Культура

Крест

Рассказ

            Роман грустил. Послезавтра у дочки последний звонок, который пройдет все-таки без него, хотя три недели назад, с момента, как он приехал на заработки, не было ни капли сомнения в том, что разделит с семьей и радость и грусть прощального звонка их красавицы и умницы Лены. И был так уверен в этом, что, когда вдруг оказалось, что к данному сроку работу не завершить, сильно расстроился. И работа не кипела в руках, как обычно, а двигалась размеренно. Роман задумывался, полностью забывал о высоте и в рассеянности вчера два раза ошибся в разметке шашечек, отчего пришлось их переделывать. А все потому, что мысленно был дома, в последний раз смотрел на дочку в школьном платьице, с бантом в таких же смолянисто-черных густых волосах, как и у него. Столько лет Роман мечтал о том, чтобы увидеть этот ее последний шаг по территории детства, столько мечтал – и пропустил. И получалось, что тело его заканчивало работу в Подмосковье, а душа летела домой на Украину. Такой вот разлад случился в Романе и не давал ни минутки покоя. «Домой! – сигнализировала душа телу, и ничего с этим поделать было нельзя. – Домой!» 

            Тем не менее, к ночи он все же успел покрыть купол. И, отправься с самого утра на Киевский вокзал, – еще бы попал, что называется, с поезда на бал, но батюшка, которому позвонил загодя с просьбой о том, чтобы крест установили без него, отказал.

            – Нет, Роман, – сказал он, – ты уж доведи дело до конца и поезжай себе спокойно.

            – Да ведь я и так уже все сделал, а крест, с краном, любой мужик поставит. Главное-то я сделал, – повторил Роман и, уповая на общеизвестную доброту отца Алексея и хорошие личные отношение, с просительной интонацией в голосе мягко и проникновенно проговорил: – Батюшка, последний звонок у дочки, это же единственный раз в жизни, больше не повторится никогда. Ну, отпусти, Христа ради. Работа сделана, а когда кран будет?! И что мне… сидеть ждать???

            – Я все понимаю, – так же мягко и проникновенно ответил батюшка, – последний звонок – это, конечно, причина значимая, но и ты меня пойми: с кем я буду крест ставить? Мужиков-то нормальных в деревне нет. И что мне?! Бегать искать?! Ты уж доделай, Христа ради, а потом и езжай со спокойной душой.

            В общем, никакие уговоры не помогли, да Роман особо и не уговаривал: и сам чувствовал батюшкину правоту, к тому же провести такую большую работу – покрыть церковь медью – и не завершить последний, технически самый простой, но самый значимый штрих – не то! Нет конца – нет и делу венца: не будет удовлетворения, и после, как червячок яблоко, станет грызть раскаяние в собственной слабости, нецельности натуры.

            Однако все бы оно ничего, только ни на следующий день, как было обещано, ни в пятницу, кран не приехал. Хуже всего была неопределенность с этим злополучным краном, потому что найти машину с достаточным выносом стрелы оказалось непросто. У организации, с которой была договоренность, случился какой-то аврал, а там два дня выходных, и еще неясно, получится ли даже в понедельник.

            Роман грустил. «Домой!» – рвалась душа. – «Домой!» А вместо этого следовало томиться от скуки в чужой деревне, да еще неизвестно сколько.

            И тут кстати прихожане церкви Аркадий Иванович с Еленой Ивановной пригласили вечером в баню. В прошлый приезд, в марте, Роман мылся у них каждую неделю, а в этот раз – впервые (обходился обычным мытьем головы из ковшика прямо на улице).

            В баню взял с собой Андрея. Тот был москвичом, мотаться каждый день домой за девяносто километров, понятное дело, не имело смысла, и потому четвертую неделю обитал там же, где и работал, – в новом церковном доме, выбираясь к семье на субботу-воскресенье.

            – А Аркадий Иванович сказал, что парилка остыла. Тут еще парься да парься, – Роман довольно покряхтывал на полке, пока Андрей на совесть охаживал его березовым веником. Переведя дух, он попросил: – Андрюшка, плескани-ка, пожалуйста, еще ковшичек, только не залей, а то камни уже остывают.

            Тот шутливо рассмеялся, поддавая парку:

            – Есть, товалися командила, – белые клубы потяжелевшего из-за остывания камней пара медленно поднялись над каминкой.

            – Ух, хорошо! – оба принялись растираться, стряхивая побежавший по телу пот.

            После второго захода, усталые, обмякшие, развалились на мягких дерматиновых стульях.

            – Эх, завтра с утра домой. Закончил я, Рома, сегодня всю работу. Получу деньги – и свободен. По детям за неделю соскучился, – лениво растягивая слова от приятного утомления, проговорил Андрей – куда девалась присущая ему энергия в разговоре и движениях. – Ну а у тебя как с краном?

            – Да как! – легкое раздражение  прозвучало в обычно приветливом голосе Романа, и он рассказал все как есть.

            Между ними как-то само собой установились дружеские отношения, оба любили пошутить, посмеяться. Роман радовался про себя, что кацап, то есть Андрей, по-украински шебутной и шустрый, а Андрей, в свою очередь, удивлялся, что встретился же ему такой же простой и бесхитростный, как и русские, хохол. И оба радовались, что нет никакой разницы между кацапом и хохлом, будто всю жизнь провели вместе, подхватывая с полуслова шутки друг друга.

            – В общем, так, Рома, – Андрей зачем-то взял веник, стукнул себя по ногам и снова положил, – не боги горшки обжигают. Завтра что-нибудь придумаем. Деньги на кран батюшка дает? Или это помощь организации?

