разгорался. Благочинный взял в обе руки блестящий напрестоль­ный крест и обратился к народу с проповедью. Вначале он углубился в ту далёкую пору, когда наши предки, обживаясь на новом месте, прежде ста­вили церкви, а за ними жилые дома. Дальше отец Артемий сказал, что де­ревенский храм станет беречь деревню от несчастий и помогать единению людей, собирая верующих в общину. Он напомнил мирянам про долг чело­веческий жить по чести и совести, пообещал договориться с владыкой Евлогием об освящении храма, когда он пополнится алтарём, а в конце поздра­вил собравшихся с праздником Успения Пресвятой Богородицы и пожелал всем здоровья и благоденствия.

Снова пели, теперь в честь праздника Успения, сперва величание Бого­родицы:

—                   Величаем Тя, Пренепорочная Мати Христа Бога нашего, и всеслав- ное славим успение Твое, — дальше тропарь:

—                   В рождестве девство сохранила еси, во успении мира не остави­ла еси...

И опять целовали крест, уже напрестольный, в руках отца Артемия; а батюшка Георгий, взмахивая кропилом, всякого в очереди обрызгивал свя­той водой. И крестились, крестились...

Вера Владимировна заговорила с кем-то из женщин, а я продвинулся вперёд и подобрался к пенсионеру Кожечкину. Он в раздумье потирал бри­тый подбородок.

—                   А вы что же не перекреститесь?

—                   Да я как-то стесняюсь, потому что не больно верующий, хоть и кре­щёный, — ответил Кожечкин, повернувшись ко мне. Его загорелое лицо бы­ло морщинистым, а волосы на голове, едва отросшие после стрижки наголо, белели, как сахарные. — В церковь не хожу. Молиться не умею.

—                   Зачем же пошли на воздвижение креста?

—                   Соседи пошли, и я за ними. Отчего не пойти? Всё-таки развлечение, зрелище. Народу много. Все красивые, приветливые. Священник вот инте­ресно говорил. Курить только всё время хочется, да как-то неудобно. Никто из мужиков, смотрю, не курит.

—                   Мужиков-то здесь раз-два и обчёлся, — сказал я. — В основном — женщины.

—                   Вы сами-то сильно верующий? — поинтересовался он.

—                   Думаю, ещё не сильно. Трудное это, оказывается, дело — верить в Бо­га по-настоящему. Но стараюсь. Читаю православные книги. Захожу в цер­ковь, выстаиваю службы, исповедуюсь, хочу всё понять в богослужении.

—                   В городе-то есть куда пойти, кроме церкви, — сказал Кожечкин. — А у нас — куда? Раньше хоть клуб работал. Собирались в нём по воскресе­ньям, кино смотрели; артисты иной раз приезжали, и своя самодеятельность была. А нынче вся культура в деревне развалилась. И не токмо культура. Ни колхоза, ни совхоза, ни начальства, ни милиции. Даже магазина теперь нет, даже бани общественной. Остаётся самогонку пить и оловянными гла­зами в телевизор смотреть. Ладно, буду ходить в церквушку — всё веселее. И помощи, когда надо, стану у Бога просить, больше не у кого.

—                   Вы, безусловно, правы. — Я не знал его имени и отчества, а теперь узнавать счёл неуместным. — Но не стоит говорить о неприятном в такой светлый праздник. Желаю вам всего доброго.

На зелёной лужайке за церковью мы уже видели два очень длинных сто­ла под белыми простынями. Мужчины наскоро сбили их из досок. При каж­дом стояли по обе стороны длинные временные скамьи. Когда праздничная служба закончилась, многие направились к столам. Несколько женщин по­несли из ближайших домов блюда с закусками, бутылки с напитками, хлеб, вилки, ложки — всё хозяйки приготовили заранее. Священники, уже в чёр­ных подрясниках, также явились к трапезе. Благочинный встал; и верующие встали, выслушали предобеденную молитву и перекрестились. Яства тут бы­ли самые простые и здоровые: винегрет, салат из огурцов и помидоров, кар­тошка отварная, намасленная и посыпанная жареным луком, рыба, солёные грибы, а на десерт — яблоки и ягоды: черника, слива. На столах не было спиртного. Вино заменили компоты и соки. И нас с женой, людей немоло­дых и умудрённых жизнью, удивило, что никто из мужчин не завёл даже  шутливых разговоров о том, что не мешало бы выпить под хорошую закус­ку по важному случаю, в приятной компании да на свежем воздухе. А сиде­ли за трапезой, думаю, не полные трезвенники. Я сам люблю иногда пропу­стить рюмку-другую...

Общественницы проходили вдоль параллельно расставленных столов, убеждаясь, что люди разместились, устроились и довольны. Мы увидели По­лину и позвали её сесть с нами.

—                   Это тоже — всем миром? — спросил я её, кивнув на закуски и на­питки.

—                   Ну да, — ответила Полина. — Многие принесли что-нибудь из дома.

—                   Что же нас не предупредили? Мы бы нашли что принести.

—                   Каждого разве предупредишь? Кто встретился, тому и сказали. Да вы не огорчайтесь. Тут на всех хватит, — сказала она, глядя ласково. — Уго­щение бесплатное. Что люди сами вырастили и собрали, то и принесли. Мо­жет, только рыбу и хлеб купили в магазине.

—                   Всё такое аппетитное! — сказала Вера Владимировна, с удовольстви­ем оглядывая стол. — Всего хочется попробовать!

—                   Ну, и ешьте на здоровье. Бог послал, значит, всё на пользу...

Мы опять говорили о строительстве деревенской церкви, которая до тех пор будет не церковью, а часовней, пока в ней не появится алтарь. А рядом кто-то, степенно обедая, толковал о каждодневных делах, летом в деревне многообразных и бесконечных. И так приветливы и внимательны были все друг к другу, что казалось: собравшиеся бесконечно любят и уважают друг друга и отныне станут любить и уважать всегда. Мне хотелось увидеть До­ронина и познакомиться с ним. Полина показала его издали. Он сидел вме­сте со священниками, по ту сторону нашего стола, близко к краю: человек как человек, ничего особенного, лысоватый, в белой рубашке с закатанными рукавами. Личное знакомство с ним пришлось отложить, но я мысленно ска­зал Доронину, что за готовность и старание поставить церковь в деревне ему на том свете простится немало грехов...

Мы с женой собрались уйти, встали из-за стола и поклонились общест­ву. Полина захотела нас проводить и взяла Веру Владимировну под руку. Шли медленно, молчаливо, наслаждаясь отличным днём позднего лета, ког­да спадает солнечный жар, задувают свежие ветерки и всё меньше становит­ся комаров. Но, расставаясь с нами, Полина сказала, чуть запрокинув голо­ву и подняв глаза к небу:

—                   Как хорошо!.. Вот ещё алтарь построим, иконостас соберём да стёк­ла в окна вставим и начнем отца Георгия на богослужения приглашать! За­ходите в церковку! Не забывайте!

Не забываем, заходим. А то просто глядим издали на красивый стороже­вой пост и святилище местных православных. И глаз радуется, и на ду­ше легко.

 

Альберт Карышев

 

Впервые опубликовано в журнале «Наш современник»

← Вернуться к списку