Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Культура

Светящееся слово


Три идеи владели Тургеневым: родина, любовь и красота

Сразу же могут возразить: как? Ведь Тургенев был едва ли не самым злободневным художником отошедшего XIX столетия, откликался на такие общественные запросы, рисовал такие характеры, которые ещё только обозначались и ждали своего выхода. И это правда. Но она не противоречит сказанному. Ибо служить, как выразился о Тургеневе его друг критик Анненков, «зеркалом, в котором отражаются больные и здоровые черты родины», - это и значит жить ею.

Родина, любовь и красота были традиционными идеями русской культуры, но у Тургенева, конечно, сообразно времени, месту и личному характеру они получили своё, уникальное, никем не подменённое направление.

Идею родины он воспринял на крутом переходе от торжественной высоты, куда её поднял Пушкин, к трагической проверке её Гоголем и - далее - радикальными требованиями революционной демократии. Тургенев, однако, ни с кем из них. Хотя ближе всего как начало мысли, исток - для него Гоголь. Он старается решить проблемы своей Отчизны, включив её в семью европейских народов, соучаствуя в великой культуре Европы. Он вторгается в глубины германского духа и философии; овладевает вершинами французской культуры и искусства; проникается нуждами славянского мира (переводит Марко Вовчок, сострадает Тарасу Шевченко, за 17 лет до освобождения болгар пишет провидческое «Накануне»), Тургенев - чрезвычайный и полномочный легат мыслящей России. И на поприще этом добивается невиданных результатов: впервые русский писатель признан, увенчан, любим, его считают учителем, восторгаются. И основания для этого капитальные. Именно Тургенев дал Европе образцы рассказа и романа как нового жанра. Жорж Санд пишет ему: «Мы все должны пойти в ученье к вам». И он говорит: нет. Читайте Толстого. И когда-нибудь - Пушкина. Ему не верят, сопротивляются, пожимают плечами, отвечают, как Флобер,- «он тривиален, этот ваш поэт». Но и на этот раз Тургенев неколебим.

Чувство Родины, её чести и истинных ценностей у него несравненно сильнее мысли о себе, собственном писательском имени. Какой пример для последующих времён, в особенности для наших! И великая русская литература, благодарная своему первому посланцу, становится на глазах изумлённых европейцев литературой мировой. И это всё, взятое в целом, многое проясняет в том, какое же место занимает Тургенев с его всеотзывчивой русской душой в нашей великой классике, в этом потерянном рае, золотом веке отечественной словесности.

Да, он был посланником русской литературы в Европе, долгие годы прожил во Франции. Однако ведь ни одной строки художественной по-французски не написал. Примечательно и то, что работалось ему одинаково легко и плодотворно в двух далёких географических точках: на чужой французской земле и в родной русской деревне. Это было, если угодно, формой некоего самоизгнания: от казённого Петербурга, от сгустившейся николаевской реакции. Впрочем, если говорить о заграничной жизни Тургенева, невольно вспоминаешь признание Гоголя, сказавшего, что никогда он не думал так много об Отечестве... как вдали от него, и никогда не был так тесно связан с ним, как живя на чужой почве. Позднее то же самое мог бы повторить и Бунин. Их объединяла одна боль. Но далее линия как будто прерывается. Вот самый свежий пример. На состоявшейся в октябре этого года в Белграде представительной конференции «Литература и изгнание» выступил, в частности, Иосиф Бродский. Недавний Нобелевский лауреат на первородном английском языке объяснил нам, что темы этой не существует. Потому что писатель выбирает для себя то место проживания, где ему экономически выгоднее. Как жаль, что этого не могут услышать ни Тургенев, ни Герцен, ни русский Нобелевский лауреат Бунин...

Как великое явление литературы, Тургенев представляется нам неким полуденным светилом русского девятнадцатого века, и не только для него.

Из-за полувердиевской бороды Тургенева выглядывает странный граф - мужчина Толстой, неистовый и уж совсем не похожий ни на какую «форму» Достоевский, наконец, открывающий красоту в самой заурядной жизни Чехов.

Между прочим, когда русская литература, развернув свои мировые силы, завоевала Европу, можно было, оглянувшись, заметить, что многие её признанные новшества и достижения уже были у Тургенева. Можно было вспомнить, что толстовские идеи опрощения и обращения к первоосновам народной жизни, к крестьянству, его морали были задолго и давно указаны Тургеневым в «Записках охотника», вплоть до таких моментов, которые, казалось, были прямо введены в литературу Толстым. Например, в рассказе «Живые мощи», где Тургенев наметил идеалы столь высокие, требующие такой душевной чистоты и всепрощения, что следовать им сам в отличие от позднего Толстого не решился.

