православный молодежный журнал |
КультураГлубокое, таинственное, неуловимое
Полемика В. Г. Белинского и К. С. Аксакова о “Мёртвых душах”
В 1842 году были опубликованы “Мёртвые души” Н. В. Гоголя. Произошедший в том же году печатный обмен мнениями по поводу этой книги между В. Г. Белинским и К. С. Аксаковым стал одним из самых ярких эпизодов полемики между западниками и славянофилами, хотя содержание этой литературной дискуссии явно выходило за рамки идеологического спора этих двух “партий”. Слишком масштабен и важен в художественном плане был сам по себе предмет спора — недавно вышедшая в свет гоголевская поэма. В брошюре “Несколько слов о поэме Гоголя “Похождения Чичикова или Мёртвые души” Константин Аксаков высказал такое мнение: “В поэме Гоголя является нам тот древний, гомеровский эпос. <...> В поэме Гоголя явления идут одни за другими, спокойно сменяя друг друга, объемлемые великим эпическим созерцанием, открывающим целый мир, стройно предстающий со своим внутренним содержанием и единством, со своею тайною жизни”1. В письме осенью 1842 года Константин Аксаков сообщал Н. В. Гоголю: “Открылась для меня внутренняя гармония всего создания, стали в одно целое все малейшие черты, понятна стала глубочайшая связь всего между собою, основанная не на внешней анекдотической завязке (отсутствие которой смущает с первого разу), но на внутреннем единстве жизни. <...> Когда стал я говорить о “Мёртвых душах”, то нашёл согласным с собой Хомякова и Са-марина. “Это древний эпос с его великим созерцанием, разумеется, современный и свободный в наше время, — но это он”, — услыхал от меня Павлов, и вдруг то же услыхал <я> от Хомякова”2. С. Т. Аксаков под влиянием сына также считал его мнение “истинной точкой” и в письме Н. В. Гоголю от 3 июля 1842 года отмечал: “Я не допустил бы Константина печатать восторженный вздор; напротив, эта статья указывает истинную точку, с которой надобно смотреть на ваше творение, и открывает причины, почему красоты его не вдруг могут быть доступны испорченному эстетическому чувству большей части людей”3. Однако славянофильский журнал “Москвитянин” статью К. С. Аксакова о “Мёртвых душах” печатать отказался, а когда Константин Сергеевич выпустил её в виде отдельного издания, он встретился в основном с неприятием своей точки зрения, что и вынужден был признать в письме Н. В. Гоголю осенью 1842 года: “Брошюрка была написана скоро; может быть, неясно, — и на неё многие, почти все, напали, искажая сказанные в ней мысли”4, и в письме Ю. Ф. Самарину в августе 1842 года: “Я узнал, что Кетчер (след<овательно> и Гранов<ский> и др.) против меня и даже согласен с статьёй Белинс<кого>”5. Белинский в “Отечественных записках” отрицательно отозвался об этой ак- саковской трактовке как о “недоконченной мечте” в статье “Несколько слов о поэме Гоголя “Похождения Чичикова или Мёртвые души” и пояснил: “В “Илиаде” жизнь возведена на апофеозу: в “Мёртвых душах” она разлагается и отрицается; пафос “Илиады” есть блаженное упоение, проистекающее от созерцания дивно божественного зрелища: пафос “Мёртвых душ” есть юмор, созерцающий жизнь сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слёзы”6. Продолжая полемику, Константин Аксаков в ответ на эту рецензию Белинского написал “Объяснение по поводу поэмы Гоголя “Мёртвые души” и напечатал его в журнале “Москвитянин”. Стремясь доказать свою правоту, Аксаков подчёркивал, что его слова неправильно поняли, неверно интерпретировали, отметив при этом своё негативное отношение к “куче петербургских журналов”. В ответ на это его выступление Белинский опубликовал в “Отечественных записках” уже более обстоятельную статью под названием “Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя “Мёртвые души”. Здесь он не только обрушился с критикой, местами довольно резкой, на Аксакова (“Брошюра г. Константина Аксакова вся состоит из сухих, абстрактных построений, лишённых всякой жизненности, чуждых всякого непосредственного созерцания, <...> поэтому в ней нет ни одной яркой мысли, ни одного тёплого задушевного слова. <...> Это умозрения, спекулятивные построения, гегелевская философия — на замоскворецкий лад”7), но и изложил ряд важных тезисов о художественном своеобразии “Мёртвых душ”. С этой точки зрения, данная полемика привела к весьма ценному результату. Да и сам Белинский подчеркнул, что решил продолжить спор только “ради важности предмета”. Отмечая, что, “сбившись с прямого пути названием поэмы, <...> г. Константин Аксаков готов находить прекрасными людьми всех изображённых в ней героев. <...> Это значит понять поэму Гоголя совершенно навыворот”8, Белинский указывает: “Илиаду” может напомнить собою только такая поэма, содержанием которой служит субстанциальная стихия национальной жизни, со всем богатством её внутреннего содержания, в которой эта жизнь полагается, а не отрицается”9; “Субстанция народа может быть предметом поэмы только в своём разумном определении, когда она есть нечто положительное и действительное, а не гадательное и предположительное, когда она есть уже прошедшее и настоящее, а не будущее только”10. “Пафос поэмы, — пишет Белинский, — состоит в противоречии общественных форм русской жизни с её глубоким субстанциальным началом, доселе ещё таинственным, доселе ещё не открывшимся собственному сознанию и неуловимым ни для какого определения”11. Интересно, что и сам Гоголь отрицательно высказался об аксаковской трактовке “Мёртвых душ”. “Горе тому, кто объявляет какую-нибудь замечательную мысль, если эта мысль — ещё ребенок, не вызрела и не получила образа, видного всем”12, — писал он в марте 1843 года С. Т. Аксакову, который, в свою очередь, признал в письме Гоголю в феврале того же года: “Я боюсь, что вы недовольны или досадуете за брошюрку Константина. <...> Я сам знаю, что это ошибка, и немаловажная: с его стороны — написать, а с моей — позволить печатать”13. Правда, в то же время, когда велась эта полемика, Белинский в письме В. П. Боткину от 9-10 декабря 1842 года упоминает об идее Константина Аксакова не в таком прямо полемическом духе, как в статьях, а как бы пытаясь найти ей место в своём мировоззрении, но, конечно, совсем не такое, как задумывал её автор. И вот он нашёл её место, хотя и в ироническом смысле, — в контексте своих довольно грустных размышлений о российской действительности, связанных со смертью его друга поэта А. В. Кольцова: “Страдалец был этот человек — я теперь только понял его. Мне смешно, горько смешно вспомнить, как перезывал я его в Питер, как спорил против его возражений. К<ольцов> знал действительность. Торговля в его глазах была синоним мошенничества и подлости. <...> Одна мысль о начатии нового поприща унижения, пролазничества, плутней приводила его в ужас — она-то и усахарила его. <...> Я понимаю, почему на святой Руси для денег редкий, кто не продаст жены, детей, совести, чести, будущего спасения души, счастия и покоя ближ-него и пр. Чичиков действительно Ахилл русской “Илиады”14. Помимо аксаковской идеи о “Мёртвых душах” как о возвращении древнего гомеровского эпоса, полемика касалась и другого, связанного с нею вопроса — о мировом значении гоголевского творчества. Аксаков поставил Гоголя на самую вершину мирового поэтического Олимпа (в соседстве лишь с Гомером и Шекспиром), придавая ему мировое значение, правда, с оговоркой — в отношении акта творчества: “У кого встретим мы такую полноту, такую конкретность создания? <...