Культура

Писатель-фронтовик Виктор Курочкин как дитя пушкинской стихии

Курочкин – один из самых значительных русских писателей второй половины ХХ века. Признание это не несёт в себе и тени посмертного преувеличения. При жизни Курочкин был не очень известен и заметен. Он никогда не был гоним, выходили его книги довольно большими тиражами, но если воспользоваться словами Пушкина, написанными совсем по другому поводу, жил писатель-фронтовик в «благородной и скромной полуизвестности». Кроме небольшого круга ленинградских писателей, в 60–70-е годы его почти никто не знал. Всё это чрезвычайно странно. Прежде всего потому, что Курочкин – дитя немыслимо огромной пушкинской стихии. Он ведь просто не очень законный, но сын Петруши Гринёва и его невесты, капитанской дочки. Сын по всем главнейшим статьям. Вряд ли поэтому его не очень-то слышали и слушали при жизни. Отсюда сторонность его в делах и началах словесно-литературных. Верно, во второй половине 60-х годов его прославил без труб и барабанов, без премий и официальных величаний превосходный фильм Виктора Трегубовича «На войне как на войне». Курочкин был соавтором сценария, написанного по его одноимённой повести. И какая редкость – в фильме нет даже дальнего отблеска фальши. Всё естественно и живо. Среди многого удачного в этой работе триумфом стало актёрское исполнение экипажа самоходной пушки. Актёры были потрясающим квартетом, где много значил каждый исполнитель, а ансамбль покорил и будет покорять зрителей. Это Михаил Кононов, Олег Борисов, Виктор Павлов, Фёдор Одиноков. И у фильма, и у этой четвёрки – неслыханное обаяние. Это русские люди в полный рост, причём в атмосфере исключительной правдивости. Благодаря фильму второе рождение обрела песня времён войны «Моторы пламенем пылают…». Русский люд пел её на праздниках и похоронах. Жаль лишь, что военно-политические инстанции заставили режиссёра сделать финал более оптимистическим: главный герой повести Саня Малешкин погибает, а в фильме он остаётся жив.

Даже в нашей великой и святой литературе мало таких неотвратимых строк: «Экипаж Малешкина сидел в машине и ужинал. Мина разорвалась под пушкой самоходки. Осколок влетел в приоткрытый люк механика-водителя, обжёг Щербаку ухо и как бритвой раскроил Малешкину горло. Саня часто-часто замигал и уронил на грудь голову.

– Лейтенант! – не своим голосом закричал ефрейтор Бянкин и поднял командиру голову. Саня задёргался, захрипел и открыл глаза. А закрыть их уже не хватило жизни…» Но хватило для бессмертия.

Дни и ночи войны страшны, но повесть вызвала у тех, кто что-то понимает в своём и чужих сердцах, восхищение и восторг. То был безусловный шедевр, да он таким и останется на долгие-долгие годы. Но тогда, за редчайшим исключением, оценки на страницах различных изданий были снисходительны, ироничны и плоски. Указывали на поверхностность, неуместную шутливость и бойкость. Этакие, мол, «скоморохи на войне». Прозвучало по частным поводам и другое мнение – «восхищённое». Оно принадлежало замечательным людям, писателям и в большинстве своём фронтовикам. Вот слова Фёдора Абрамова, который радел за Курочкина: «наивный, святой мальчик», «война увидена таким чистым, мальчишеским непорочным взглядом», «Саня Малешкин – открытие в литературе». Или из письма Александра Яшина, достойного человека и писателя: «С моей точки зрения, Ваша книга станет в ряд лучших художественных произведений мировой литературы о войне, о человеке на войне… К тому же это очень русская книга. Читал я Вашу книгу и ликовал, и смеялся, и вытирал слёзы. Всё действительно тонко, достоверно, изящно, умно. И всё – своё, Ваше, я не почувствовал никаких влияний. А это очень дорого. Саня Малешкин имеет лишь одного предшественника – Петю Ростова…» А сколь точно заметил Вадим Кожинов: «Оттеснена куда-то в загон повесть В. Курочкина «На войне как на войне», которая, на мой взгляд, является одним из лучших произведений о минувшей войне. Это самобытное изображение войны, с поразительной убедительностью раскрывающее, почему мы победили в этой войне».

