Культура

“Всю ночь читал Хемингуэя...”

Вечером 4 октября 1993 года, когда ОМОН, стуча дубинками по щитам, вытеснил людей с площадки перед Домом Советов, мы с поэтом Виктором Мамоновым шли на ватных ногах по усыпанному стреляными гильзами Ново­му Арбату. По пути нас всё время обыскивали и проверяли документы, поэто­му я держал наготове редакционное удостоверение. Один небритый солдат, только покосившись на него, развернул ладонью вверх мою правую руку и не­которое время изучал её. Что ему было в этой ладони? Спрашивать тогда бы­ло недосуг, и только пройдя с квартал, я понял: он искал следы автоматного затвора или оружейной смазки.

И тут я вспомнил Хемингуэя: “...пусть не говорят о революции те, кто пи­шет это слово, но сам никогда... не стоял на крыше, пытаясь отмыть собст­венной мочой чёрное пятно между большим и указательным пальцами — след автомата, когда сам он закинут в колодец, а по лестнице поднимаются сол­даты”. Вот она — хемингуэевская деталь! Как будто, по его же сравнению, вдруг настежь распахнули летку домны.

Плохие детали не вспоминаются в обстановке, когда вообще не до лите­ратуры. Плохие писатели — тоже.

Хемингуэй в России — писатель почти народный. Я не читал русских эпи­грамм, скажем, о Кафке, Джойсе или Фолкнере. А о Хемингуэе — пожалуйста:

 

Погасли звёзды. Пламенея,

Взошла за окнами заря.

Всю ночь читал Хемингуэя...

Не понял ни Хемингуя!

 

Всё так и было, как в этом озорном стишке: хоть и не понимали часто “ни Хемингуя”, а читали всю ночь напролёт. Да что там читали? Целое поколение бородатых людей в грубошёрстных свитерах народилось. Их и посегодня можно ещё встретить. И читают Хемингуэя в России по сей день, хотя и без прежнего фанатизма. И ни один молодой писатель мимо него не пройдёт, не­зависимо от того, любит или нет.

И я, помнится, повторял: “Величавость движения айсберга в том, что он только на одну восьмую возвышается над поверхностью воды”. Другое дело, что я, как и многие другие прозаики Литинститута, понимал эту фразу непра­вильно. Я понимал её так, что необязательно описывать вещи, которые опи­сывать скучно или трудно, можно лишь подразумевать или обозначать их в общих чертах, а читатель сам додумает всё остальное. Короче, это был рас­чёт на трудолюбивого читателя. Между тем, мы невнимательно читали следу­ющую за “айсбергом” фразу Хемингуэя: “Писатель, который многое опускает по незнанию, просто оставляет пустые места”. Нам неизвестна предыстория гангстеров из рассказа Хемингуэя “Убийцы” (кроме того, что один из них, по утверждению другого, обучался в хедере — иудаистской начальной школе), и мы не знаем, за что они хотят убить боксёра Оле Андерсона, но Хемингуэй- то знал и даже написал; просто “величавого движения” ради решил вычерк­нуть. “Если писатель хорошо знает то, о чём пишет, он может опустить мно­гое из того, что знает, и если он пишет правдиво, читатель почувствует всё опущенное так же сильно, как если бы писатель сказал об этом”. Вот что это за “айсберг” на самом деле! Опустить-то ты можешь, но должен хорошо знать опущенные 9/2!

Пусть Хемингуэй писал попроще, чем Пруст, Джойс или Фолкнер, одна­ко это именно он, а не они, высоколобые интеллектуалы, разработал в кни­гах “Смерть после полудня”, “Зелёные холмы Африки” и “Праздник, который всегда с тобой” наиболее внятную и гармоничную теорию прозы из всех тео­рий этого рода. Именно Хемингуэй, а не Владимир Богомолов, как полагают многие, ввёл в литературный и философский оборот понятие “момент исти­ны”: “В прежние времена... целью боя был заключительный удар шпагой, смертельная схватка человека с быком, “момент истины”, как его называют испанцы. И весь ход боя служит лишь подготовкой к этому моменту” (“Смерть после полудня”).