> Очень у немногих: только у Гомера и Шекспира встречаем мы то же; только Гомер, Шекспир и Гоголь обладают этою тайною искусства. <...> Гоголь не сделал того теперь, <...> что сделали Гомер и Шекспир, и потому, в отношении к объёму творческой деятельности, к содержанию её, мы не говорим, что Гоголь то же самое, что Гомер и Шекспир; но в отношении к акту творчества, в отношении к полноте самого создания — Гомера и Шекспира, и только Гомера и Шекспира ставим мы рядом с Гоголем”15. Отчасти уже в самом этом тезисе заключается противоречие: упорное соотнесение “Мёртвых душ” с древним гомеровским эпосом поневоле наводит на мысль об их вторичности. Совместима ли вообще такая вторичность, вытекающая из идеи Аксакова, с его же утверждением о принадлежности этого произведения к самым высоким вершинам поэзии? Белинский же утверждал, что Гоголь, являясь великим поэтом, имеющим огромное значение для России, вряд ли найдёт такое же понимание за её пределами: “Гоголь — великий русский поэт, не более; “Мёртвые души” его — тоже только для России и в России могут иметь бесконечно великое значение. Такова пока судьба всех русских поэтов; такова судьба и Пушкина. Никто не может быть выше века и страны; никакой поэт не усвоит себе содержания, не приготовленного и не выработанного историею. Немногое, слишком немногое из произведений Пушкина может быть передано на иностранные языки, не утратив с формою своего субстанциального достоинства; но из Гоголя едва ли что-нибудь может быть передано. <...> Чем выше достоинство Гоголя как поэта, тем важнее его значение для русского общества и тем менее может он иметь какое-либо значение вне России. Но это-то самое и составляет его важность, его глубокое значение и его — скажем смело — колоссальное ве-личие для нас, русских. Тут нечего и упоминать о Гомере и Шекспире, нечего и путать чужих в свои семейные тайны. “Мёртвые души” стоят “Илиады”, но только для России: для всех же других стран их значение мертво и непонятно”16; “Мы первые признаём “Мёртвые души” Гоголя великим по самому себе произведением в мире искусства, для иностранцев лишённым всякого общего содержания, но для нас тем более важным и драгоценным”17. Здесь важно отметить мысль Белинского о непереводимости Гоголя. Действительно, сила гоголевских произведений, — прежде всего, в непосредственной, органической связи с “почвой”: русской культурой, языком, человеком, живущим рядом с ним на этой земле. Но то же самое и осложняет их восприятие в переводе и в чужой культуре. Особенная пластичность, живописность, острота и живость гоголевского стиля, высокая поэзия его прозы уже сами по себе, даже помимо сюжета, захватывают читателя, не говоря уже о тонком понимании жизненных реалий русской действительности, — все эти свойства, создающие особенный мир гоголевской прозы, во многом непереводимы. С этим обстоятельством связан и тезис Белинского о том, что значение Гоголя за пределами русской культуры невелико, — прежде всего, из-за его по большей части непереводимости. И в этом ключ к пониманию позиции Белинского по данному вопросу, которая, на первый взгляд, может показаться более далёкой от истины, чем точка зрения Аксакова, ставившего Гоголя в один ряд только с Гомером и Шекспиром. Однако здесь не всё так однозначно и прямолинейно, учитывая дальнейшее со времён Белинского развитие литературы. Сегодня сочинения Гоголя переведены на многие языки, их читают и изучают во многих странах мира. Гоголь среди наиболее известных русских классиков, его творчество оказало влияние не только на русских, но и на некоторых зарубежных писателей. Но разве это отменяет тезис Белинского о большей частью непереводимости гоголевских