            – Батюшка, с этим проблем нет.

            – Тогда найдем завтра тебе кран. Не верю я, чтобы в наше время да с деньгами нельзя чего-то найти. Завтра с утра поедем искать в город.

            – Так завтра же суббота, и тебе домой тоже надо ехать.

            Несмотря на предвкушение скорой встречи с семьей, к Андрею пришло твердое понимание того, что он обязан помочь этому полюбившемуся ему хохлу, обязан – и точка!

            – Ничего, что суббота. Найдем! До вечера можешь на меня рассчитывать – уверенно ответил он, подметив, как радостно загорелись глаза Романа.

            Когда они возвращались домой, деревня уже спала мертвым сном – ни единого звука, ни проблеска света. Не спалось, наверное, одному лишь Шкиперу: терзала душу прилипшая банным листом мысль, зачем она вся эта жизнь и существует ли вообще на самом деле Бог. В короткие промежутки, когда мысль эта отставала, вспоминалось далекое прошлое детских и молодых лет, и становилось тоскливо оттого, что лучше уже никогда не будет и что впереди теперь только унылый спуск к черной финишной ленточке. Он вытер испарину со лба. Даже стены, показалось, и те вроде как  сдвинулись, а потолок навис над головой. Душно!  Шкипер поспешно набросил куртку и вышел на улицу.

            И в то время как прислушивался он к монотонному стрекотанию сверчков, неприятное открытие внезапно зацепило его: перестало оно его затрагивать, это самое стрекотание, как бывало когда-то; и со щемящей грустью отметил, что ничем новым удивить его уже невозможно, да, впрочем, и незачем. «А жизнь такая скука, что хоть ложись да помирай», – услышал он свой собственный приглушенный голос и оглянулся: не видит ли кто из соседей, как он стал разговаривать сам с собой, – все спали. Да вот хоть прямо сейчас помирай, если бы только не было страшно. Есть там что-то или совсем ничегошеньки нет – вот он извечный вопрос, на который никто не может дать такой же исчерпывающе точный ответ, как то, что дважды два – четыре. Никто не ответил! И никто оттуда не приходил, чтобы подтвердить. А с другой стороны, попробуй поверь, что весь этот мир (Шкипер огляделся вокруг) сам появился, без Бога. Вот попробуй, сумей… если сможешь. Но опять же – как-таки поверить, что может существовать ум, чтобы мог вместить в себя план такого мироздания, триллиарды триллиардов формул и чисел, триллиарды триллиардов рассмотренных вариантов решения задач, к тому же еще когда и вовсе непонятно даже каких задач. Это ж надо! Придумать ТАКОЕ из полной пустоты, без того, чтобы с чем-то сравнить. Вот уж точно как в сказке: поди туда, не знаю куда; найди то, не знаю что. Вот и получается теперь у меня, что и в Бога не могу поверить до самого конца, и вовсе не верить – тоже не складывается. Вот она – дилемма», – искривился он в ироничной усмешке.

             В соседней деревне, в километре, громко лаяли потревоженные собаки. Шкипер долго смотрел в ту сторону, словно мог в кромешной темноте высмотреть причину их лая. Так ничего и не высмотрев, запрокинул голову – непривычно низко висел в эту ночь хрупкий серпик новой, совсем не дававшей света луны. Пусто и одиноко. И вдруг, словно какой-то тумблер переключился у него в голове, обрубивший надоевшие думы, – в фокусе его зрения возникло небо. Оно и прежде никуда не исчезало и висело над ним, но как-то само по себе, без его участия, а тут вдруг явилось совсем иначе – зримее, роднее; и стало ему оттого легко, как давно уже не случалось.

            Множество мерцающих звездных точек оживляло иссиня-черную мглу наверху, призывая к себе, и, прочувствовав этот призыв, Шкипер пожалел, что никогда хотя бы даже и в детстве не мечтал стать космонавтом. И если прежде не мечтал, то уже и не мог услышать этого зова, который теперь не столько воспринимал, сколько предчувствовал, поддавшись чарам необычного звездного вечера. Небо звало, звучало по всему небесному простору, словно невидимые ангелы слегка касались леденистых звездных струн теплыми руками. Шкипер знал, что это и для него звучит, спускаясь сверху на спящую землю, вечная, космическая песня, полноценно воспринимаемая одной лишь беззаботной юностью; но кроме данного знания не имелось в нем уже более ничего, что могло преодолеть заскорузлость приобретенных жизнью сорока девяти лет и донести мелодию звездной песни до его слуха.

            И, тем не менее, в настигшем его все же внезапном, но счастливом оцепенении острее воспринимался каждый звук – и стрекочущего сверчка, и шуршащего неподалеку неосторожного крота, и даже противный писк отчего-то бодрствовавшего в столь поздний час бестолкового комара. Только теперь заметил он, что даже темнота кажется мягкой, теплой. Хорошо! И тут со стороны трассы прозвучали голоса и разрушили редкостно благодушное настроение. Правда, несмотря на их досадную несвоевременность, они показались ему как никогда родными, потому что все же вернули в привычный мир, в котором не нужно было напрягаться, в мир, в котором все было простым и понятным – без этой навечно, казалось бы, позабытой дрожи в душе и изнуряющих сложностью мыслей.

             В это время могли идти только свои, и Шкипер спокойно повернулся навстречу. Спустя минуту он пожалел, что не ушел раньше, оказавшись перед возвращавшимися из бани друзьями.  