Новизна и смелость «Записок» были таковы, что сначала никто, включая автора, не придал значения первой публикации. «Хорь и Кали- ныч», как мы знаем, был помещён в некрасовском «Современнике» среди смеси, пустяков, а друзья уговорили рассказчика снять сравнение дружбы Хоря и Калиныча с дружбою Шиллера и Гёте. Тем громче было признание. «Вы и сами не знаете, что такое «Хорь и Калиныч», - восторженно писал Тургеневу Белинский. Гениальный критик, как обычно, отметил в тургеневской книжке главное: «В ней автор зашёл к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто ещё не заходил». «Записки охотника» оказали мощное воздействие на все слои русского общества сверху донизу, вплоть до наследника престола, будущего императора

Александра II, приблизив тем самым конец «барства дикого, без чувства, без закона». Так «барин» и «охотник» стал воистину заступником народным, его адвокатом. И это было сделано ещё тогда, когда граф Толстой крупно и дерзко ссорился с «мужиковствующим» Тургеневым и говорил, что не может видеть «его демократические ляжки».

Литературно же, эстетически Тургенев вообще предвосхитил многое. Нет сомнения, на-пример, в том, что пьесы Тургенева, их тайное очарование, их тихий, рассеянный свет, отсутствие внешнего действия и глубинный подтекст были как бы подступом, прологом чеховского театра. А боготворивший Чехова Борис Зайцев в своей замечательной книге «Жизнь Тургенева» не без основания писал: «Все «лишние люди», все русские Гамлеты и незадачливые чеховские врачи пошли от Рудина». Вовсе уж нечего и доказывать, сколь многим был обязан Тургеневу Бунин. Тихие, скромные и торжественные русские пейзажи, тайна женской души, любовь, светящееся родное слово - всё это издалека подсвечено Тургеневым.

Провидчества Тургенева проявлялись иногда в мелочах. Так, о прошедшем в толпе романа «Новь» фабричном Павле автор сказал, что сам он уже стар, а вот под пером нового писателя именно этот герой станет фигурой центральной. Словно и впрямь предвидя горьковского Павла Власова...

ЛЮБОВЬ - женская любовь как мировая сила - вошла в нашу культуру от Тургенева. Никто потом, даже из самых тонких писателей, как, скажем, Бунин, не мог превзойти его. И это при всём том, что сам Тургенев был глубоко несчастен в личной жизни, пронес, словно судьбоносные вериги, своё, можно сказать, роковое чувство к Полине Виардо. Но мы не знаем, как соотносятся творческое счастье и благополучие личное у художника, уютно ли им вместе.

И, может быть, именно мягкость характера, порядочность, доходящая до слабости, неудачи и разочарования позволили Тургеневу глубже других заглянуть в женскую душу. Открыть таких антиподов, как Лиза Калитина, способная не просто любить, но «жалеть» и сострадать, увидеть свет в неземном и предвечном, и Елена, страстно полюбившая Инсарова за то - и это тоже черта наша, русская, - что тот захвачен великой нравственной идеей: освободить Родину. («Эти слова так велики, что даже выговорить страшно!» - восклицает в своём дневнике Елена.) Отсюда ещё один шаг до той безымянной русской девушки, которая переступает порог революции с готовностью отдать жизнь во имя будущей России.

«- Дура! - проскрежетал кто-то сзади.

- Святая! - принеслось откуда-то в ответ».

Так идея любви и идея Родины у Тургенева совмещаются.

Тургенев здесь вне конкуренции. И в революционном движении этой любви он был выше революционеров, которые на его книгах - как Добролюбов в статье «Когда же придёт настоящий день» или Чернышевский - «Русский человек на rendez vous»,- а не на своих, пусть верных по замыслу, но не совершенных художественно, поднимали общественное сознание.

Впрочем, и у Тургенева любовь не просто самодовлеющая ценность. Это воистину «Education sentimentale» - «Воспитание чувств». Но в отличие от знаменитого романа Флобера оно несло в себе глубоко «учительный», активный нравственный смысл. То, что утрачено сегодня в зна-чительной степени и литературой, и обществом. Тургеневские героини вызывали у тысяч русских женщин готовность к подражанию и подвигу. И запечатлённый им, словно нарисованный светящимися красками портрет нашей национальной героини Вревской - одно из ярких тому свидетельств.

КРАСОТА. И ей, может быть, самой древней идее русской культуры, ибо из-за красоты, как повествует летописец, приняли русские христианскую веру, - Тургенев также придал общественное движение. Как и любовь, «вечная тема», она полемически возникает у него.

Идея красоты у Тургенева была всеобщей, всеобъемлющей, она вбирала в себя, как часть в целое, и Родину, и любовь, и природу, и литературу, и язык. Категория «чистой» эстетики, столь хорошо знакомой ему по Канту, Гегелю, Шеллингу, она вдруг наполнялась горячим национальным содержанием, как, например, в рассказе «Певцы», где в песне «русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала... и так хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны». Такая красота врачевала и очищала душу. И в сегодняшних, благотворных, но драматических условиях перестройки идея эта оказывается живой и идущей к нам на помощь, когда уже не песни, а «зонги» гремят с подмостков и после концерта тяжелого рока на футбольном стадионе сотни молодых людей в оргастическом безумии крушат на своём пути всё - витрины, автомобили, себе подобных...

