Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Культура

Молодежь и ее учители


I

 

Наша публицистика весьма редко пользуется брошюрой как орудием действия, и моей “Летописи печати” постоянно приходится вращаться в области печати повременной. В настоящем году заметно было, однако, сильное публицистическое движение в форме ряда брошюр, из которых особенно обратили на себя внимание книжки профессора Кареева [1] “Письма к учащейся молодежи о самообразовании” и продолжение этих писем — “Беседы о выработке миросозерцания”. Брошюры эти имели, по-видимому, успех, так как расходятся в огромном количестве. Г-н Волынский, который высказал по поводу проповеди г-на Кареева несколько очень дельных возражений, не верит в глубину влияния его книжек. “Мы, — говорит он, — не знаем, с каким чувством русское студенчество читает эти растянутые и туманные "Письма" и "Беседы". Нам не приходилось говорить с молодыми людьми об этих книжках. Но память еще недавних личных впечатлений, вынесенных из университета, дает нам уверенность, что эти широковещательные манифесты профессора Кареева по адресу юной России не должны иметь настоящего успеха... Если книги г-на Кареева расходятся несколькими изданиями, если они читаются и вызывают печатные возражения, то это только потому, что наши университеты слишком не избалованы талантами, а вопросы философского и социального характера с каждым днем все настоятельнее требуют новой разработки” (“Северный вестник”, октябрь). Как бы в подтверждение своей мысли г-н Волынский указывает на возражения, появившиеся против профессора Кареева из самой студенческой среды: А. Трнка. Ответ одного из учащейся молодежи на письма к ней г-на Кареева о самообразовании (СПб., 1895) и С. Обращение товарища к студентам (СПб., 1895). Несмотря, однако, на эти голоса из среды молодежи, едва ли мнение г-на Волынского основательно. Насколько приходилось слышать, проповедь г-на Кареева имеет успех довольно значительный, да и пять изданий брошюры в течение одного полугодия представляют у нас явление редкое, само по себе доказывающее, что книжки берутся молодежью прямо нарасхват. Объяснять это тем, что наши университеты не избалованы талантами, весьма трудно. Не таланта в этих случаях ищут, а, так сказать, мудрости учителя. Профессор является для молодежи представителем науки, ее возвышенных стремлений, ее вековых успехов, ее конечных выводов. Личная степень талантливости учителя в этом случае в счет едва ли берется, как не берется она в счет у других наиболее популярных любимцев молодежи, из которых, кажется, нет ни одного, особенно блещущего талантами или научными заслугами. Именно это и придает интерес проповеди профессора Кареева, ставя перед нами вопрос о молодежи и ее учителях.

 

II

 

На первый взгляд задача, принятая на себя (по крайней мере, на словах) профессором Кареевым, кажется чрезвычайно симпатичной. Он хочет помочь выработке в молодежи умственной самостоятельности. Он ей рекомендует учиться самой и настаивает на необходимости не “усвоить”, а “выработать” миросозерцание. Что, кажется, может быть более кстати? Молодежь всегда одинакова. Сильную сторону ее составляют интенсивные нравственные побуждения. Но рядом с этим неизбежную слабую сторону всякой молодежи современной, как и прошлой и будущей, всегда составляет незрелость, а стало быть, и несамостоятельность умственная. Ни за эти хорошие, ни за эти плохие качества молодежь нельзя особенно ни хвалить, ни порицать, потому что, в конце концов, это дело возраста. Здесь очень мало чего-либо лично добытого, чего-либо такого, что составляет заслугу или проступок. Но как бы то ни было, из самых свойств возраста ясно вытекает главнейшее требование, которое приходится ставить молодежи: личного, самостоятельного усвоения духовного наследия предшественников и приобретения таким образом способности к выработке чего-либо для последующих поколений. Заслуга учителя молодежи сводится к тому, чтобы возможно глубже заложить в ней способность к этой будущей самостоятельной работе.

