Культура

Подарок

Вячеслав Щепоткин

Рассказ

Бабе Тане дочка ее, Петровна, послала с оказией подарок. Оказия случилась такая. В южный городок, где жила баба Таня, собралась Петровнина двоюродная сестра Вера. У нее там была мать — Петровнина, значит, тетка, а бабы Танина родная сестра. Раз в год, на полторы, самое большее на две недели Вера — тонкая, смуглая и похожая не то на черкешенку, не то на грузинку, приезжала к матери. Томилась в разморенном степном городке, томилась в материнском саду, где, по правде сказать, любой бы истомился, не говоря о нервной, капризной Вере. Деревья дообрезали до того, что на них яблок было больше, чем листьев; земля под деревьями, где только можно, была занята грядками помидоров, огурцов и прочих овощей.

Но как бы то ни было, Вера каждый год ездила с дочкой, а то и с мужем в степной городок.

Собравшись снова к матери, она для приличия заехала к Петровне, с которой жила в одном большом городе, но виделась редко. Отворив после нескольких настойчивых звонков дверь, Петровна как бы обрадовалась.

— Кого мы видим! Заждались! Это ж кого мы видим!

Муж Веры — Николай — заглянул в прихожую сбок рослой, как гренадер, Петровны.

— Ты чего? Не одна? С кем эт ты нас видишь?

Жена подтолкнула его к дверям, чтоб замолк. Она знала причуды ломучей Петровны.

— А кто у меня может быть? Одна. Одна я все время. Вот спасибо, сестра вспомнила.

Она манерно обняла гибкую Веру.

— Не раздави, — напомнил Николай. — Осиротишь меня.

— В беде не бросим. Найдем ей замену.

Петровна достала и Николая, подставила щеку.

— Вот и доверься сестричке, — натянуто улыбнулась Вера. — Мне что ль хотите найти замену, Галин Петровна? (Сестра была на двадцать лет старше, и Вера звала ее по имени-отчеству.) Да кто ж его согласится нянчить, как я?

— Ну-ну, без меня меня женили, — добродушно сказал Николай. — Кто если и может заменить мою Вер Васильну — одна ты, Петровна.

Он приложил руку к ее широкой борцовской спине. В длинном до пола шёлковом халате Верина сестра казалась совсем необъемной. Однако, как все женщины их рода, она еще вовсю смотрелась, хотя пошел ей пятьдесят второй год. И если кто не знал ее возраста (а Петровна об этом не распространялась), тот ни за что не догадался бы о годах женщины по ее виду. У нее было гладкое, полное лицо, черные до пояса волосы, пушистые, как у девушки, брови. Только у круглых, птичьих глаз, холодных и настороженных, несмотря на различные Петровнины ухищрения, все гуще собирались морщинки. Да телом она год от года раздавалась, что тоже было обычным для их рода. Николай в последнее время стал внимательно приглядываться к жене: когда ее понесет в стороны? Но Вере перешло за тридцать, а она все оставалась стройной и тонкой. “Тебя колесом свернуть — одна Петровнина ляжка будет”, — говорил Николай, довольный, однако, что жена у него как девочка.

— Все богатеешь, — проговорил Николай, держа руку на петровниной спине и не торопясь ее убирать. Та скосила птичий глаз на двоюродную сестру, но Вера оглядывала комнату.

— Хорошей женщины должно быть много, — качнула налитым телом Петровна. Вера, однако, поняла слова о богатстве напрямик.

— Правильно делает, — сказала она. — Это тебе ничего не нужно. Хоть у людей поглядеть на хрусталь.

— На хрустале кусок звенит, — благодушно заметил муж.

Было время — они чуть не дрались, расходиться хотели, но однажды Вера почувствовала: можно и без обстановки остаться, и без мужа. Стали, по возможности, избегать опасной темы о богатстве.

— Ты какой-то, Николай... этот... темный, — обиделась Петровна. — За дурочку что ль меня принимаешь? Как будто я не знаю, куда деньги вкладывать? Нынешний рубль потом тремя отзвенит.

