Культура

Лад и разлад

 

“Лад” представляет собой серию очерков о народной эстетике. Но эсте­тики без этики не бывает. Национальные этико-эстетические ценности опо­средованно связаны с крестьянским мировоззрением и творчеством, сфор­мировавшим облик народа, его язык, характер, который, несмотря на все потрясения, в своей основе остался неизменным. Вот как об этом пишет Ва­силий Белов:

“Культура и народный быт также обладают глубокой преемственностью. Шагнуть вперёд можно лишь тогда, когда нога отталкивается от чего-то, дви­жение от ничего или из ничего невозможно. Именно поэтому так велик инте­рес у нашей молодежи к тому, что волновало дедов и прадедов.

Так же точь-в-точь и будущие поколения не смогут обойтись без ныне жи­вущих, то есть без нас с вами. Им так же будет необходим наш нравственный и культурный опыт, как нам необходим сейчас опыт людей, которые жили до нас.

Книга не случайно называется “Лад” и рассказывает о ладе, а не о раз­ладе крестьянской жизни” (1, с. 7).

В основе лада лежала система православных по своему происхождению ценностей, укоренённых в русском крестьянстве. В древности слово “кресть­янин” буквально означало: “крещёный человек”, “христианин” и только по­том — земледелец. Поэтому сельчане в советское время были не крестьянами, а колхозниками. Религиозный смысл названия был утерян почти полностью, хотя и в психологии, и в мировоззрении сельских жителей (как и во всем рус­ском народе) в частичном, искажённом виде христианские ценности сохраня­лись. Они и определяли уклад жизни, который измерялся часами, днями и природными циклами. Бог, природа, Родина, род, семья, дом — всё суще­ствовало в гармонии. Можно было сфальшивить человеку, но эта фальшь тонула в общем музыкальном строе общежительного лада. Во время насиль­ственной коллективизации лад был сломан вместе с крестьянством (“Год ве­ликого перелома”), колхозный строй ценой огромных лишений и жертв (пас­порта, например, не выдавали крестьянам до 1974 года!) был приближен к общинным традициям, но в 90-х были уничтожены и колхозы. Василий Бе­лов в 2002 году сетовал:

“Деревни сегодня нет совсем. Она погибла. Сначала под ударами сталин­ской коллективизации, потом под ударами войны, далее последовали хрущёв­ские удары, ликвидация малых деревень и тому подобное. И всё это на моей памяти. Весь двадцатый век — непрерывные удары по русской деревне и рус­скому крестьянству. Перестройка добила окончательно. Советская власть бы­ла нормальная власть, даже сталинская власть, и народ к ней приспособился. А потом началась ненормальная власть, которой народ просто не нужен” (3).

И сейчас деревню продолжают добивать, считают “неперспективной”, за­крывают школы, больницы, да что там — целые районы! Нет денег? — На олим­пиаду и мировой футбольный чемпионат деньги почему-то нашлись. Протоие­рей Евгений Соколов с возмущением пишет: “Вот наш премьер разразился гневной тирадой по поводу хамства в обществе. Возможно, он забыл (а мо­жет, совсем не знает), что грех древнего Хама состоит в насмешке над своим отцом. Хамов грех — это презрение к истории (похоже, премьер не читал на­ши современные школьные учебники по этому предмету), к традиции, к вере своих предков. Это откровенное глумление над умирающей русской деревней и одновременно проведение бесчисленных мировых шоу за государственный счёт, когда народные деньги сотнями миллиардов выбрасываются на ЗРЕЛИ­ЩА. Можно ли придумать большее хамство? А сколько написано на эту тему статей, и хоть малейшая реакция на них была у наших правителей всех уров­ней?” (7). Власть даже не скрывает, что сознательно уничтожает деревню, об­разование, медицину, только слово применяет другое: “оптимизация”.

Сейчас в критике стала довольно распространённой точка зрения, что со­временная деревня перестает быть основой преемственности, формирования национального характера, хранительницей народных традиций. Но, во-первых, национальный характер и народные традиции — слишком устойчивые во време­ни явления, которые сохраняются, пусть в изменённых формах, на столетия. Непопулярный ныне В. Ленин сказал об этом так: “Сила привычки — страшная сила”. Повальная эпидемия “дачного” и “загородно-деревенского” ведения хо­зяйства — следствие не только бедности, но ещё и неосознанного, судорожно­го стремления сохранить привычный уклад жизни хотя бы в миниатюре. Во-вто­рых, львиная доля этнографических признаков деревни и основа так называе­мого “менталитета” переместились сегодня в провинциальную Россию. С одной стороны — Москва, с другой — бескрайняя Россия, по сути, большая деревня.