Мне часто вспоминается возникший в стенах Литературного института особый нежный «культ» Курочкина. На протяжении нескольких лет мы разбирали со студентами на семинарах работы его, и как-то естественно,непредречённо, возникало имя Пушкина и то, что создатель нашего светского Евангелия сотворил в своей прозе – в «Капитанской дочке», в «Повестях Белкина», в «Путешествии в Арзрум». Молодые литераторы, восхищаясь Курочкиным, как пароль приводили фразу Пушкина: «Точность и краткость – вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей…» Среди них были и ныне известные авторы – Сергей Федякин и Павел Басинский. Их писания и дела приближали Курочкина к читателю. Здесь уместно вспомнить и тверских подвижников, которые гордились тем, что Курочкин был их родным, корневым человеком, и словом и делом обращали внимание на выдающегося земляка. Среди них известный писатель и издатель Михаил Петров и фанатически преданный памяти Курочкина литератор и педагог Сергей Панфёров. Лет двадцать назад он со своими студентами снял тонкий, пусть и любительский, фильм о родине Курочкина – деревне Кушниково Старицкого района Тверской области, о доме его семьи. Эти края сказочны и красотой – там быстрая Волга легко несётся почти в каньоне, – и зримыми и незримыми следами родившихся и живших там замечательных людей: адмирала Владимира Корнилова, поэта Николая Тряпкина и, конечно же, Пушкина (деревни Берново и Малинники). Да и всё пространство пронизано присутствием этого человека.

Припоминаются мне и разговоры о Курочкине с Виктором Конецким, Глебом Горышиным. Они оба писали о нём. Помню я и радость выдающегося режиссёра и театрального педагога Михаила Буткевича, когда на его вопрос я ответил, что знаю и люблю Курочкина. Буткевич весь светился, что рядом с ним встречаются, пусть редко, люди, которые понимают, кто есть Виктор Курочкин. Буткевич называл писателя без всякой аффектации и преувеличений «гением, тихим и незаметным», говорил о Курочкине с влюблённостью. Он познакомился с ним, когда шла работа над постановкой его пьесы «Сердце девичье затуманилось» в одном из московских театров. Буткевич был ассистентом режиссёра-постановщика Бориса Равенских. На репетиции несколько раз заходил автор. И Буткевич с расточительностью великолепного актёра рассказывал и рассказывал об этом.

Курочкин прожил обычно-необычную жизнь. Вот начало его последней незавершённой повести «Железный дождь». Это ритмический и интонационный шедевр, каждое слово в котором проходит испытание весом и мерой:«По распределению я попал в районный городок С. Поехал туда с самыми радужными надеждами. С. – крохотный городишко в окружении болот, озёр и сереньких деревень. Природа там и сейчас по-русски трогательная, климат сырой, а жизнь, как и везде, обычная».

Жизнь Виктора Александровича Курочкина, «как и везде, обычная», сложилась так. Это совсем короткое перечисление. Родился он в 1923 году в деревне Кушниково, рос в крестьянской семье, с 1930 по 1941 год они жили в Павловске. Отец – управдом, мать – рабочая. Можно догадаться о переездах семьи, памятуя о 30-м годе. К началу войны он окончил девять классов средней школы. Затем бегство из Павловска в Ленинград. Работал вместе с отцом на заводе, обтачивал снаряды. В 42-м умерли от голода отец и бабушка. «Я остался один», – вспоминал писатель. В апреле 1942-го он в тяжёлом состоянии был эвакуирован через Ладогу в Ульяновскую область. Сразу попал в больницу, где долго отлёживался. С июня Виктор Курочкин – курсант Ульяновского танкового училища. С марта 43-го – в самоходной артиллерии. Он освобождал левобережную Украину, форсировал Днепр, был командиром самоходной артиллерийской установки. Не раз ранен. Конец вой­ны встретил в Польше. С 1943 по 1945 год был награждён орденами Отечественной вой­ны I и II степени, орденом Красной Звезды, медалями с очень хорошими названиями: «За освобождение Праги», «За взятие Берлина», «За победу над Германией». В 1946 году он покинул армию, приехал в Павловск. И кем он только не работал! В 1949 году окончил юридическую школу в Ленинграде и стал судьёй в посёлке Уторгош Новгородской области. В 1952-м вернулся в Павловск и затем работал в газетах Павловска и Пушкино, корреспондентом ленинградской «Смены» и «Ленинградской правды». В 50-е годы начал печатать первые прозаические вещи. В 1959 году заочно окончил Литературный институт им. Горького. Я смотрел его дело из институтского архива. Бумага бедненькая, бедненькие фиолетовые чернила, а в тоне – уважительность и стыдливость, опрятность. Я расспрашивал стариков-ветеранов института о Курочкине. Отвечали: «Да, что-то помним», но ничего существенного сказать не могли.

В 1968 году он был жестоко избит в милиции, перенёс инфаркт и инсульт и тяжело болел до самой смерти. Вот слова Фёдора Абрамова: «Он умер как солдат. Жил солдатом и умер солдатом». Это произошло 10 ноября 1976 года. Похоронен гениальный русский художник слова на Комаровском кладбище.

Когда-то, в 60-е годы, немецкий философ Мартин Хайдеггер писал: «Подлинное, дельное истолкование искусства дарует нам сам художник – совершенством своего творения, заключённого в малый круг простоты». Святые слова. Хайдеггер связывает с «малым кругом простоты» то, что он называет «сиянием истинного». Это, несомненно, родовая черта и оправдание всякой подлинности, в том числе и подлинности Виктора Курочкина.