Николай умолк — от греха подальше — и двинулся на кухню. Он подумал, что Петровна увидит его там — предложит поужинать. Вера перехватила мужа по дороге с работы. Быстрей, мол, от Петровны уйдем, утром на поезд надо. А сама разговорилась. Николай потоптался на кухне, но Петровна не обратила на него внимания. Тогда он пнул табуретку и пошел слоняться по комнатам, удивляясь, как это у Петровны не отнимут такую громадную квартиру, в которой он бы, например, один долго не протянул. Вера, увидев помрачневшего мужа, спохватилась.

— А шли-то мы ненадолго, Галин Петровна. Что значит у сестры: время незаметно летит. Едем завтра к нашим, подумала, может, что сказать надо бабе Тане; привет какой передать?

Петровна окаменела. У нее так бывало. В трудную минуту она не сразу находила нужные слова, и только с усилием двигала веками круглых глаз, словно выталкивая из глубин сознания тяжелые мысли.

— Да. А то и подарок можем передать, — злорадно подбросил голодный Николай.

— Подарок? — будто просыпаясь, переспросила Петровна. — Какой же бабе Тане подарок?

Она не заметила, что родную мать назвала, как чужую тетку. Вдруг вскинула брови и совсем округлившиеся ее глаза блеснули. Мысли обогнули камень преткновения, и повели Петровну, повели.

— Конечно, надо передать! Я давно ей приготовила, хотела послать мамочке — спасибо вы зашли, быстрей гостинец получит.

Петровна взорванной горой двинулась к серванту.

— Вот это ей передадите, — сказала она, стоя к родственникам спиной и шурша бумагой. Не оборачиваясь, взяла в серванте клей.

— Чтоб в дороге не развернулось.

Николай насмешливо впился в широкую петровнину спину.

— Сургуча тебе не надо?

Жена снова ткнула его в бок. Не лезь, мол, куда не зовут, нарвешься. Но Петровна лишь холодно оглядела коренастого белобрысого свояка и ничего не сказала.

Утром Вера, Николай и четырехлетняя Анютка после всяких предотъездных треволнений — то автобуса долго нет, того гляди на поезд опоздаешь; то вагон оказался впереди состава, хотя по всем законам должен быть сзади — после всей этой нервной колготы заняли купе и покатили на юг. Анютка придвинулась к стеклу, и влажными глазенками впитывала заоконный мир. Там сжимали дорогу сочные зеленые леса, мелькали поляны-пятачки с копенками травы на вешалах, как это делают в дождеобильной предсеверной Руси. Взрослые, предвкушая долгий отпуск — он всегда кажется долгим в первый день — размякли и любовно взглядывали друг на друга.

Через полтора суток, после двух пересадок и оттого малость подуставшие и раздраженные они вышли в зной степного городка. Встречавший их Верин отец первым делом кинулся к Анютке, а уж потом взялся за сумку и чемодан. Тут только Вера вспомнила о петровниной передачке.

— Баба Таня-то жива-здорова? — спросила она отца.

— Плохая. Не видит почти, облегшала, как перо.

Николай подумал о рослой Петровне, о ее богатой квартире и помрачнел. Он один раз видел бабу Таню, сейчас не мог даже представить ее лица иль фигуры, но что-то жалкое, немощное вызвали из памяти слова тестя, и Николай буркнул:

— Дочка ей подарок прислала. Может, на платье, мы не пощупали.

— Я пощупала. Что-то твердое.

— А вы б развернули, — сказал тесть, строя разные гримасы внучке.

— Заклеила Петровна, — ответила Вера.

— Ну, отнесете, когда отдохнете с дороги. Завтра хоть. Там, может, деньги вложены — Татьяна без пенсии живет. Угла свово не имеет. На квартире.

— Сегодня сходим, — глянул на жену Николай. — Обрадуется человек.

***

В саду между яблонями на этот раз был натянут брезентовый тент. Под ним вкопан стол и сделаны две скамьи. Увидев это, Вера удивилась.