            Ни тот, ни другой Шкиперу не нравились – не вписывались в его рамки толковости, мужицкой обстоятельности: слишком шумные, по любому пустяку смеются – несерьезные; одним словом, – взрослые дети. Да и вера их казалась ему показной. Зачем ходить в церковь, когда главное – вера в душе, в ней-то вот как раз и заключается истинный храм, а не в этих свечах, умиленных взорах и еженедельном посещении церкви. А то в церковь ходят, а толку никакого: грешат ничуть не меньше прочих и ничем особенным не отличаются, и водку тоже пьют. Что тогда толку от этого кадильного дома, если он не делает людей лучше? Душа – вот главный храм, его и надо украшать. «А эти… – махнул давно про себя рукой на них Шкипер, – церковники, много дыма без огня», – и здоровался при встрече натянуто, общался только лишь по нужде, причем Романа не замечал то ли уж очень старательно, то ли демонстративно.

            Роман был физико-техником по образованию, но работать по специальности не сложилось: сразу после университета подался на рынок торговать тряпками, да так и пошло-поехало: чем бы ни зарабатывал на жизнь, только не по специальности.

            Порой он поражал Шкипера неожиданной, глубокой мыслью. На самом донышке шкиперской души, там, куда он не хотел заглядывать, екало: «А ведь я никогда бы до этого не додумался». Но тут же другая мысль ожесточала его: «А, выеживается! Себя хочет показать: мол, не лыком шит, что кровельщик по случаю, а по уму повыше будет. Ну-ну, – усмехался про себя Шкипер и с показной проницательностью, доставшейся ему в наследство от предков-крестьян, прищуривался (мели, мол, Емеля, – нас не проведешь) и окидывал взглядом Романа, – а сам-то кровельщик ты и есть – и ничего более, хоть и выеживаешься».

            Вот и недавно Роман корчил из себя мудреца: человека, понимаете ли, не стоит торопиться осуждать, потому что он и сам не рад своим недостаткам и слабостям и хотел бы и вовсе их не иметь, да вот в том-то и загвоздка, что не может. Алгоритм поступков и действий, заложенный в него генетически и воспитанием, изменить самостоятельно не под силу; и только Бог может освободить от бесконечного бега по кругу. Алгоритм… потом еще приплел какой-то интеграл, линейную систему, матрицу. Выеживается, образованность напоказ выставляет: вот, мол, я какой умный. «Демагог хренов!» – выругался про себя Шкипер и в итоге стал цепляться за слова, а Роман увлекся, загорелся, отбивая наскоки да свою правоту пытаясь доказать. Заспорили, наговорили друг другу колкостей и разбежались с саднящей душу обидой.

            Неделю не виделись, поостыли, и как-то Шкипер, зайдя в церковный дом в поисках завхоза Михалыча – надо было выпросить ненадолго сварочный, – повстречался с Андреем и Романом, допивавшими послеобеденный чай.  Заговорили как ни в чем не бывало. И как ни берегся Шкипер, а не смог устоять перед раздражением. Стоило ему обмолвиться, что миллиардер Прохоров выскочка, что случай, дескать, ему подвернулся наверх подняться, как Роман опять в пику ему заспорил, заговорил так, будто лектор со студентом:

            – Понятное дело, что случай. Между прочим, вся жизнь череда случаев. Однако кто-то приближает свой счастливый случай, идет к нему, а кто-то – нет. И вся-то разница между теми, кого ты называешь счастливчиками, баловнями судьбы и прочими. Ничего в этом мире не происходит просто так, у каждого свой шанс случается, но не все им пользуются. То мимо пройдут, то назад отступят, то просто не дойдут. Так что не все так случайно в этом самом случае.

            Шкипер не соглашался, но Роман упрямо зацепился за свою правоту и не хотел отступать. «Упрямый, как бык», – опустил глаза Шкипер, пряча снисходительную усмешку. А когда уже в ответ на оброненную им фразу о том, что история представляет собой не более чем всего лишь заурядную летопись человеческого бытия, Роман в очередной раз заумничал перед ним, то Шкипер решил больше не разговаривать с таким  идиотом и, сухо попрощавшись, поспешил восвояси. Да и что тут говорить, если у человека горе от ума: раздует из мухи слона. Конечно (и сомнений тут никаких быть не может), это Роман лишь в противовес ему мог такое выдумать: «История представляет собой процесс самопознания человечества, в котором оно должно пройти определенный этап ради главного знания – в какую бездну ведет всякая индивидуальность без Бога. Познать – и добровольно, как освобождение от собственной мерзости, с радостью и благодарностью подчинить свою волю Творцу, единственно могущему удержать человека от падения. Не будь первого пришествия Христа, мир уже скрежетал бы зубами от ненависти и порожденной ей боли». Умник! Что тут сочинять всякие теории? Жить надо – и весь сказ, чем пустым словоблудием заниматься.

            Опять заспорили крепко и разошлись со скрытой обидой; и лишь хмуро здоровались при встрече, проходя мимо. Да и с Андреем тоже холодок в отношениях появился, потому что тот всегда поддакивал Роману. И опять же все про Бога втолковывать лезет, как будто без чужих подсказок не разобраться что к чему.     

            Понятно, что и Роман с Андреем также относились к Шкиперу без особой любви. Да ведь и не случайно того так прозвали – Шкипер! К прозвищу располагал и сам облик бывшего цехового мастера кондитерской фабрики: аккуратная коротко стриженная бородка, проницательный взгляд из-под кустистых бровей и степенная важность в движениях, к тому же (что самое главное) все знали, что в прошлом Шкипер служил срочную в Морфлоте.       

            Столкнувшись в темноте лоб в лоб, Шкиперу пришлось поздороваться, те тоже ответили. Ради приличия обмолвились несколькими общими фразами и разошлись. Причем Шкипер, как обычно, обращался при разговоре только к Андрею.

            – И чего он так тебя не любит? – недоумевал после по дороге Андрей.

            – Да я и сам не пойму… вообще не понимаю.

            Андрей развел руками:

            – Да чего тут понимать, завидует он тебе.

            Роман потер глаза ладонью и громко зевнул:

             – А чему завидовать-то?

            – Ну, Шкипер себя самым умным считает – первый мудрец на деревне, а у тебя и язык лучше подвешен, и вообще… А между прочим, дед у него в этой церкви священником служил, репрессировали его… расстреляли.  

            Андрей долго не мог уснуть: все думал, как изловчиться, чтобы поднять крест вовсе без крана – самим. Так и уснул. Ночью приснилось, как вместе с Романом устанавливает крест вручную – без техники. Тут же открыв глаза, он не мог вспомнить устройство конструкции. В общих чертах, конечно, помнил, но то, что во сне казалось инженерной удачей, теперь таким уже не воспринималось. И все же главное запомнилось, и в половине восьмого утра Андрей с торжествующим видом будил Романа:

            – Вставай! Хватит дрыхнуть! Поставим сегодня крест. Точно поставим. Я придумал как.

            Воодушевленный обнадеживающим известием, Роман сразу же поднялся, быстро оделся и вымылся. Но, услышав план, в котором Андрей предлагал закрепить саморезами на настиле конструкцию из одной высокой вертикально стоящей доски с широким выпилом в верхней части, Роман посмурнел и сказал:

            – Нет, так не пойдет. А вдруг крест набок пойдет? Завалится сразу – не успеешь ничего сделать: двести килограммов не шутка. Если поведет, сразу рухнет.

            – Так мы же подопрем с четырех сторон.

            – Нет, Андрюха, я же тебе говорю – двести килограммов. Настил маленький, опоры не хватит: подпорки-то ведь некуда ставить.

            Андрей сдаваться не собирался: был уверен, что не может не получиться, потому как дело-то правое. Впрочем, и Роман готов был хвататься за любое предложение, дающее хоть какую-то надежду поскорее разрубить свой гордиев узел и рвануть домой к своим. В итоге решили идти благословляться к батюшке. Тот, с присущей ему открытой, располагающей к себе улыбкой выслушав предложение Андрея, подумал, подумал и уже с серьезным видом сказал:

            – А что? Идея правильная. Подумайте. Может, что и придумаете.

            Присев на лавочке у дома, они стали совещаться. Через некоторое время Роман, расстроившись, перебил:

            – Нет, Андрюшка, ты уж меня извини, хватит попусту говорить: без крана никак. Придется ждать понедельника.

            Вид удрученного Романа побуждал Андрея к действию, хотя он и без этого все равно не мог примириться с неудачей.

            – Да послушай же! – нетерпеливо воскликнул он. – Главное – перекладина, через которую будем поднимать. А что, если ее на лесах закрепить из труб?

            Роман сосредоточенно потер лоб крупной толстопальцей ладонью.

            – Нет, ничего не выйдет. Во-первых, у нас труб почти не осталось, а во-вторых, самих крепежей с болтами нет. А хотя… стой!… – Роман задумался и неожиданно смягчился, – Может, и правда попробуем. Трубы снимем с лесов на колокольне, а еще возле гаража есть. Пойдем поглядим.

            Андрей не стал дожидаться и убежал на поиски в гараж. Самое неожиданное, что нашлись и доски, и крепежи с болтами. Тем не менее,  сомнения продолжали возвращаться к Роману.           

            – Все равно кран понадобится, – произносил он с озабоченным видом, пока складывали все необходимое у лебедки.

            – Типун тебе на язык. Глаза боятся, а руки делают, – оставался непоколебимым в Андрей, и в конце концов его уверенность передалась и Роману.

            Шел уже четвертый час, когда все, наконец, было готово к подъему креста. Теперь при виде получившейся обычной высокой перекладины они уже сами удивлялись тому, что столько было с утра размышлений, опасений, столько работы – и все ради такой простой конструкции. А ларчик, выходит, просто открывался.

            – Ну что, пошли людей искать? – предложил Андрей.

            – Пошли! – Роман поспешил к калитке, по пути продолжая свою старую песню: – Если только найдем кого-нибудь сейчас.

            – Не боись, куда мы денемся.

            Андрей метался по деревне: не было мужиков, хоть тресни, – одни деды. Убежала молодежь в Москву, а оставшиеся жить в деревне находились, видимо, на смене в той же столице (большинство трудилось охранниками посуточно). Как он обрадовался проезжавшим мимо на велосипеде двоим крепким парням лет двадцати. И как вознеслась воспрянувшей надеждой  душа, так и разом опустилась: отказались – высоты боятся. Оно и понятно: у самого в первый раз поджилки тряслись, особенно на самом верху: леса ходят при каждом шаге; и кажется, что это сам купол раскачивается, особенно когда ветер усилится, – вот-вот обломится у основания и рухнет всей тяжестью на крышу и, скатившись по ней, уже на землю. Страшно! А еще и потому, что нет здесь, в отличие от нижних ярусов, никакого ограждения. Оступишься – и полетишь вниз, на верную смерть. Крыша крутая – даже если сразу же об нее не расшибешься и останется сила боль преодолеть, – все равно не зацепишься, скатишься. Страшно!

            Роман прежде просил изредка то помочь с разметкой, то сдвинуть леса. И во второй и тем более в третий раз Андрей уже посмелее стал, пообвыкся к высоте и перестало тянуть, пугая, шагнуть в пустоту.