Что же мы имеем сейчас? Какие ценности мы сумели сохранить, а какие — нет, что вернулось из небытия, а что было утеряно навсегда или на время?..

Прежде всего, надо сказать об отношении к труду.

“Работать красиво не только легче, но и приятнее. Талант и труд нераз­рывны. Тяжесть труда непреодолима для бездарного труженика, она легко по­рождает отвращение к труду.

Вот почему неторопливость, похожая с виду на обычную лень, и удачи та­лантливого человека вызывают иной раз зависть и непонимание людей по­средственных, не жалеющих в труде ни сил, ни времени.

Истинная красота и польза также взаимосвязаны: кто умеет красиво ко­сить, само собой, накосит больше. Так же как и тот, кто умеет красиво плот­ничать, построит больше и лучше, причём вовсе не в погоне за длинным руб­лём...” (1, С. 31).

Творческий крестьянский (и любой иной) честный труд всегда был в по­чёте. Даже торговля.

“Крестьянин и городской простолюдин уважали честного торговца, с по­чтением относились к торговому делу. Потому и попадались частенько на уду к обманщику и выжиге. Пользуясь народной доверчивостью, торговые плуты сбывали неходовой или залежалый товар, да ещё и подсмеивались. Такие купцы относились к честным торговцам с презрением, переходящим в нена­висть. Как, мол, это можно — торговать без обмана? С другой стороны, тор­говец, торгующий без обмана, быстро приобретал известность в народе и от­того богател быстрее.

Многие после этого увеличивали оборот, расширялись. Другие же искус­ственно тормозили дело, считая грехом увеличение торговли. Последние пользовались у народа особым почтением” (1, С. 54).

Да, честная торговля пользовалась уважением. Но не торгашество! А. И. Солженицын отметил в своей статье о писателе эту мысль В. И. Бело­ва: “Сами торговцы считали увеличение своей торговли — грехом” (8, С. 155).

Частная собственность священна и неприкосновенна — это закон. Но свя­щенна она именно потому, что человеку не принадлежит, а является Даром Божьим. И горе тому человеку, который “не в Бога богатеет”, умножая капи­тал нечестным “трудом” или используя его в неправедных целях, для наживы и разврата. Частная собственность, которая украдена, присвоена обманом, “прихватизирована” — не собственность, а воровская добыча. И за наруше­ние заповеди: “Не укради” — положена кара обыденно-знаменитая: “Вор дол­жен сидеть в тюрьме!”

В народе ценился любой талант: плотника, доярки, мастерового, лётчи­ка, писателя, печника.

“Дом (или хоромы) давал кров и уют не только людям, но и коровам, и лошадям, и всякой прочей живности. И если в духовном смысле главным местом в хоромах был красный угол главной избы, то средоточием, матери­ально-нравственным центром, разумеется, была русская печь, никогда не ос­тывающий семейный очаг.

Печь кормила, поила, лечила и утешала. На ней подчас рожали младен­цев, она же, когда человек дряхлел, помогала достойно выдержать краткую смертную муку и навек успокоиться.

Печь нужна была в любом возрасте, в любом состоянии и положении. Она остывала только вместе с гибелью всей семьи или дома.

Удивительно ли, что печника чтили в народе не меньше, чем священника или учительницу?” (1, с. 49).

Мы боимся признаться открыто в том что, отказавшись от идеи справед­ливости, совершили ошибку, точнее, национальное предательство. В народе об этом говорят уже лет двадцать, интеллигенция же никак не может разгля­деть очевидное: капитализм так же, как и 100 лет назад, практически во всех сферах, за исключением торговли, показал свою неэффективность и неспо­собность к творчеству. В соревновании с советским прошлым он безнадёжно и окончательно проиграл.

Говорит иерей Александр Шумский: “Капитализм в России смотрится, как на корове седло: на корове под седлом далеко не ускакать, да и молока с неё не получишь, потому что корова под седлом вряд ли будет стремиться к по­вышению надоя. Нельзя не прийти к выводу, глядя на нашу современную Рос­сию, что не предназначена русская земля для капитализма. Перегородочная Европа предназначена, а степная Россия нет. Степная кобылица никогда не станет свиньёй, ничего с этим не поделаешь. Поэтому, как ни крути, социа­лизм является органичной формой русской жизни. Разумеется, я имею в ви­ду социализм без коммунистической идеологии. А вот ещё одно соображение в этой связи. Монархию в России свергла буржуазная революция, и за это русская буржуазия получила возмездие в ходе социалистической революции. Так что винить в русской смуте начала XX века следует, прежде всего, недо­развитый русский капитализм. И сегодня он такой же недоразвитый. И раз­витым никогда не станет, прежде всего, по моральным причинам” (10).

Важнейшей ценностью в укладе крестьянской жизни была семья.

“Семья для русского человека всегда была средоточием всей его нравст­венной и хозяйственной деятельности, смыслом существования, опорой не только государственности, но и миропорядка” (1, с. 108).

Столетиями вырабатывалось общественное отношение не только к быто­вой, но и интимной её составляющей. Честь, совесть, стыд, целомудрие... Это были не просто громкие слова, от этих ценностей зависело нравственное и физическое здоровье народа.

“Ошибочно мнение, что необходимость целомудрия распространялась лишь на женскую половину. Парень, до свадьбы имевший физическую бли­зость с женщиной, тоже считался испорченным, ему вредила подмоченная репутация, и его называли уже не парнем, а мужиком” (1, с. 125-126).

Красота отношений между молодыми людьми питалась иной раз, казалось бы, такими взаимно исключающимися свойствами, уживающимися в одном че­ловеке, как бойкость и целомудрие, озорство и стыдливость. Любить означало то же самое, что жалеть, любовь бывала “горячая” и “холодная” (1, с. 126).

Обратные современные примеры приводить не хочется. Иногда кажется, что наше центральное телевидение возродило печально известное в 20-х го­дах общество “Долой стыд!” Русские учителя ещё в 1994 году констатировали: “Массовые издания, СМИ и т. д., оказывают зачастую разлагающее влияние на сознание (и подсознание) молодёжи, разными способами стимулируя жи­вотные инстинкты, апологию насилия, психологию потребительства, разру­шая иерархию ценностей, воспитывая цинизм, равнодушие, бессовестность, подрывая и уничтожая в сознании молодёжи основополагающие, социально­необходимые качества: чувство долга, понятие о святыне, рефлекс идеала, отношение к труду как к нравственной обязанности, то есть всё то, без чего не может существовать ни общество, ни армия, ни государство, ни нация” (5, с. 337).

От семейно-бытового уклада — прямой путь к святым для нас понятиям: Родина, Вера, Народ.

На родине всё было родным, принадлежало к роду. “Ты какого роду-пле­мени?” — вопрошали герои русских сказок.

“Родная деревня была родной безо всяких преувеличений. Даже самый злобный отступник или забулдыжник, волей судьбы угодивший куда-нибудь за тридевять земель, стремился домой. Он знал, что в своей деревне найдёт и сочувствие, и понимание, и прощение, ежели нагрешил... А что может быть благодатнее для проснувшейся совести? Оторвать человека от родины озна­чало разрушить не только экономическую, но и нравственную основу его жиз­ни” (1, с. 108).

По народным представлениям, у каждого человека три матери: родная, крёстная и Мать-Сыра-Земля (Россия). “Земля — лоно предков, последний приют всех живущих на ней людей... Тяжким грехом считалась “матерная” брань, так как ругающийся “матерными” словами бранит свою собственную мать, общую для всех Мать Пресвятую Богородицу и, наконец, Мать-Сыру- Землю” (9).

Почитание земли в русской культуре давным-давно христианизировано. Так, Соня Мармеладова умоляла Раскольникова поцеловать землю и просить прощения у матери-земли (смесь языческих и христианских представлений). Великий грех — сквернословить, плевать на землю, а покинуть Россию — всё равно, что бросить свою мать.

Вера всегда жила в нашем народе. В иные периоды советского времени нельзя было произносить слово “православие” — не беда, ему нашли замену: “духовность”. Василий Белов с благоговением пишет в книге о церковных праздниках, обрядах, иконах.

“Что же объединяет все школы и стили русского иконописного искусства, что делаетего цельным, определённым? Отвечать на этот вопрос, вернее, ставить его, опять же как-то не очень уместно... Любой разговор о великих явлениях творчества и художества всё равно будет ограниченным по сравне­нию с этими явлениями, всё равно никогда не исчерпает всей их сути.

Иначе великое явление не было бы великим.

Тайна художественного творчества останется тайной, сколько бы мы ни раскрывали её. Раскрытая же, разгаданная тайна будет принадлежать науке, а не художественному творчеству” (1, с. 277).