— Что-й-т перемены случились? То грядки вас выживали — теперь вы их?

Мать зыркнула круглыми глазами на мужа, но тот, не дав ей открыть рта, громко, как глухим, пояснил:

— Нам хватит. И вам останется. А всех денег не заберешь.

— Дурак, — сдерживая голос, сказала жена. — С деньгами всем нужен, без них — никому.

Но тут в круто закипающий разговор влезла Вера, и, обжигаясь об горячие слова, разбросала их подальше от опасной темы. Заговорили об Анютке, сели за стол. После второй стопки начавшая размякать теща вдруг заметила, что зять вроде не в себе.

— О чем загрустил, Николай?

Теща в молодости не то год, не то два проработала в библиотеке и кой-чего поднабралась. Но сейчас ей редко удавалось поговорить культурно. В саду и в огороде она копалась молча, а поросята и куры лучше понимали язык посетителей соседней пивной “В мире животных”, чем французский прононс. Зять был, конечно, не то. Прорабствовал. Однако увидев свежего человека, теща не выдержала.

— Печалит тебя что-либо? Расскажи.

Зять поднял глаза на тещу, но присмотревшись, все понял:

— К бабе Тане надо сходить.

— К чему такая будет спешка? Я ей нередко помогаю. Ведь пенсиона нет, а дочь совсем неблагодарна.

— Могли бы больше помогать, — сказал тесть.

— Не твоей башки дело, — оборвала теща. — В нашем роду каждый за себя.

— Оно и видно, — снова подал голос тесть, но на этот раз никто не откликнулся.

Николай встал, и тут же поднялась Вера.

— Мы к бабе Тане, — сказала она.

Отец вызвался проводить молодых. Солнце опустилось к темно-красным черепичным крышам, но воздух еще томился-млел от жары, словно где-то рядом, в нескольких метрах за стеной, или, может, сбоку, или спереди остывала после только что выпущенной плавки мартеновская печь. За прочными заборами отходили от жары богатые сады. Трава вдоль дорожки была как пластмассовая, и даже пыльно-зеленый цвет ее казался Николаю неживым.

— Чего хоть мы несем? — спросил он жену, чувствуя, как прилипает к телу рубашка, а этого Николай терпеть не мог.

— А чёрт-те, Кольк, знает! Я как шпион весь сверток общупала — не разберу.

— Золта кусок, — заговариваясь, брякнул тесть. Пока дочь ходила в дом за подарком, он выпил из своей и николаевой стопки и теперь “поплыл”.

— Кого? — не поняла Вера.

— Н-ну, золота. Опять не понимаешь? Она у тебя, Никола, кольцо-то хоть имеет?

— И-и-их! Набрался! Когда только успел?

— С радости, доча. Не т-тропись. В этот... в проулок надо.

Они прошли узким переулком, где двоим не разойтись, и оказались на соседней улице. Отец, запинаясь о свои же ноги, направился к небольшому кирпичному дому. Как и все дома в этом городке, он был под красной черепичной крышей, за забором густо рос сад.

— Татьяна в летней кухне живет, — сказал отец. — Чего-то хозяев не видать. Хозявы! — крикнул он, раскрыв калитку. На другом конце бетонной дорожки, ведущей от калитки вглубь сада, качнулось что-то белое.

— Вон она сама!

По дорожке легко, как высохший листок, приближалась маленькая старушка.

— А мы к тебе... В гости. Вера с Николаем нынь приехали.

Старушка издалека начала вглядываться в появившихся людей, но, видимо, никого не различала. Наконец, первым разглядела свояка.

— Вась! Ты?

— Не-а. Народный артист с погорелого театра. Ты погляди эт-то кто? — показал он на дочь.

— Верушка, — узнала старуха и тихо, как при долгом и горьком горе, заплакала. Вера тоже зашмыгала носом. Николай с тестем подхватили петровнину мать, и не столько довели, сколько донесли до скамейки в саду.

— Как у тебя тут прохладно, — сказала Вера, стыдливо вытирая слезы.