В этом отношении именно наиболее грешат любимые молодежью, популярнейшие ее учители. Обвинять ли молодежь за то, что именно они среди нее популярны? Отчасти, конечно, да. Однако молодежь в этом отношении имеет за себя обстоятельство, весьма смягчающее вину. Именно те причины, по которым ее любимцы совсем не годятся ей в руководители, создают для них наибольшие средства влиять на молодежь.

Оставим на минуту в стороне г-на Кареева, чтобы вспомнить сначала историческую почву, на которой он является в настоящее время.

Деятельные просветительные слои нашего общества давно уже разбились у нас на два лагеря. Один, наиболее многочисленный, храня основную подражательность русского просвещения, все свои идеи развития и улучшения тесно связывает с общей переплавкой России на началах европейского миросозерцания. Другой слой, доселе еще составляющий меньшинство, стремится повысить русского человека и русскую жизнь путем развития тех самых основ мысли и жизни, на которых Россия выросла и существует. Молодежь издавна стала особым предметом воздействия первого, но никак не второго слоя. Составляет ли это ошибку со стороны слоя национального просвещения? Это трудно сказать. Здесь не столько ошибка, как крайний недостаток сил. До сих пор те, кто работает над повышением национальных основ русской жизни, отягчены работой самой сложной, среди которой воздействие на молодежь, естественно, занимает далеко не первое место. Наоборот, безнациональное и антинациональное западничество издавна и столь же естественно смотрело на молодежь как на главную, самую удобную для воздействия среду. По самому возрасту молодежь менее проникнута традициями национальными и, не имея опыта, более поддается чисто теоретическому влиянию. Точно также, по самому возрасту, она представляет среду наиболее бунтливую, любящую пошуметь. Для отрицательной пропаганды она, естественно, наиболее удобна. Поэтому издавна наше западничество всех оттенков, начиная от деятелей постепенного, “легального” переворота и кончая крайними революционерами, сплотилось в целый ряд организации для воздействия на молодежь. В конце концов множество всегда существующих кружков с характером вполне вольным и частным, а иногда и в виде строго сплоченных организаций, окружают молодежь сетью воздействий, дружно отстраняющих ее от всех “посторонних” влияний. Известно, что очень давно у этих “опекунов” молодежи установилась тактика: систематически “не допускать” молодежь ни до чего “еретического”, не показывать ей “чужих” книг, объявлять компрометирующим самое желание познакомиться непосредственно с проповедниками “чужих” учений и т.п.

Таким образом, у тех, кто исторически захватил у нас в свои руки преимущественную роль учителей молодежи, самые задачи, самые цели этого захвата исключают возможность стать хорошими учителями. Здесь дело не в их убеждениях и идеалах. О них можно спорить. Иному они кажутся ошибочными и вредными, другому — истинными и благодетельными. Но дело, повторяю, не в этом. Дело в том, что хороший учитель есть тот, цель которого состоит именно в повышении, в развитии ученика. Наши же учители молодежи исторически подошли к ней только как к средству для достижения своих политических и социальных целей. Их задача исторически сложилась не в том смысле, чтобы вырабатывать наибольшую развитость и умственную самостоятельность молодежи, а в том, чтобы привить молодежи свои собственные взгляды. Без сомнения, когда это совместимо с повышением молодежи, они стараются ее повышать. Но весьма часто их задача становится в противоречия с задачами учителя. Так, например, учитель, имея целью повышение ученика, а не что другое, старается сделать его возможно более разносторонним, старается, чтобы он узнал возможно большее количество точек зрения, выработанных человечеством в стремлениях понять мир и жизнь. Настоящий учитель старается, чтобы ученик возможно более непосредственно узнавал эти точки зрения, по возможности в подлиннике, так чтобы в конце концов остановился на чем-либо действительно соответствующем его индивидуальности, ибо это именно путь, открывающий простор будущему творчеству ученика. Обогащая таким образом ум ученика доступом ко всему миру разнообразных идей, учитель старается также, чтобы способности, вложенные природой в душу ученика, не оставались неразвитыми. Учитель лично может быть плохим эстетиком, но, сознавая пробел в своей природе, тем более остережется заглушить в душе ученика ростки чувства красоты. Лично даже скептичный, он остережется заглушить у ученика порывы религиозного чувства, в котором, быть может, у того кроются именно все зачатки его развития и способности к творчеству и т.д.