Василий Белов говорил в книге о крестинах как об утерянном обряде: “В настоящее время описываемый обряд почти повсеместно исчез...” К сча­стью, это Таинство вернулось в нашу жизнь.

“Церковный обряд крещения был обязательным в жизни русского кресть­янина. По народным поверьям, душами некрещёных детей распоряжается дьявол. Нередко по смерти ребенка мать горевала не оттого, что его не ста­ло, а оттого, что дитя умерло некрещёным.

Восприемники, то есть крёстный отец и крёстная мать (кум и кума по от­ношению друг к другу), были обязательны при крестинах. Крестники, как правило, очень любили и чтили их” (1, с. 202).

Русский народ — великий философ и поэт, созидатель нашей истории, и оценивать его надо по вершинам, а не по худшим его представителям, как это делает наша центральная пресса, состоящая почти сплошь из людей так называемой “либеральной национальности”. Изменился к худшему не рус­ский народ, а те, кто корёжит его экономическую и культурную основу. Об экономике говорить не будем, у нас и в культуре есть свои чубайсы: Фур- сенко, Ливанов и им подобные. Раскол между народом и властью — катастро­фический! Трагический раскол существует и в самом народе:

“Наша демократическая так называемая революция разделила русский народ. И старается делить его, дробить на всё более мелкие составляющие. Нас лишают нашей национальной и духовной цельности. А когда душа начи­нает дробиться, невозможно никакое созидание” (3).

Народ никому не нужен, власть и бизнес живут “по понятиям”, у населе­ния за все эти окаянные годы ни разу не удосужились спросить, чего же оно хочет (не провели ни одного референдума!), небезосновательно полагая, ка­ков будет ответ...

Наука презираема, её тонкий верхний слой съёживается, как шагреневая кожа, уступая место примитивизму и халтуре — вплоть до потери квалифика­ции. Омар Хайям писал ещё в XI веке:

 

В наше время доходней валять дурака,

Ибо разум сегодня в цене чеснока.

 

Нет научного плана развития страны (на самом деле он есть и давно пы­лится в Академии наук, но властям не до него), а самое главное — нет хозя­ина, нет воли.

Да что там Академия — к Православной Церкви не прислушиваются наши “богобоязненные верхи”! Где реакция на её заявления о необходимости нрав­ственного контроля над СМИ? Где хотя бы шевеление по поводу рекоменда­ции ввести прогрессивный налог на богатых, как в той же Швеции или Норве­гии? Где, наконец, ответ на недавний документ о православном понимании прав и обязанностей человека в современном мире?.. Вездесущее молчание, либо крайне безграмотные, нелепые комментарии.

Не только равнодушие, но и высокомерие по отношению к провинциаль­ной России, игнорирование её интересов — главная причина неудач всех ре­форм в России, начинаемых “сверху”. Единственный путь для нас — действо­вать самим, возрождать народное самоуправление.

“Новгородское и Псковское вече, как будто бы известное каждому школь­нику, на самом деле мало изучено. Оно малопонятно современному челове­ку. Что это такое? Демократическое собрание? Парламент? Исполнительный и законодательный орган феодальной республики? Ни то и ни другое. Вече можно понять, лишь уяснив смысл русского общинного самоуправления. Мирские сходы — практическое выражение самоуправления. Заметим: само­управления, а не самоуправства. В первом случае речь идёт об общих инте­ресах, во втором — о корыстных и личных...

Ясно, что такое явление русского быта, как сход, несший на своих пле­чах главные общественные, военные, политические и хозяйственные обязан­ности, имел и собственную эстетику, согласную с общим укладом, с общим понятием русского человека о стройности и красоте” (1, с. 208-209).

Василия Белова при жизни и после смерти снисходительно, а то и пре­зрительно называли и называют “деревенщиком”: “Ату его! — кричат идеоло­гические и технические прогрессисты. — Он же идеализирует прошлое! ” (2, с. 45). На самом деле Белов в “Ладе” разглядел в крестьянстве (и не толь­ко в крестьянстве!) носителя православного сознания, смертельно опасного для либералов.

Ненавидящий Белова вражеский стан уже в те годы “почти открыто про­тивостоял его родине — России” (2, с. 347). В выборе средств он не стеснял­ся: “Нам усиленно прививали всевозможные комплексы, — пишет классик. — Враги ненавидели нашу волю к борьбе. Тот, кто стремился отстоять свои кровные права, кто стремился к цели, кто понимал своё положение и осознал важность своей работы, кто защищал собственное достоинство, был для этих “культурников” самым опасным. Таких им надо было давить или дурить, вну­шая комплекс неполноценности” (2, с. 312).

И всё-таки основу народной жизни сломать невозможно. Никому ещё не удалось и не удастся. Лад может исчезнуть только вместе с народом.

“Даже три века господства кочевников не научили его, к примеру, есть конину или умыкать чужих жен” (1, с. 106).

Так что же такое — беловский “Лад” в современности и вечности?..

Как писал Юрий Селезнёв: “Это чрезвычайно ёмкое русское слово дейст­вительно являет собой единство многообразия: это и вселенский лад — целый мир, гармония миропорядка; это и лад определённого уклада общественной жизни — жизни в любви, дружбе, братстве, добрососедстве, взаимопонима­нии; и жизни семейной: лад — это супружество, лада — любимый, милый, же­ланный человек; и трудовой — ладить — делать хорошо, с умением, вкусом; лад — это и определённый тип сознания, мирочувствования: лад — это согла­сие, гармония...” (6).

Нобелевский лауреат Александр Солженицын: “Книга “Лад” — драгоцен­ность в русской печатности” (8, с. 155).

Критик Юрий Павлов: “Деревенская проза” есть бытийная, историко-фи­лософская проза, она самое значительное явление в русской литературе вто­рой половины XX века. И это та объективная реальность, с которой, подчерк­ну, никогда не согласятся современные авторы учебников, либеральные кри­тики, журналисты, преподаватели...” (4).

Василий Белов учит нас не падать духом: “Народная жизнь обладает, по- видимому, и свойством регенерации, свойством восполнения, как восполня­ются или даже возрождаются почти что из ничего некоторые растения и орга­низмы...” (2, с. 65).

“Пора, наконец, вернуться к традиционной русской государственности, к традиционным национальным ценностям, — пишет Юрий Павлов. — И твор­чество Василия Белова — один из краеугольных камней в фундаменте будуще­го Русского Дома. Необходимо только прочитать и объективно оценить разно­жанровое наследие великого писателя... Тем, кто болеет за судьбу России, следует помнить следующие слова Белова: “Пока наш народ не обретёт Бога в душе своей, до тех пор не вернётся и наш русский лад” (4).

В последнее время власть в нашей стране всё чаще стала прибегать к па­триотической риторике. Но это дымовая завеса, “операция прикрытия”, как говорят чекисты. Надежда на “перерождение” власти — иллюзия. Надо по­мнить слова Василия Ивановича Белова: “Я всей кожей чувствую, что с анти­народной властью Россия не примирится ни сегодня, ни завтра” (2, с. 237).

Нас ждут грозные испытания: будущие годы пройдут под знаком нацио­нально-освободительной борьбы по возвращению народу власти, собствен­ности и исторической преемственности. Силы для этой борьбы накапливают­ся именно сейчас. Каким образом содействовать этому — каждый решает сам. Будут ещё поражения, и немалые. Но победа обязательно придёт!

 

Виктор Бараков

Впервые опубликовано в журнале «Наш современник»

 

 

 

Использованная литература:

1.                    Белов В. И. Лад: Очерки о народной эстетике. М., 1982. — 293 с., ил.

2.                    Белов В. И. Раздумья о дне сегодняшнем. Рыбинск, “Рыбинское подворье”, 2002. — 368 с.

3.                    Молюсь за Россию: беседа Владимира Бондаренко с Василием Беловым. // Наш современник. 2002, №10.

4.                    Павлов Юрий. СМИ о смерти Василия Белова // Российский писатель. 2013, 11 февраля.

5.                    Решение IV Всероссийской научно-практической конференции “Филология и школа: преподавание словесности в современных социокультурных условиях и проблемы высшего гуманитарного образования” (19-21 октября 1994) // Фило­логия и школа. Выпуск I. М., ИМЛИ РАН. 2003. С. 337-339.

6.                    Селезнёв Ю. И. Василий Белов: Раздумья о творческой судьбе писателя. М., “Сов. Россия”, 1983. — 144 с. Писатели Сов. России.

7.                    Соколов Евгений, протоиерей. Иродово жертвоприношение современных кесарей // Русская народная линия.

8.                    Солженицын А. Василий Белов // Новый мир. 2003, № 12. С. 154-155.

9.                    Тульцева Л. А. Божий мир православного крестьянина // Менталитет и аг­рарное развитие России. М., 1996. С. 302.

10.                 Шум с кий А., иерей. Мальчиш-Кибальчиш приближается // Русская народ­ная линия.

 

← Вернуться к списку