— А?

— Ты громче говори, — подсказал отец. — Она слышит плохо.

— А самая красивая — мать рассказывала — в роду была, — сказала Вера и громко добавила:

— Как живешь, баба Таня?

— Какая жись. Василий с матерью твоей помогают. Мне много не надо. Помирать пора.

— Жить-то хочется, небось? Иль на том свете не страшно? — спросил Верин отец с таким интересом, будто старушка час назад вернулась из другого города.

— Хочется, Вася.

Она, может, собиралась кивнуть один раз, но голова ее на тонкой шее сама по себе качнулась другой раз, третий, и не смогла остановиться. Кивая, старушка продолжала.

— Кому не хочется жить-та? Такая жись счас — только радуйся. Мирно народ живет... Богаты все. Вот дочка за мной приедет. Не пишет давно — не заболела ль?

— Здорова ваша дочка, — сказал Николай. Он хотел добавить: “Как бык здорова”, но подумал — какой же Петровна бык, скорей лошадь-тяжеловоз.

— Она чего? Долго не писала? — спросила Вера.

— Не помню скок прошло.

— С того года, кажется, — объяснил отец.

— Помнит она о тебе, — громко сказала Вера. — Подарок прислала. Вот смотри.

Старушка радостно вскинула бровки, на сухой коже щек проступил румянец.

— Разверни, Верушка. Ой, как увязала!.. Не забыла меня дочурка.

Вера сорвала один слой бумаги, затем второй. Николай почему-то решил, что Петровна послала матери что-нибудь съестное, и заинтересованно придвинулся к жене. Отец тоже подался к дочери. Нетерпеливо разорвав бумагу, Вера увидела картонный коробок. Вот почему она не могла прощупать подарок. На коробке был нарисован красный всадник, а под ним надпись: “Клинское стекло”. Вера приподняла крышку, и все увидели шесть простеньких стопок-стаканчиков.

— Что за хренота, — удивился Николай.

— О! Счас обмоем, — встрепенулся отец. Но тут же замолк. До него дошло, что прислала дочь матери. Баба Таня осторожно взяла коробку, вытащила один стаканчик и посмотрела его на свет. Потом глянула на коробку снизу, словно надеясь увидеть что-нибудь там. Но ничего больше ни в бумаге, ни в коробке не было.

— Куда ж мне они? — проговорила старушка растерянно. — Я забыла, когда вино-то пила.

Николай крякнул и полез в брючный карман-пистончик. Там у него была “заначка” от Веры. Две крупных купюры, которые он спрятал с отпускных.

— Эт она тебе... Ну, как бы шутя, — показал он глазами на коробку. — А вот это главный Петровнин подарок.

Николай подал бабе Тане обе купюры и, заметив удивленное лицо жены, усмехнулся.

— С Верой она одно передала, со мной — другое.

— И со мной не только это, — звенящим голосом сказала жена. — Просила тоже кое-что передать. Я Николаю забыла сказать.

Она достала из сумочки кошелек и подала бабе Тане деньги. Отец глядел на них, ничего не понимая. Потом до него снова дошло, он вскочил, зашатался и обрадованно вскричал.

— Теперь ты кум королю — министру брат. А там дочка твоя еще пришлет. Твово-то адреса нового может не знать, на мой пришлет. Сейчас к нам давай...  Сестру давно не видела...

Они все трое загомонили, засуетились перед бабой Таней, радостно заглядывая ей в лицо. Баба Таня опять тихо и горько заплакала, но Николай взял ее под руку, к другой руке подтащил тестя, и вдвоем они повели старушку к калитке. Она не успевала за ними, ноги подкашивались, заплетались, и старушка, как легкий листок, повисала на руках мужиков. Вера задержалась, чтоб закрыть коробку со стопками, но, глянув на удаляющуюся белую кофтенку, бешено выпучила круглые глаза и со всей силы бросила подарок на бетонную дорожку.

Источник: журнал МОЛОКО, № 8, 2016

← Вернуться к списку