Прекрасный совет Хемингуэй дал начинающим писателям. “...Я решил, что напишу по рассказу обо всём, что знаю. Я старался придерживаться это­го всегда, когда писал, и это очень дисциплинировало”. Не менее ценно то, что Хемингуэй говорил о принципах работы над текстом: “Я всегда работал до тех пор, пока мне не удавалось чего-то добиться, и всегда прекращал рабо­ту, когда знал, что должно произойти дальше. После этого я уже был уверен, что буду писать и завтра... Я, кроме того, научился ещё одному: не думать, о чём пишу, с той минуты, как прекращал работу, и до той минуты, пока на следующий день не начинал писать снова. Таким образом, моё подсознание продолжало работать над рассказом, но при этом я мог слушать других, всё примечать, узнавать что-то новое, а чтобы отогнать мысли о работе — читать” (“Праздник, который всегда с тобой”).

Я не знаю, читал ли Хемингуэй Аристотеля, но его определение художе­ственного вымысла полностью соответствует тому, что древнегреческий тео­ретик литературы написал в знаменитой “Поэтике”: “Задача поэта говорить не о действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться, следова­тельно, о возможном по вероятности или по необходимости”. Причём у него высказано более доходчиво: “Вымысел рождается из того, что вы знаете. Ес­ли на основании реальных событий вы действительно сочинили хорошую ис­торию, то придуманное вами несёт больше правды, чем абсолютное честное воспоминание о пережитом”. Хемингуэй являет собой редчайший пример пи­сателя, который создавал теорию прозы и писал прозу одновременно.

По-прежнему притягательны и загадочны не только книги Хемингуэя, но и его жизнь. Начать с того, что само имя писателя теперь напрямую ассо­циируется с так называемым “американским образом жизни”, хотя на самом деле нет после Эдгара По более антиамериканского писателя, чем Хемингуэй. ФБР, кстати, полностью разделяло эту точку зрения. Единственный известный писатель в США, за которым осуществлялась тотальная слежка и “прослушка” по завершении эпохи маккартизма, уже при либеральном президенте Кенне­ди, — это Хемингуэй. Формы его досуга и отдыха действительно по сию пору популярны в Америке, но так было бы и без него, ведь Америка — спортивная, туристическая страна и была таковой и до Хемингуэя. А вот что касается его образа жизни...

Принято считать, основываясь на ранних рассказах Хемингуэя и невразу­мительных свидетельствах советских биографов, что он происходил из семьи провинциального врача-неудачника, по-видимому, небогатого, которого по­едом ела жена. Насчёт жены, положим, это чистая правда, но вот бизнесме­ном Хемингуэй-старший был преуспевающим. Достаточно поглядеть на фото­графии домов Хемингуэев в Хортон-Крике и Оук-Парке, и станет ясно, что они обладали достатком, превышающим даже современный средний уровень жизни в США.

По американским понятиям, подросток, то и дело убегающий из такого дома, из такой семьи, а потом и вовсе выгнанный из дома, чего он до конца жизни не мог простить родителям, особенно матери, — “крейзи”, придурок. Если ты вышел из самых низов, как Джек Лондон, то, пожалуйста, мотайся по стране, путешествуй зайцем на поездах, ищи своё счастье, на которое ты имеешь право, согласно американской конституции, а если ты по своему хо­тению катишься на дно... Тогда, по протестантским представлениям (а мать Эрнеста была истовой протестанткой), ты обречён, ты зачумлённый, и тебя всячески надо сторониться, ибо ты, скорее всего, проклят Богом.

Не пижонства ради Хемингуэй пробовал себя как писателя в Париже — ку­да ему, кроме газет, было в Штатах податься? В кооперативный журнал “Ко­оператив коммонуэллс”? Лучше, чем Есенин, про культурную жизнь США не скажешь: “Америка — это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще все лучшие порывы человечества”. Вот и потянулись молодые американские писатели в Париж, подобно тому, как русские тянутся в Моск­ву, в Литинститут.

Жизнь Хемингуэя, начиная с юношеских лет, отмечена яркими трагичес­кими знаками последующей его судьбы. Так у Шолохова в начале “Тихого До­на” Григорий Мелехов косил траву и нечаянно полоснул косой утёнка. “Изжелта-коричневый, на днях только вылупившийся из яйца, он ещё таил в пушке живое тепло”. Григорий держит утёнка на ладони, смотрит на него с “внезап­ным чувством острой жалости”. Он не знает ещё, что глядит на свою собст­венную судьбу, что Дон, Россия станут таким же скошенным лугом, а он — утёнком под безжалостной косой.

 

Андрей Воронцов

Из очерка «Победитель, не получивший ничего.

Хемингуэй и смерть»

Впервые опубликовано в журнале «Наш современник»

Продолжение

← Вернуться к списку