Видимо, всё же что-то очень важное, как сказал бы живой наш классик Леонид Леонов, самый ген нации подвергся возможной порче при неосторожном по радикальности ремонте души во имя построения образцового «нового человека», хотя бы даже совершенном умными руками тургеневского Базарова. И прежние ценности пали...

Как тут не сказать и о языке.

Что делается сегодня с русским языком, сколько самой ядовитой целлюлозы стекает в наш духовный Байкал! На каком вымороченном, невозможном эсперанто изъясняются с нами и в газетах, и по радио, и по телевидению! Вспоминаю сейчас, как святыню, те часы самоподготовки, когда в начальных классах суворовского училища решал орфографические задачки по отсечённому ныне от школы, очевидно, в связи о «устарелостью», учебнику академика Л. В. Щербы. Сквозь и мимо многоточий искомых падежных и глагольных окончаний проступал текст, который больно и сладко - как тоска по покинутому родимому дому - проникал в самую душу. Тогда я не обращал внимания, что это был Иван Тургенев: «Не успел я отойти двух вёрст, как уже полились кругом меня по широкому мокрому лугу, и спереди по зазеленевшимся холмам, от леса до лесу, и сзади, по длинной пыльной дороге, по сверкающим обагренным кустам, и по реке, стыдливо синевшей из-под редеющего тумана, - полились сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого горячего света. Всё зашевелилось, проснулось, запело, зашумело, заговорило. Всюду лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы... »

Не просто музыка и живопись словом, но язык- воспитатель, целитель, хранитель нации. И пусть с младенческих лет знакомы нам эти тургеневские слова, но как не произнести их сегодня? «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины,- ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!» Это стихотворение в прозе, которое К. Бальмонт назвал «благоговейною молитвою», да послужит и нам опорой в восстановлении национальных ценностей, нравственного смысла жизни - в вере, любви и милосердии. Без великого языка и великий народ будет обречен на одичание и деградацию в джунглях технического прогресса.

Хотелось бы сказать несколько слов и о личности Тургенева, о Тургеневе-человеке. Тургенев не был лишён слабостей, на которые охотно (иногда слишком охотно) указывают его современники. Но ему не приходилось выдавливать из себя по капле раба. И это происходило вовсе не от того, что сам он был дворянин, барин. Жестокий деспот по отношению к своим «малым» детям - крепостным, его матушка была деспотом и для собственных сыновей, в том числе для любимого Ванюши. Но чувство достоинства и независимости заставило его отказаться от материнской помощи, сопряженной с унизительными условиями, многие годы скрывать окаянную нужду и остаться перед собой честным.

Внутренняя свобода наполняла его. Когда вельможа с тарелкой в руках подошёл к столику, где сидел молодой Тургенев, и резко спросил, чем отличается человек от скотины, то, как известно, в ответ услышал: «Тем, что человек ест сидя, а скотина стоя». Звание русского литера-тора придало этому чувству достоинства особое благородство. Отправленный за некролог, посвященный Гоголю, на съезжую, где совершались полицейские расправы, Тургенев не теряет само-обладания, не возмущается и не обличает произвол. Он пишет там, посреди истязаний, свой гениальный рассказ «Муму». Это, мне кажется, и характеризует нравственный воздух внутренней свободы Тургенева, к которому были приспособлены его лёгкие. Сегодняшнему литератору это тоже урок.

Умирал Тургенев долго, тяжело, мучительно. Но и в этом ответственнейшем экзамене пособляла, поддерживала его литература, мысль о ней. Со смертного одра обращается он со знаменитым письмом к Толстому, умоляя его не оставлять «художество», изящную словесность. В своей книге «Жизнь Тургенева» Зайцев писал: «Удивительно, как сильно он боролся! Литературу никак не хотелось отдавать. Для жизни, для женщины, для любви он уже «устрица, приросшая к скале». Но не для литературы». И - добавлю - для литературы русской...

В нынешнем сентябре я побывал в Буживале и долго стоял перед скромным домиком, где скончался Тургенев. Столетние каштаны, помнившие его, тихим шелестом переговаривались о чём-то своём, высоком. Две баскервильские собаки тщетно рвались ко мне из-за проволоки; в такт их лаю что-то сердито кричал старик в колпаке, театрально появляясь в мансардном окошке другого, парадного дома Полины Виардо.

А мне вспомнились слова вещего Гоголя, который убеждал понять высшее назначение русских писателей: «Они были не одними казначеями сокровищ наших, но отчасти даже строителями нашими». Невозможно, кажется, лучше сказать о Тургеневе. Силою своего бессмертного слова он воистину преображал русского человека и даже воздействовал на будущее России в твёрдом убеждении, что это будущее состоится.

 

Олег МИХАЙЛОВ

 

← Вернуться к списку

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru