Культура

«Земля освежилась и буря промчалась...»

В конце июля 1836 года Пушкин понял, что надежды, возлагаемые им на второй номер журнала «Современник», не оправдались: была продана лишь треть его экземпляров. Ее продажей не удалось возместить даже издательские расходы. Пришлось прибегнуть к новым займам, просить об отсрочке прежних обязательств. И Пушкин решился на крайность: продать дорогое сердцу Михайловское. Но тут сразу начали теребить родственники. Из Тифлиса взмолился брат Лев о срочной помощи:

-           Если ты можешь мне послать одну треть моей части (5 тысяч) ...заимообразно, ты выведешь меня из большого затруднения и от больших неприятностей...

А назойливость зятя Павлищева выводила Пушкина из себя. И он с редкой откровенностью написал отцу: «Я не в состоянии содержать всех; я сам в очень расстроенных обстоятельствах, обременен многочисленной семьей, содержу ее своим трудом».

Безденежье вызвало у поэта отчаяние. Побывавший в эти дни у Пушкина приятель нашел его «...ужасно упавшим духом...».

И вот, как это бывало не раз в жизни поэта, судьба повернула беды хоть на короткий срок оборотной стороной. Неустанная работа над третьим номером «Современника», над «Капитанской дочкой» принесла вдохновение, поднятие духа. А работал он и в воскресные дни. Один из приятелей, посетивший поэта в раннее воскресное утро, застал его уже за работой. Встречая гостя, Пушкин, потягиваясь, полушутя, полугрустно сказал:

-           Плохое наше ремесло, братец. Для всякого человека есть праздник, а для журналиста - никогда.

И все-таки весь сентябрь проходил под знаком высокого творческого подъема. За короткое время была закончена первая часть «Капитанской дочки» и сразу же, 27 сентября, отослана цензору П. А. Корсакову. Пушкин приготовился к мучительному и длительному ожиданию ответа. Но уже на второй день пришло в высшей степени любезное письмо. Доброжелательный Корсаков писал о новом произведении: «С каким наслаждением я прочел его! Или нет, не просто прочел — проглотил его. Нетерпеливо жду последующих глав...».

Это была неожиданная радость после всех  злоключений, которые пришлось пережить. Возбужденный этой радостью, Пушкин заходил по кабинету, потом рывком открыл дверь в детскую комнату, устроил там переполох: изобразив себя лихим скакуном, усадил на спину Машу, Сашу и Гришу и так прогарцевал, что поднялись визг, крик, шум, на которые поспешила Наталья Николаевна. Редко видевшая за последнее время такие сцены, радостно спросила:

-           Что случилось у нас в доме?

Пушкин освободился от возбужденных седоков:

-           Случилось, душа моя, старик Корсаков пишет мне, что готов хоть сейчас подписать в печать мою «Капитанскую дочку», а это деньги! Слушай, женка, - продолжал он, - а не поехать ли нам с тобой в Академию художеств?

-           А что там будет?

-           Новые работы живописцев и скульпторов.

-           Я согласна, и готова ехать хоть сейчас.

-           Какая ты у меня умница, мой ангел, ты и секретарствовала для «Современника», когда я был в Москве, ты и шахматистка, у тебя немалые способности в математике, а общество композиторов Даргомыжского и Виельгорского породило у тебя настоящую любовь к музыке! Благодарствуй, душа моя! - и Пушкин поцеловал жену в золотисто-карие глаза.

Вскоре изящная четырехместная карета Пушкиных, проехав мост через Неву, остано-вилась недалеко от Академии художеств, у гранитной пристани. Ее верхнюю террасу украшали два бронзовых светильника, нижнюю - грифоны, крылатые львы, а по сторонам парадной лестницы, высоко над водой, застыли два каменных сфинкса. Выйдя из кареты, Пушкины подошли к сфинксам. Касаясь рукой в длинной, до локтя, перчатке, одного из них, Наталья Николаевна заметила:

-           Я раньше бывала здесь, но этих грозных стражей не видела.

-           Ты права, женка, оба сфинкса установлены год с лишним назад. Они были перевезены из древних Фив в Египте, где некогда украшали резиденцию фараона Аменофиса III, а теперь, возможно, испытывают гордость от твоей руки. И Пушкин ласково погладил руку жены. Он посмотрел на ее неповторимый наклон головы, мягкий разлет плеч, на ее медленные движения руки, поправляющей соломенную шляпу с длинным страусовым пером, на величавую Неву, залитую ярким сентябрьским солнцем и отражавшую белоколонный дворец светлейшего князя Меншикова, и коротко вздохнул:

-           Боже, как прекрасно...

Мир и покой все более наполняли его душу, которая лишь недавно разрывалась на части. Затихала и ярость, возбужденная неделю назад, когда после четырехмесячного перерыва, на именинах Софьи Карамзиной в Царском Селе, Дантес, вопреки всем светским приличиям, не делая больше из своей страсти к Наталье Николаевне никакой тайны, снова танцевал с ней...

В Академии Пушкиных встретил сам ее президент Оленин:

-           Еще никогда Академия не освещалась одновременно лучами таких ярких звезд, как ныне.

Это у него дома некогда Пушкин встретил Анну Керн, а затем позже увлекся его доче-рью, неудачно посватался к ней, получив отказ. Но он не таил обиды на Оленина.

В античной галерее Пушкины сразу же были окружены толпой учеников и художни-ков. Они с восхищением смотрели на гостей, не зная, кому отдать предпочтение: гениаль-нейшему поэту отечества или совершеннейшему созданию природы, поэтической красоте, проникающей до самого сердца.

Когда Пушкины остановились у картины с морским пейзажем, инспектор Крутов, держа за руку черноволосого юношу, обратился к поэту:

-           Позвольте представить Вам нашего ученика, даровитого художника Айвазовского. Он уже получил золотую медаль за свои приметные картины.

Пушкин ласково посмотрел на робеющего живописца:

-           Где же ваши работы?

-           Они перед вами, - теряясь, ответил Айвазовский, слева - «Облака с Ораниенбаумского берега моря», рядом «Группа чухонцев на берегу Финского залива».

Душевно, с подкупающей простотой продолжал поэт расспрашивать будущего непре-взойдённого мариниста:

-           Вы, видно, нездешний? Из каких мест? Не тоскуете ли по родине? Не болеете ли? Ведь климат здешний сырой...

Осматривая в другом зале скульптуры, Пушкин пришел в восторг от двух из них, пол-ных динамики и экспрессии:

-           Слава богу! - радостно воскликнул он, - наконец и скульптура в России явилась народная! И мы, кажись, не будем в хвосте... чужеродия. Этому искусству предстоит раз-виваться и крепнуть, ибо истинно прекрасное — в народе. Кто же автор сих первых, но уже прекрасных творений?

Оленин представил скульптора:

-           Вот один из них - Пименов.

Пушкин горячо пожал руку ваятелю:

-           Весьма рад встрече с собратом, - и тут же, присев за небольшой столик, набросал четверостишье:

 

Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено

Бодро оперся, другой поднял меткую кость.

Вот уж прицелился... прочь! Раздайся, народ любопытный.

Врозь расступись; не мешай русской удалой игре.

 

Вручая его Пименову, дружески сказал:

-           Буду рад видеть собрата у себя дома...

До самого подъезда провожали гостей восторженные ученики и художники, благодаря судьбу, что подарила их сердцам эту незабываемую встречу.

А Пушкины радовались, что этот день так хорошо начался, горячо и сердечно заканчивался, принеся им новые надежды.

 

Дмитрий Солодовченко

 

← Вернуться к списку