В последние годы жизни Виктора Курочкина мало у кого возникали намерения не просто должным образом похвалить, но сказать, по существу, правду, что писатель не просто «один из», а совсем другое. И даже сейчас в изредка появляющихся заметках о Курочкине людей, которые понимали и понимают масштаб сделанного писателем, всегда заметна боязнь «высшего звука», а при всех указаниях на глубинную связь с повествовательным искусством Пушкина сразу же следуют оговорки: да, да, да, но, но, но… Конечно, мол, Курочкин замечательно талантлив, но он, разумеется, не гений, а сравнение его с Пушкиным-прозаиком в известном смысле некорректно.

Не хочу ни с кем спорить, но большая часть того, что написано Курочкиным, – рассказы, повесть для детей «Короткое детство», повести «Заколоченный дом», «Последняя весна», «Урод» – создания первоклассного таланта. Повесть «На войне как на войне», незавершённая вещь «Железный дождь» и существенная часть «Записок народного судьи Семёна Бузыкина» несут в себе черты и свойства естественной и гармонической гениальности, исток которой связан собственно с «пушкинским» в самом широком смысле слова. Это и магически устроенный дар, и многоликое ощущение пестроты, сложности и взаимосвязи жизненного знания, и много чего ещё. Всякий народ, всякая нация на протяжении столетий слагают некий канон художественного идеала. Это относится не только к искусству, но и к самой соорганизации жизни. Для русских, особенно после Пушкина и вместе с Пушкиным, такой стали высшая естественность и гармония. Это и отличает, скажем, повесть «На войне как на войне», от всего того, что писалось и печаталось. Так как в искусстве можно подделать даже красоту. Подделать естественность невозможно никому и никогда.

Повесть «Железный дождь» о первых месяцах войны, о её страшном начале. Она была задумана как 12 рассказов главного героя Богдана Сократилина. Она невелика, в ней только один первый рассказ Сократилина. После этого Курочкин тяжело заболел и мучительно прожил свои последние годы. Повесть – явление ошеломляющей изобразительной силы. Трагическое и смешное – всё рядом. Будь то смешная картинка, нечто анекдотическое, чудачества, или ужас и трепет боёв и мучений. Можно смело утверждать, что ничего подобного о первых месяцах войны, написанного в традициях пушкинской и лермонтовской прозы, тогда не было. И вот Курочкин сделал. В небольшой повести открывается то, что Гоголь назвал «бездной пространства». Пространства как географического, так и метафизического порядка. Что только не происходит на страницах повести – начало службы Сократилина в Красной Армии, последние мирные месяцы на территории Литвы, первые бои, ужас немецких бомбёжек, плен, бегство на танке из плена… Всё это опутано историями, случаями, шутками, смертью и кровью. И полной потерянностью. Сократилин с товарищами пробивается к своим. Потом отступление наших к Пскову и Новгороду. Вот какой чудный фрагмент: «От Пскова до Новгорода на реках Великой, Шелони, Мшаге, Удохе (всех и не упомнишь) мосты и переправы были разрушены под руководством Богдана Сократилина. Взрывать приходилось и до прихода немцев, и после их прихода, и прямо у них на глазах, под носом. Подрывное дело опасное и даже интересное, во всяком случае, не скучное. Только душа к этому делу у Богдана не очень лежала. Ведь взрывать-то приходилось собственные мосты!» Написанное с редкой силой и напряжением, а потому больше, чем правда, – рукопашный бой с немцами на окраине Новгорода. Правдиво, картинно, с уместной улыбкой – то ли от чего-то смешного, то ли от отчаяния. «Город горел. Отсветы пожара полоскались в Волхове, и вода казалась кровавой. По золочёным куполам Софии тоже как будто стекала кровь, а на розоватых стенах собора плясали уродливые тени».

А вот в преддверии ада – отъявленные чудеса. «В 35-м меня призвали в армию и зачислили в пехоту. В районный центр на сборный пункт я прибыл во всём новом. В костюме, скроенном деревенским портным Тимохой Синицыным из новины цвета яичного желтка. На ногах были новые портянки и новые цибики, сшитые из яловых голенищ старых сапог. День был летний, солнечный, и костюм мой сиял, будто позолоченный крест. На меня глазели, как на заморское чудо». Вот такая получилась из уст Сократилина картина картин.

У многих близких Курочкину людей в памяти сохранился юный, мальчишеский облик писателя. Это присутствует в воспоминаниях.

У вещего Хлебникова есть стихотворное обращение к «Союзу молодёжи», написанное в конце Гражданской войны:

Русские мальчики, львами

Три года охранявшие народный улей…

А завершается стихотворение так:

Много и далёко

Увидит ваше око…

Вот так «око» Виктора Курочкина узрело и воплотило многое и далёкое.

Владимир Смирнов

Источник: ЛГ № 23-24, 2016

← Вернуться к списку