творений? Неслучайно всё- таки корифеями, так сказать, мировой популярности среди классиков рус-ской литературы являются Толстой и Достоевский, о которых как раз не скажешь, что они “непереводимы”, и чей путь к мировому читателю по этой причине гораздо легче и проще. Известность Гоголя (как и Пушкина) в мире ещё не означает его понимания зарубежным читателем во всём масштабе его творчества, как это доступно читателям, находящимся в контексте русской культуры. Таким образом, Белинский как бы предвидел появление в дальнейшем в русской литературе таких писателей, которые станут властителями дум не только соотечественников, но и иностранной публики. И по сравнению с ними он и оценивал мировое значение Гоголя, которое, в частности, зависит от возможностей понимания и восприятия его творчества за пределами русской культуры. Ещё один довод Белинского — в произведениях Гоголя нет того положительного содержания, которое должно прежде выработаться в жизни, а потом уже может появиться в искусстве и быть показано миру, поэтому их значение, великое для России, невелико и неясно для мира. Впрочем, с этим доводом Аксаков и не спорил, подчёркивая мировое величие Гоголя (на уровне Гомера и Шекспира) только в одном отношении — в акте творчества. Таким образом, Аксаков, поставив вопрос о мировом значении гоголевского творчества, оставил его не вполне ясным, недоговоренным. Ведь если, по Аксакову, Гоголь так велик только в акте творчества, а не в его содержании, то какой интерес может в мировом масштабе представлять сам по себе этот абстрактный “акт творчества”? Как представляется, вопрос о мировом значении Гоголя столь сложен и значителен, что он не мог быть решён и подробно рассмотрен в такой полемике. Для этого Белинскому понадобилось бы специальное подробное исследование его творчества, подобное циклу статей о Пушкине, которое он и предполагал написать в будущем (и упоминал об этом своём намерении в печати), но план этот осуществить не успел. Вероятно, такое масштабное исследование произведений Гоголя сделало бы мнение Белинского о его мировом значении более сложным и не столь категоричным и однозначным (например, сам Гоголь указывал на положительное начало в комедии “Ревизор”, которым является смех — “одно честное благородное лицо”, действующее во всём продолжении пьесы 18). Разговор же в рамках полемики располагал к особенной заостренности и категоричности формулировок.
Ирина Монахова
ПРИМЕЧАНИЯ 1 К. С. Аксаков, И. С. Аксаков. Литературная критика. М., 1981. С. 143-144. 2 Переписка Н.В.Гоголя.М.,1988.Т.2.С. 35. 3 Переписка Н.В.Гоголя.М.,1988.Т.2.С.24. 4 Переписка Н.В.Гоголя.М.,1988.Т.2.С.36. 5 Литературноенаследство. Т.56. М.,1950.С. 167. 6 В.Г.Белинский.Полн.собр.соч.Т. VI. М.,1955.С.255. 7 В.Г.Белинский.Полн.собр.соч.Т. VI. М.,1955.С.412, 416. 8 В.Г.Белинский.Полн.собр.соч.М., 1955.Т. VI.С.430. 9 В.Г.Белинский.Полн.собр.соч.М., 1955.Т. VI.С.430. 10В. Г.Белинский.Полн.собр.соч.М.,1955.Т.VI.С.420. 11 В. Г.Белинский.Полн.собр.соч.Т. VI. М.,1955.С.430-431. 12 Переписка Н.В.Гоголя.М.,1988.Т.2.С.45. 13 Переписка Н.В.Гоголя.М.,1988.Т.2.С.43. 14В. Г.Белинский. Полн. собр. соч. Т. XII. М., 1956. С.123. 15 К. С.Аксаков, И. С. Аксаков. Литературная критика.М.,1981. С.148. 16В. Г.Белинский.Полн.собр.соч.М.,1955.Т.VI.С.259. 17 В. Г.Белинский.Полн.собр.соч.М.,1955.Т.VI.С.420. 18 Н. В.Гоголь. Театральный разъезд после представления новой комедии. // Н. В.Гоголь. Собр. соч. Т. 4. М., 1984. С. 257. Впервые опубликовано в журнале "Наш современник" ← Вернуться к спискуОставить комментарий
|
115172, Москва, Крестьянская площадь, 10. Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru Телефон редакции: (495) 676-69-21 |