            – Слушай, Ромка, – вспомнил он, воодушевившись, – давай узбеков позовем. Они внизу тянуть будут за веревку – там безопасно.

            Узбеки согласились без лишних разговоров. Шерзот уже давно стал в округе своим – почти русским; Шурик, или Шерзотик, – кому как нравится. И даже приехавший к нему на подмогу отец, Халмурат, хотя и смотрел на высокий купол с явным страхом, а не спасовал, поплелся на негнущихся ногах вслед за сыном.

            – Халмурат, ты не бойся, – успокаивал его по пути Андрей, – я тебе пояс монтажный дам. Прицепим тебя к лесам – безопасно будет.

            Услышав о страховке, пожилой узбек немного распрямился, пошел уверенней.

            Роман, шедший чуть сзади, догнал Андрея.

            – Слушай, Андрюха, – чуть надтреснуто прозвучал его голос. Весь вид Романа: и ссутулившаяся фигура, и сосредоточенно-серьезное выражение ввалившихся глаз, и глубокая складка от переносицы – выдавали сильное переживание. – Надо еще кого-то на подмогу взять… покрепче. – Роман замолчал, внимательно озираясь по сторонам.

            – Не боись, Ромыч, поставим мы твой крест… ой, что я говорю, наш крест,– поправился Андрей.

            Роман, заметив, как неестественно радостно, будто у подвыпившего, блестят его глаза, как он по-мальчишески нестепенно шагает, как с трудом сдерживает шаг, размахивая длинными тонкокостными руками, болтающимися в большой не по размеру фуфайке, отвернулся в сторону, подавляя вздох легкого раздражения: «Пацан! Сорокалетний пацан! Такое легкомыслие… счастливый, однако…»

            А «пацан» продолжал твердить свое заклинание: «Не боись, поставим!»

            «Ага, легко сказать. А двести килограммов – это кто-нибудь считал? А если перекладины согнутся? Да хотя нет – не могут согнуться, выдержат», – боролся с сомнениями Роман. Глядя на лихорадочную радость уверенного в исходе предстоящего дела Андрея, подумалось: «А может, так и надо относиться к делу? Не изводить себя, а быть немного самоуверенным пофигистом. А… будь что будет!» И как только Роман так решил, то тут же прекратил изнурять себя прокручиванием картины, как станут они разворачивать тяжеленный крест на шатающихся подмостях, узким кругом окружавших сверкавший на солнце оранжево-красный купол. «Бог не оставит», – разрешились разом все сомнения.

            Возле церкви стоял, заглядывая внутрь, Шкипер – рослый, сильный мужик. Происходило то ли венчание, то ли крещение. Андрей с Романом знали, что он в деревне, но избегали обращаться к нему за помощью. И уж никак не ожидали, что могут столкнуться с ним возле храма, о котором тот говорил как о пережитке. И вдруг Андрей, не предполагая этого секунду назад, воскликнул:

            – Шкипер, поможешь крест поставить?

            – Пошли! – также неожиданно и без привычных расспросов и недовольных взглядов чересчур серьезного толкового мужика ответил тот.

            Андрей с Романом переглянулись – ничего себе! Три дня тому назад Шкипер отказался помогать им перекладывать крест с помостьев на два тонких козлика, чтобы Роман мог очистить его от старой краски и открыть закрашенную позолоту медной обивки. Сказал, что он мужик серьезный и без крана на авантюры подписываться не станет. И все то время, что они медленно, с большой осторожностью, выполняли эту ответственную работу вместе со случайным помощником – молодым незнакомым парнем из этой же деревни, Шкипер хмуро глядел на них снизу. Козлики шатались, и Андрей боялся, как бы они не опрокинулись под крестом, но под его тяжестью козлики разом застыли как намертво прибитые.

            А теперь крест почему-то показался ощутимо легче. Спокойно, без прошлой слабости в коленках, сняли его с козликов, развернули лицом к перекладине и аккуратно положили на доски. В эйфории от сознания того, что в его жизни происходит событие, которого у подавляющего большинства никогда не случится, а ему вот нежданно-негаданно села на плечо синяя птица, совершенно вылетел из головы раскачивающийся из стороны в сторону широкий купол, пропал парализующий разум страх пустоты за спиной; горизонт не гипнотизировал, побуждая шагнуть вниз и, распластав руки-крылья, понестись вдаль на воздушном потоке. Все исчезло, как и не бывало. Все. И в целом мире остались только они трое подле креста, как когда-то остался подле него Христос. Да еще помнилось о присутствии на нижнем, сравнительно безопасном ярусе двух узбеков (стояли, конечно же, с вытянувшимися от напряженного ожидания лицами – когда же будет главная, долгожданная, команда «Тянуть!»?).

            – Вира! – поднял вверх руку Роман.

            Веревка заскользила по перекладине и, разрушая опасения Романа, крест спокойно приподнялся над настилом. Андрей с Романом, не веря собственным глазам, восторженно переглянулись, гася улыбки, словно преждевременной радостью боялись спугнуть осторожную удачу.

            Крест поднимался (наводившие ужас двести неподъемных килограммов!), медленно восходил в небо – величественный, строгий, неожиданно легкий. Шкипер внизу возбужденно восклицал:

            – Еще?

            – Давай, давай! Вира! – Роман с Андреем натужно кряхтели, поддавая крест снизу плечом, когда тот оторвался от настила.

            Наконец он поднялся на нужную высоту, и оба стали направлять остов в паз. Крест вошел.