Но основная партийность самых целей, с какими подошло к молодежи направление, видящее в ней лишь орудие, конечно, исключало всякую возможность такого отношения к индивидуальности ученика. Не выработка человека нужна для партийного деятеля, а выработка члена партии. Если этого нельзя достигнуть повышением ученика, то партийный деятель не останавливается перед понижением его. Он отстраняет ученика от целых областей человеческого мышления и ощущения. Он отстраняет ученика от представителей этих чуждых и враждебных для партии областей. Все это хотя естественно, но вместе с тем прямо гибельно для развития молодежи, и в общей сложности воздействие на нее таких ее “учителей” было и остается в культурном смысле истинным несчастьем. Дело тем печальнее, что, понижая молодежь, наше западничество с каждым поколением тем самым все более понижалось и само. Люди 40-х годов еще отличались широким, разносторонним развитием. Но уже деятели 60-х годов в культурном смысле представляют каких-то полуобученных “варваров” в сравнении с поколением Грановского и Герцена. Постепенный упадок шел все более возрастая, из десятилетия в десятилетие, способности и развитость все более исчезали, заменяясь все исключительнее партийной дисциплиной и техникой. В конце концов этот слой, крепко окружающий молодежь кольцом своего традиционного влияния, выродился до чрезвычайной степени, становясь вреднейшим тормозом развития ее. В таком положении было бы особенно важной заслугой указать молодежи возможность самостоятельной работой сколько-нибудь восполнить прорехи, производимые влиянием среды.

 

III

 

Собственное “направление” профессора Кареева достаточно хорошо известно. Известны также и размеры его дарований как ученого. Если бы профессор заявил, что желает привить молодежи свои собственные понятия, мы бы так и знали заранее, что он не даст ей ничего такого, чего она не могла бы почерпнуть из “Вестника Европы”, “Русской мысли” и даже, пожалуй, “Русских ведомостей”. Но профессор Кареев выступает с обещанием указать молодежи способы выработки не партийного деятеля, а человека. Это слово он подчеркивает. Он на все лады повторяет, что молодой человек должен сам развиваться, сам “выработать”, даже “выстрадать” свое миросозерцание. Возможно ли представить себе, чтобы человек, как бы то ни было, много учившийся, профессор, почти старик, — чтобы он таки совсем не понимал смысла этих слов и за всю жизнь, ни в личном опыте, ни в книгах не находил указаний на условия выработки развитого человека? А между тем, перечитывая “Письма” и “Беседы”, видишь, что все им рекомендуемое как путь и пособие для самовыработки находится в полном противоречии с задачами именно самостоятельной выработки человека. Почему это? Неужели учитель ничего сам не знает? Нельзя же предположить, чтобы он сознательно и так коварно обманывал молодежь!

Как бы то ни было, по каким бы то ни было причинам учащаяся молодежь в действительности не получает от профессора никакой помощи. Эти “Письма” и “Беседы” только загромождают еще более путь развития ее. Проповедь профессора Кареева может иметь значение партийное, но этим и исчерпывается ее значение.