            – Майна! Майна помалу! – закричали Андрей с Романом, раскачивая крест в разные стороны, чтобы тот вошел в гнездо до конца. Крест садился туго, глухо и недовольно скрипя в ответ на такое бесцеремонное обращение. Но все равно опускался.  И вдруг замер. На две трети осевший в гнезде, более не поддавался.

            – Все, придется кран ждать, – упавшим голосом прошептал Роман.

            «Неужели и в самом деле? – первое за день сомнение настигло Андрея? В тот же миг он с ожесточением, близким к исступлению, стал трясти массивный крест.

            – Да не может такого быть! Все равно поставим! – стиснул зубы Андрей и громко крикнул вниз: – ослабьте веревку!

            Роман глядел недоверчиво и молчал. Андрей натужился, изо всех сил, какие остались, раскачивая из в стороны в сторону крест и одновременно надавливая на нижнюю перекладину. Из-под медной обивки посыпалась сухая ржа.

            – Не даст, – вымолвил, наконец, Роман, пытаясь прикрыть от падавшей ржи боковые бороздки паза. – Сейчас забьет гнездо, и места не хватит.

            Наступил черед помалкивать Андрею.  Он не желал поверить, что столько труда с раннего утра напрасны и что его уверенность превращается в самоуверенность. Не желал и с молитвой «Господи, помоги!» продолжал попытки, выдыхаясь от перенапряжения. И вдруг, словно сжалившись над ним, крест стал медленно, сантиметр за сантиметром проседать.

            Глаза Романа снова загорелись надеждой.

            – Пошел… пошел…– кинулся он помогать Андрею.

            Все были счастливы, даже узбеки, и, пока Андрей снимал с Халмурата монтажный пояс, смеялись во весь рот, где-то глубоко в душе осознавая, что приняли участие в очень важном для русских деле.

            – А говорили – кран! Без крана никуда! – благодарно хлопал по плечам узбеков Андрей. – А у нас свой кран – «Ташкент-2». – И  даже обычно сдержанный Шкипер рассмеялся вместе со всеми.

            Сверху упала какая-то тень. Андрей задрал голову: наверху, возле креста, зачем-то наклонился, что-то там возясь, Роман, но что он делал – было непонятно: закрывали леса. Затем Роман подошел к краю и позвал:

            – Шкипер, Андрюха, давайте наверх, самое главное надо сделать. Халмурат, Шерзотик, а вы можете спускаться. Я потом подойду к вам, с меня магарыч.

            – Да ты что, – замахали узбеки руками, прежде чем начать спускаться, – какой еще магарыч! Мы тебе так помогли. У тебя свой Бог, у меня – свой, а помогать надо.

            Андрей недоумевал, что же еще самого важного они не сделали, и поразился, когда услышал, что надо приложиться ко кресту. «Самое главное – приложиться ко кресту??? Да я едва ли не каждое воскресенье прикладываюсь. Понятно, что дело душеспасительное, но ведь обычное. Вот крест поставить – это да!»

            Шкипер же вообще сказал, что хоть и крещен в детстве, да все равно обряд для него неважен, да вообще и церковь дело вовсе необязательное: вот внутренний храм – совсем другой разговор. И вначале стал отговариваться, но обычная его непреклонность вдруг куда-то пропала, и неожиданно для Андрея уступил настоянию Романа: таков, мол, обычай и другого раза может не быть, а честь великая. Подумал-подумал Шкипер и махнул рукой: ладно, мол, с меня не убудет.

            Прикладываться решили, по настоянию Романа, попарно. «Выдержат! – указал он на узкие подмости в ответ на их опасения. – Они прочные».

            Подмости стояли с той стороны креста, куда до того никто из них не становился. Места было мало – полметра хлипкой на вид доски. Андрею казалось, что весь мир вокруг качается, грозя ему падением. Шкипер тот вообще стоял на полусогнутых, но стоял, боясь обмишуриться перед молодцом смотревшимся Романом, да и Андрей тоже ничего выглядел. Стали креститься. Шкипер медленно осенил себя крестом, поклонился в пояс.

            – Ты чего? Это же главный крест церкви. Земные поклоны. В землю кланяйся! – строго прозвучал голос Романа позади. 

            Не терпевший обычно никаких команд, Шкипер отчего-то вдруг растерялся и почувствовал, что сейчас не время спорить и что надо подчиниться, тем более что Андрей спокойно сделал земной поклон.

            Следующий поклон со Шкипером совершили синхронно. В ожидании своей очереди целовать крест Андрей, преодолевая внезапно возникшее смущение, взглянул на вершину креста и обомлел, словно впервые увидел его. Обомлел и тут же позабыл о нетвердо стоящем верстачке, о качавшихся вокруг купола лесах, из-за чего казалось, что качается сам купол, позабылся и редкий настил и прокрученный план, как нужно падать, если сорвется (за что хвататься, куда поворачиваться), – словом исчезли в эту минуту все его страхи. В странном, никогда прежде не испытанном забытьи стоял Андрей перед крестом. Он – и крест. И ничего больше не существовало на свете. Мир вокруг исчез – тот самый мир, что тревожил, досаждал, радовал, печалил, распылял силу мысли на пустое. И только высокий, ослепительно сиявший в солнечных лучах крест плыл над ним, опираясь на маковку, мимо облаков. Плыл, соединяя нижним и верхним концами небо с землей. И он, Андрей, принял посильное участие в совершившемся единении. И теперь знал, что это останется с ним навсегда, уйдет в корень, из которого выйдут дети, внуки, правнуки. И невыразимый восторг, что вдруг выпал ему выигрышный билет, выпадающий лишь одному из многих миллионов, и за что и почему – непонятно, ворвался в него подобно взрыву, рассеявшему сознание на миллиарды счастливых частиц.

            «За что мне такая милость?» – уже спускаясь, продолжал он думать о неслыханной удаче поставить крест и приложиться к нему, в то время когда и более достойным такого не суждено.

            Внизу уже толпился народ.

            – Как он сверкает! – возбужденно говорили женщины, с запрокинутыми головами любовавшиеся установленным крестом.

            И в самом деле, казалось, он горит и, приняв на себя весь солнечный жар уходящего на покой светила, сам превратился в восьмиконечное солнце. Для Андрея не существовало малейшей тени сомнения в том, что сегодняшний день не пройдет для него бесследно и что даже на смертном ложе ему будет помниться целование креста между небом и землей.

            – Парни, а когда будет следующая служба? – спросил Шкипер.

            – Что? – не поверив своим ушам, переглянулся с Романом Андрей и, тут же спохватился: – А…завтра, с семи часов.

            – Хорошо, я приду.

            – Приходи, – расплылся в улыбке Роман.

            Подошел батюшка и протянул ему бутылку водки со словами: «С меня причитается».

            Быстренько распили на кухне на троих, закусывая вкусными бутербродами с сыром и копченой колбасой. Роман нервничал, торопясь выехать, потому что в начале одиннадцатого отходил последний поезд домой; следующий только утром. «Опаздываем, – подгонял он сам себя, – а то еще попутку надо поймать». И тут здорово повезло: приехал водитель епископа. Тоже выпил с ними стопочку (мол, за такое великое дело можно по единой, хоть и за рулем) и взялся отвезти Романа с Андреем на автовокзал.

            Шкипер тоже вдруг решил посадить Романа на поезд. Везение продолжилось и на автовокзале: успели приехать за пять минут до отправления автобуса, очереди не оказалось.

            В полупустом автобусе сели на последние места. Разговорились и опять, как ни опасались, заспорили. Заговорили о судьбе. Шкипер высказался за предопределенность, а Андрей с Романом заявили, что судьба человека преимущественно сосредоточена в его собственных руках, хотя Бог может при желании направить судьбу каждого в определенном русле и изредка так и поступает, но рассчитывать на это никто не должен.

            Шкипер, привстав с места, загорячился, заговорил громко, торопливо, словно боясь, чтобы не перебили. Сидевший неподалеку лысый мужчина, судя по его предыдущему телефонному разговору, полицейский, обернулся, окинул их внимательным взглядом и, не обнаружив ничего предосудительного, снова стал смотреть в окно.          

            – Тогда почему Бог не ведет меня по жизни? – говорил Шкипер. – Я бы с удовольствием. Меньше бы спотыкался.

            – А зачем? – недоуменно развел руками Роман. – Да нет большей любви, чем уважение нашей воли, твоей, моей, чьей-то еще – любого. Конечно, можно тебя вести, но ведь даже шишки на лбу ты получаешь не только тогда, когда тебе было плохо, а в процессе жизни. Понимаешь, в чем соль-то? В процессе! Тебе и шишки эти сладки будут, потому что прежде чем их получить, ты же жил, делал что-то приятное, радовался, до того как оступиться. Хорошо тебе было. А тут тебя подведи! Разве так интересно? Самому же хочется что-то построить, скроить, сочинить. Пусть не всегда удачно, но зато ты же сам этого добиваешься. Сам! Это же так интересно сотворить что-то самому. Даже дети обижаются, когда им не дозволяют что-то делать: стряпать с мамами, мастерить с отцами. А ты хочешь, чтобы тебя к готовому подвели, минуя стадию детства. Только родился – и сразу с усами и морщинами. Удовольствие от жизни только через процесс приходит. Господь и так знает, что тебе лучше, но надо, чтобы ты сам спотыкался, сам поднимался, сам вверх шел, сопли на кулак наматывал, смысл жизни постигал, радоваться ей в каждой малости учился.

            – Сам, сам… а что сам-то? –  не знал что сказать, но и не желая соглашаться, скривился в усмешке Шкипер: – Если б я знал бы, что мне лучше… А так столько напраслины получается в жизни.

            – Ну, хорошо! Давай тогда так. Предположим следующую ситуацию. Ты заново начнешь жить, допустим, с семнадцати лет, а эта твоя жизнь исчезнет, вся – полностью. Согласен, что у тебя будет другая жена, другие дети, друзья?

            Шкипер сосредоточенно нахмурился, взвешивая за и против. С одной стороны – можно будет жизнь по-другому устроить, с другой – кто его знает, как оно срастется – не было бы еще хуже. А страшнее всего представить себе иных близких людей, среди которых как раз этих, родных, к которым прикипел через рубцы в душе, через плохое и хорошее, – не окажется! И отказаться от них, даже от жены, с которой давно не жил, ради новой, пусть и более удачной жизни, получается, предать – и их, и себя самого. И пусть даже в другой жизни и сын бы родился, и жена покладистей бы досталась, но лучше уж тогда вырвать самому себе сердце, нежели Софьи, в него уродившейся и души в нем не чаявшей, не будет. Не нужна ему никакая иная дочь и никакая иная жизнь, пусть во сто крат и лучше.

            – Ну вот! О том и говорю – подытожил Роман, верно истолковав молчание Шкипера.

            И хотя в очередной раз победило не его мнение, Шкипер не испытывал обиды или досады. В такой день мелочью казалось обижаться вообще.

            Ехали прекрасно. Правда, Роман изредка вспоминал, поглядывая на часы, что не успеют. Андрей со Шкипером с непоколебимой уверенностью в ответ – успеешь. Всю дорогу затем, счастливые, как именинники, бежали: от автобуса к метро, по метро, от метро к железнодорожным кассам. «Не успеем», – печалился Роман. – «Успеем!» – дружный ответ.

            «Ну вот, теперь точно не успеем», – остановился как вкопанный перед сетью длинных очередей в здании вокзала Роман.

            Андрей со Шкипером молчали рядом, глядя на усталые лица нервничавших покупателей. Заминка длилась не более пары секунд, Шкипер мгновенно сообразил, что надо делать. Поражаясь самому себе, он решительно вошел в толпу и со словами: «Я по благословению епископа! По благословению епископа!» – прошел к окошку кассы мимо разом расступившихся очередников.

            – Какого владыки? – спросила моложавая приятного вида старушка.

            – Этого… э-э Сергия, – пришло на ум.

            – …вского? – громкое объявление дежурного по вокзалу заглушило ее слова.

            – Да, – утвердительно кивнул Шкипер.

            Лицо старушки осветилось благоговейным трепетом.

            – Помогай вам Бог.

            Даже в хмурых азербайджанцев проникло ее почтение к человеку, связанному с каким-то начальником русского священства – смолчали, пропустили.

            – Все, технический перерыв. Обслуживаю последнего покупателя, – объявила строгая женщина-кассир со стальным взглядом вершителя чужих судеб.

            Мужик-работяга уже открыл было рот, протягивая внутрь паспорт. Шкипер испугался, что Роман не уедет сегодня домой и будет очень переживать. Оставалось всего семнадцать минут, а в другой кассе может не повезти. А так хотелось, чтобы сегодняшняя сказка не оборвалась внезапно, как лента на киносеансе в самый интересный момент. Роман рвался к семье, и он должен был уехать сегодня во что бы то ни стало.

            – Я по благословению владыки! – еще громче воскликнул Шкипер, и свершилось чудо: мужик разве что не вытянулся в струнку. В глазах его читалось уважение к нему лично – за то, что он был знаком с самим архиереем.

            Шкипер быстро сунул паспорт в окошечко и сделал заказ. Кассир набрала в компьютере станцию назначения и подняла голову.

            – Нет билетов! – вылились на него ушатом ледяной воды слова кассира.

            – Как нет?! Не может быть! Я по благословению епископа! – Шкипер опешил: пленка замедляла движение, грозя порваться.

            – Ну вот так! – она смотрела на него твердым взглядом материализованной в ее образе абсолютной независимости от чьего бы то ни было влияния – приговор вынесен и обжалованию не подлежит.

            – Я по благословению епископа, – не в состоянии поверить, что могучая сила его заклинания может не подействовать на живого человека, проговорил Шкипер.

            И, о чудо! заклинание все же сработало. Ухоженные пальчики вновь пробежали по клавиатуре компьютера, и ее каменное лицо оживила легкая улыбка:

            – Постойте! Только что сдали один билет, купейный. Будете брать?

            – Давайте скорее, а то через пятнадцать минут отправление!

            Размахивая билетом, как знаменем Победы, Шкипер быстро выскочил из толпы, не обращая внимания на недовольные взгляды очереди, загалдевшей при объявлении кассира: «Все! Касса закрыта на технический перерыв».

            Снова бежали.

            – Я с вами в пионера превращаюсь, – шутливо ворчал Шкипер, тяжело сопя и все же радуясь непривычному молодецкому настрою, полученному от менее возрастных товарищей. – Никакой солидности.

            – Ничего-ничего, посадим Романа – станешь опять солидным, – хохотнул Андрей.

            Проводник, плотно сбитый, с перебитым боксерским носом, –  проверил билет и, заметив, как Роман достает из пакета непочатую бутылку, решительно шагнул навстречу.

            – Вы чего, совсем офанарели? Сейчас сдам ментам, – положил он тяжелую руку на его плечо.

            – Ромыч, ну, правда, люди же кругом, ты чего? Ладно тебе, в другой раз, – смущенно оглянулся по сторонам Андрей и обратился уже к проводнику: – Слушай, друг, не обращай внимания: у нас сегодня такой день…

            – Понимаешь, крест на церковь поставили… – вмешался Шкипер.

            – Без крана, сами… – в один голос.

            – Ладно, понимаю, я же тоже человек, – перебил он, смягчаясь. – Коли такое дело, зайдите лучше ко мне, а то люди же кругом, так же нельзя. Даю вам на все про все три минуты. Вполне успеете, а то отправление уже (поглядел на часы) через семь минут.

            – А знаешь, Рома, давай-ка и вправду в другой раз выпьем. Посидим по-человечьи, не спеша. А сегодня нам и так здорово, – сказал Шкипер.    

            Глядя на медленно набиравший ход поезд, вагон за вагоном проезжавший мимо, Шкипер вспомнил старый спор с Романом о судьбе и подумал: «Интересно, а почему я сегодня в церкви оказался? Предопределенность или случай? А впрочем, мне что так хорошо, что этак: не каждый день кресты ставятся».

            В это время Андрей набирал чей-то номер по телефону.

            – Давай приезжай скорее в гости, а то нам, кацапам, уже скучно без одного хохла, – проговорил он своему собеседнику.

            – Да-да, скучно, – крикнул сбоку в трубку сразу же обо всем смекнувший Шкипер.

            – Обязательно приеду, – прозвучало в ответ.

           

Олег Куинов

Источник: журнал МОЛОКО, № 11, 2015

← Вернуться к списку