Нельзя не сказать, что профессор Кареев как учитель молодежи в самом корне ставит неправильно ответ на ее запросы. Сама молодежь может формулировать их в смысле искания миросозерцания, в смысле стремления к самообразованию. Но для учителя обязательно было бы понимать, что эта формулировка очень мало точна, захватывает лишь видимую внешность стремлений, а не их существо. Молодежи это совершенно простительно. Но, кажется, от учителя позволительно бы ожидать более глубокого понимания. Г-н Кареев прежде всего должен был указать молодежи, что кроется в основе ее пока еще не вполне сознанных стремлений, и этим он действительно дал бы прочный опорный пункт для ее самообразования и выработки миросозерцания. Следовало бы сказать учащемуся юношеству, что в его душе говорят собственно вопросы “как жить?”, “чем жить?”, а это, другими словами, составляет бессознательное стремление к выработке личности. Задача эта действительно основная для каждого человека. Все остальное, к чему мы так или иначе стремимся, правильно или ошибочно, все дела, хорошо или худо нами исполняемые, — все это не более как средства, условия, частные победы или поражения в этой основной задаче нашей жизни. Выработка личности, понятно, особенно жгуче стоит перед людьми молодыми, еще только вступающими в жизнь. А вместе с тем, указав молодежи на эту главную личную задачу каждого, профессор Кареев остался бы на почве и важнейшей общественной задачи России, ибо наше общество наиболее страдает именно от недостаточной и плохой выработки личности своего образованного слоя.

Указав молодежи на эту задачу, профессор Кареев должен бы, далее, объяснить ей условия выработки личности, в числе которых нашли бы свое место самообразование и выработка миросозерцания, но не иначе как рядом с другими задачами, не менее важными. Выработка личности есть действительно задача не только умственная, но и нравственная. Она предполагает достижение не только понимания, но самой способности к пониманию, а также развитие силы нравственной, состояние которой определяет самое направление наших умственных интересов. При таком правильном освещении стремлений молодой души профессор Кареев сам увидел бы, что выработка миросозерцания никак не может быть достигнута одним чтением книжек, если бы даже список их был подобран и не так, как делает он, а действительно в интересах развития учащегося.

 

IV

 

Очевидное непонимание человека как существа деятельного, лишь неразрывно с деятельным состоянием собственной духовной жизни вырабатывающего “миросозерцание”, это прискорбное в “учителе” непонимание сказывается и в дальнейших наставлениях профессора Кареева. Его взгляд на человека не может быть назван пессимистичным только потому, что это — прошу извинения — не пессимизм, а обыкновеннейшее филистерство. Приглашая юношество не терять дорогого времени и торопиться запасаться миросозерцанием, профессор мотивирует этот долг молодежи такими размышлениями:

“Главные интересы, умственные стремления и приемы мысли зрелого человека, его философские взгляды, основные моральные воззрения и общественные убеждения — все это является более или менее сформировавшимся или, по крайней мере, резко обозначившимся к концу того периода, который совпадает с университетскими годами, и то, что не было приобретено в этот период, так и остается пробелом во всей остальной жизни человека”. Итак, молодежь должна торопиться пользоваться временем.

Жизнь человеческая вообще коротка, и никто не знает, когда он умрет. Поэтому терять время действительно не следует. Но тем не менее профессор Кареев таким предисловием дает молодежи самое ошибочное направление и самое превратное понятие о человеке.

Фактически в отношении собственной нашей интеллигенции профессор до некоторой степени прав. Человек нашей интеллигенции действительно весьма часто только и живет духовной жизнью что в университете и затем на весь век остается с тем, что успел захватить до 21—22-летнего возраста. Но как профессор не понимает, что он рисует бедных уродов, людей, почти недостойных и названия человека! Такой ли пример должно указывать молодежи в начале ее самовыработки? В университете бурш, в жизни филистер... С получением диплома — конец развитию... К этому ли должна приспособляться молодежь? Лучше бы профессор вспомнил, что ни один человек, которыми сколько-нибудь двигалось развитие человечества, не принадлежал к тем недоразвитым уродам, о которых он говорит. Умственное и вообще духовное развитие только начинается по достижении физического (которое совпадает с концом университетского курса). Университетская молодежь должна знать и понимать, что у нормального человека настоящая установка интересов, умственных стремлений, философских взглядов — все это особенно ценно в период 30—40 лет, в период, когда человек впервые получает возможность вполне сознать свою личность и работать над собой и своими задачами не как ученик, а как самостоятельное разумное существо. Да, у нас, в нашей интеллигенции этого часто, слишком часто нет. Но ведь это именно оттого, что она крайне плоха. Ведь оттого-то она так мало способна к творчеству, так жалко подражательна. Подумайте только: философские взгляды, нравственные интересы, общественные стремления — все это установлено к 21—22 годам, и “что не приобретено в этот период, так и остается пробелом во всей жизни человека”. Но ведь это ужасно! Ведь в этот период человек еще не жил, он ничего не испытывал, не участвовал ни в каком из тех сложных столкновений, в которых человек только и узнает самого себя, и других людей, и смысл жизни человеческой. И в такое-то время он уже окончен, установлен, дальше уже ничего от него не жди...

С этого подавляющего факта, на который можно было бы указать только как на умственно-нравственное memento mori, учитель молодежи начинает как с чего-то нормального, применяясь к которому молодежь должна нести свою выработку. О, я бы тоже указал на этот факт, но я бы сказал: “Господа, видите, какая нравственная смерть перед вами, если вы будете развиваться путем этих несчастных людей? Становитесь же поскорее на более надежный путь. Помните, что ваша основная цель должна быть выработка личности. Только сделав кое-что для этого, вы можете себя обеспечить от нравственной смерти и сохранить себе возможность развития в зрелый период свой”.

 

V

 

Но профессор Кареев, видимо, даже и не чувствует, в чем беда и задача. Он совершенно благодушно, как к делу вполне законному, относится к этой бедности развития и просто умозаключает: так как развитие с 21—22 лет прекратится, то, стало быть, нужно читать, пока еще не засыпаешь над книгой. К этой высокой задаче “самообразования” и “выработке миросозерцания” он и подгоняет все свои дальнейшие рецепты. “Миросозерцание, которое вырабатывает в себе человек, занимающийся с этой целью самообразованием, — говорит он, — должно быть по возможности цельным, полным и стройным, охватывать все стороны мысли и жизни, природу, человека и общество”. Опять слова бессознательные, потому что какой же из них делается вывод? “Достигнуть этого можно лишь посредством разнообразного чтения по известной программе, объединенного притом какой-либо идеей”. Ввиду той же неизбежной краткости периода развития своих учеников профессор старается по возможности сократить и эту нехитрую программу. Когда вспоминаешь его фразы о том, что нужно выработать именно самому свое миросозерцание (и даже “выстрадать” его), и когда сопоставляешь эти задачи с жалким списком книг, чтение которых рекомендуется как якобы средство для столь высоких целей, то просто смешно становится. Трудно представить себе, что все эти “Письма” и “Беседы” не составляют щедринской сатиры, а излагаются серьезно. “Выстрадать” миросозерцание — и для этого читать профессора Кареева, и еще раз профессора Кареева, да еще Милюкова, Михайловского, да еще Милля со Спенсером... Это уж, наконец, просто комично. Напрасно профессор говорит такие слова, которых смысла он, очевидно, не переживал. Не следовало бы ему толковать ни о страдании, ни о самостоятельной выработке миросозерцания.

Указывать на чтение книг как на средство выработки миросозерцания вообще можно, лишь не имея понятия о том, что такое есть живое человеческое миросозерцание, которое складывается прежде всего под влиянием личной жизни, а никак не книжек. Оттого-то, что у нашего интеллигента нет на душе ничего, кроме книжек, наши Бруты и Фабриции в 30—40 лет столь часто оказываются более бессовестными эксплуататорами, чем всякие Разуваевы да Колупаевы. Оттого-то у них между словом и делом нет ничего общего. Но, приводя значение чтения к его нормальному размеру и признавая в этих пределах его несомненную важность, — разве такой список книг должен бы дать учитель ученикам, имея в виду их развитие, и притом самостоятельное? Уж, казалось бы, обязательно было дать ученикам возможность выбора, то есть, стало быть, указать им чтение полное и разнообразное. У профессора Кареева отсутствуют целые отделы человеческого познания. Г-н Волынский совершенно справедливо упрекает его за это: “Не найдя философских основ для нравственности, г-н Кареев не постеснялся выкинуть за борт все вопросы эстетики как ненужные для цельного понимания человеческой жизни в природе... Признавая необходимость изучения литературы, г-н Кареев по какой-то непостижимой логике отрицает те орудия, посредством которых можно придать этому изучению систематический характер. Искусство, художественное творчество представляют огромную область фактов, которую нельзя обнять и осмыслить иначе как при помощи идей, разрабатываемых в эстетике. Красота в ее различных видах и никогда не умиравшая в человечестве любовь к красоте всегда будет одним из самых важных предметов философского исследования. Историческая наука не может быть полной, если в ней не подвергнуть глубокому изучению эстетические стремления и художественные идеалы обществ. В искусстве получают свое выражение высшие дарования человека, и, не понимая творческого процесса в литературе, музыке, скульптуре, живописи, архитектуре, нельзя проникнуть к самым источникам культурного развития человечества”. Еще более упреков можно бы сделать профессору Карееву в отношении вопросов религии. Но на этих пробелах можно и не останавливаться, так как программа его чтения для “выработки миросозерцания” грешит таким основным пороком, при котором все остальное теряет уже и значение.

 

VI

 

Для того чтобы чтение могло послужить пособием для самостоятельной выработки миросозерцания, оно должно знакомить ученика со всеми проявлениями творчества человеческой природы, а стало быть, и со всеми точками зрения, с каких человечество смотрело на себя и на жизнь. Как в целях сокращения времени для самообразования, так и в целях самостоятельного развития необходимо дать ученику указания на произведения наиболее типичных и сильных представителей разных отраслей человеческого творчества и разных точек зрения. Не чужие компиляции, а самих авторов должно читать: каждый силен, каждый умен, а смотрят иногда диаметрально противоположно. Это, конечно, будет чтение трудное, но только оно одно имеет развивающее значение и ставит ученика в необходимость работать головой самому.

Только таким образом он, в меру сил своих, становится умственно самостоятельным, и даже в том, где оказывается не в силах разобраться в открывающейся перед ним бесконечной области мысли, узнает, по крайней мере, действительные размеры своих сил, а вместе с тем научается уважать в других силу мысли и тонкости восприятия, научается, наконец, различать действительную высоту ума от пошлости, вообще приобретать в меру сил ценные основы для дальнейшего самостоятельного развития.

Такой человек уж не застынет на приобретенном в 21—22-летнем возрасте.

Но не таких людей вырабатывает нам профессор Кареев. Из всего достояния человеческого творчества он открывает молодежи лишь два-три имени действительно ценных, да и то приблизительно одного направления, и затем рекомендует кучу компиляторов того же направления идей.

Молодой человек, который бы имел несчастье пройти свой курс самообразования только по указаниям профессора Кареева, получил бы самое урезанное и неточное понятие о работе мысли человечества. Она бы представилась ему плоской, однообразной. Способный молодой человек, вероятно, ощутил бы даже презрение к столь бедному человечеству. В большинстве же случаев ученик профессора Кареева, конечно, года через два просто замрет чистокровным, самомнительным невеждой, вполне уверенным, что постиг всю земную премудрость. И как легко она дается! Три-четыре года, сотня книжек — и вот ученик умнее даже самого гётевского Вагнера, который с таким легким сердцем говорит: “Хоть я и много знаю, но мне хотелось бы знать все”. Ученик профессора Кареева не сделает и последней оговорки.

Профессор Кареев на словах противополагает систему самообразования системе школьного образования. В школе, говорит он, ученика ведут, при самообразовании — он сам идет... Это принадлежит к числу фраз, которые профессор произносит без всякого понимания их смысла. В действительности он ничего, кроме школьного образования, не знает и в своем якобы самообразовании лишь воспроизводит чисто школьную систему. Разница только в том, что школа приказывает пройти известный курс “предметов” и “авторов”, а профессор Кареев старается заманить своих учеников в такой же обязательно предрешенный курс. Начиняя их головы до последних мелочей идеями исключительно “своей” школы, он вместо пятерок и похвальных листов раздает своим ученикам эпитеты “самостоятельность”, “самовыработка”... А между тем любой гимназический курс, в сущности, для самостоятельного продолжения учения дает гораздо больше, чем вольный курс профессора Кареева. При самом сжатом изложении гимназический курс все-таки, по крайней мере, не скрывает от ученика пробелов его знаний, не усыпляет его уверениями в законченности его миросозерцания и хоть по именам знакомит с великими учителями человечества. Профессор же Кареев под прикрытием обманчивых громких фраз опускает на глаза ученика такие очки, сквозь которые на всем свете ничего уж не видно, кроме Спенсера с Миллем да Кареева с Милюковым.

Насколько эти умы исчерпывают творческие способности человеческого рода — вопрос не в том. Пусть ум профессора Кареева будет столь же высок, как тяжелы томы его ученых компиляций. Во всяком случае, ученик его, не зная ничего, кроме этих великих произведений, останется еще более учеником, чем был в гимназии. Никакой самовыработки он не получает, не получает никаких указаний на способы приступить к ней, и доступ к самостоятельному отысканию их затрудняется для него прямо пропорционально степени доверия его к “учителю” своему.

 

VII

 

Нельзя, конечно, отрицать права профессора Кареева быть проповедником идей своего направления. Но это должно бы делать открыто, не прикрываясь фразами о самостоятельной выработке молодежи. Брошюры профессора Кареева в этом отношении представляют яркий образчик того, как партийные цели “направлений” заглушают у учителей молодежи всякую тень понятия об обязанностях собственно учительства. Без сомнения, например, сам автор “Писем” и “Бесед” не имел в виду “обморочивать” молодежь. А между тем фактически какой же иной смысл имеют его брошюры? Быть проповедником именно одного направления, проповедовать его так, чтобы отнимать у учеников возможность проверки и критики, и при этом уверять молодежь, будто бы этим способом он помогает ей именно в самостоятельной выработке взглядов, — как же назвать такую систему действий? В фальшивости его проповеди, конечно, проявляется не личная черта его, а черта направления, совершенно позабывшего о человеке, так что теперь профессор Кареев, даже и желая, не умеет вспомнить, что такое за штука “человек” и каковы условия его развития. Что такое “позитивист” или “гражданин будущего строя” — это у нас твердо помнят. Как фабриковать их — известно и привычно, ни о чем больше не думают уже десятки лет. Профессор Кареев вырос сам в такой школе, и это теперь сказалось в его попытке ответить на человеческие запросы молодежи...

Печальное явление. Невольно вспомнишь книжников, которые когда-то тоже “взяли ключ разумения”: сами не вошли и входящим воспрепятствовали...

Воспрепятствуют ли они окончательно современной молодежи? Вера в человека не допускает такого предположения. Но нельзя не сказать, что тяжкими условиями обставлено развитие молодежи при этом упадке слоя, в котором она, к несчастью, по традиции, продолжает искать себе учителей. Положим, виновата и она. Уж, кажется, пора бы ей понимать цену этих “учителей”, которые сохраняют свое влияние только “ухаживаньем” за молодежью, всяческой лестью ей и пуще всего старанием “не допустить” ее никуда, где она может услыхать критику их прогрессивной китайщины...

 

Лев Тихомиров

 

Статья напечатана в журнале «Русское обозрение» в отделе “Летопись печати” в декабрьской книжке за 1895 год.

Кареев Николай Иванович (1850—1931) — русский историк. Профессор Варшавского, а затем Петербургского университетов. Автор книг “Основные вопросы философии истории” и “Истории Западной Европы в новое время” (Т. 1—7, 1892—1917).

 

На фото: Николай Кареев

 

← Вернуться к списку

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru