Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Культура

Вечер накануне конца света


Посвящается Женечке

Она любила по вечерам заглядывать в окна. Ее, как бабочку под абажур, втягивало в освещенный прямоугольник, и она самозабвенно погружалась в чужое бытие, радовалась не своей радостью и печалилась не своей печалью. За один вечер она могла прожить несколько жизней, примеряя их на себя, как платья.

Но проживала она их не просто так. Мила Арсеньева была настоящая женщина. Ей хотелось везде навести порядок – все отмыть, почистить, обновить, расставить по местам, устроить все судьбы, развязать конфликты, сделать счастливыми всех неудачников. Построить рай для каждого в отдельно взятом пространстве.

Мила любила хорошо одеваться, дарить подарки, любила театры, долгие разговоры по телефону, праздники, новые знакомства, детские веселые лица. Брак ее как-то не сложился, детей не было, но она не грустила. Она плыла в потоке событий, и думать о себе ей было некогда. И возраст ее не портил, и имя ей было к лицу: милая Мила – пухленькая, с ямочками на щеках, сероглазая, улыбчивая.

А жизнь все никак не устраивалась, она была своевольна и не верила добрым намерениям. По улицам огромного некрасивого города шагали толпы лишних людей, и в воздухе витало неблагополучие. Газеты на разные голоса пели о конце света. Ждали чего-то.

Умные люди говорили, это не сейчас началось.

Дома у Милы тоже было нехорошо.

Отец тяжело болел и в последнее время почти не вставал с постели. Его отношения с жизнью ограничивались созерцанием и размышлением. Созерцанием того, что есть, и размышлением о том, что было. Он часто лежал закрыв глаза, и пальцы его слегка шевелились. Этот жест выдавал внутреннюю работу.

Последнюю неделю отец все больше молчал и не открывал глаз. А пальцы его двигались не переставая. В субботу молчание разрешилось одной короткой фразой:

– Сходи, Мила, в наш старый двор.

И тут открылось вот что: у отца есть сын. Ее старший брат.

Старик был, как всегда, немногословен, но Мила его и не расспрашивала. Дело было не в подробностях. Такой факт не дробился на мелкие детали.

Мила вошла в свою комнату и легла на диван. «Вот так, – сказала она себе. – Вот так». Что с этим делать, она не знала.

Прошел день, прошла ночь. И еще день, и еще ночь.

Она собралась с мыслями и поехала туда, где ее уже не помнили даже старые деревья.

Двором назывался скромный прямоугольник – дно колодца глубиной в семь этажей: дома стояли довольно тесно. Попасть туда с улицы можно было через арку. Мила немного задержалась под аркой, осмотрела открывшееся пространство, потом торопливо двинулась к скамеечке, прикрытой разросшимся кустарником. Она чувствовала себя разведчиком на чужой территории. Ей казалось, что за ней следят тысячи глаз.

В этих домах когда-то жила и она с родителями. Отец получил комнату в пятидесятые годы, и здесь в тесноте коммунальной квартиры появился на свет тот самый мальчик. А потом отец женился и стал жить у жены в доме напротив. Родилась Мила; прошло время, и семья переехала в новый район. Отец уехал, а мальчик остался.

Что-то медленно поворачивалось в голове у Милы, и выплывали картинки чужого прошлого. Вот женщина с ребенком на руках подходит к окну. Между рамами на вате насыпаны блестки. Мальчик тянется руками к блесткам, мать, улыбаясь, берет его за руку. А вот его везут на санках, он тепло укутан и чем-то похож на медвежонка, только глаза большие и светлые…

Представить его взрослым она не могла.

У брата и сестры было общее пространство детства – вот этот самый двор, который то ли соединял, то ли разъединял их… И в этом пространстве витали их детские радости и страхи – может быть, тоже общие?

Маленькая Мила боялась музыки. Днем ее не было слышно, играли только по вечерам. На каком-то духовом инструменте – на трубе, наверное. Трубные звуки рождались прямо из темноты и для детской души были нестерпимой мукой, они обволакивали девочку леденящей тоской одиночества, от которого не могли спасти ни мама, ни папа.

Почему это в книгах пишут, что детство – безмятежная пора?

Мила подняла глаза. В ясном небе медленно таял небольшой сгусток светлого дыма. А может, это был и не дым – кто знает…

Откуда-то из кухни потянуло супом; запах был теплый – домашний, уютный, надежный, как вечность. Ну как не поверить, что жизнь хорошо устроена?

Мила задумалась и не заметила, как из подъезда вышли две женщины; вид у них был озабоченный. Увидев фигурку на скамейке, они направились к ней.

– Мы хотим рассказать вам, как велика любовь Бога, – сообщила одна из них.

– Когда Господь вновь посетит Землю, спасутся только те, кто уверует, – многозначительно улыбнувшись, добавила другая.

Мила немного растерялась: мировые катастрофы в ее планы не входили. Жизнь делала интересный поворот, не за горами было лето, к тому же на ногах у нее поблескивали свежим лаком новые туфельки, и она на них с удовольствием поглядывала. Лучше всего было промолчать: сами отстанут.

Прошло, однако, минут десять, а женщины и не думали уходить … и все говорили, говорили… Цитировали пространные малопонятные тексты, вопрошали, обличали, предупреждали, уговаривали. У одной из них глаза были как у хищной птицы – светлые и прозрачные, в них нельзя было долго смотреть.

«Никогда не было, чтобы ничего не было, а всегда что-нибудь да было». Задать им вопрос, что ли? Мила напряглась и, уловив случайную паузу в плотном монологе, громко спросила:

– А что будет, когда ничего не будет?

Этот вопрос немного отрезвил вдохновенных проповедниц. Они даже как будто задумались – впрочем, ненадолго. Через минуту речи полились снова.

Мила поднялась со скамейки и потопталась на месте. Женщины не унимались. По их лицам было видно, что на них сошла благодать. Они не сомневались, что мир надо спасать от него самого. И, похоже, знали, как это сделать.

– Извините, мне пора, – сказала Мила и решительно направилась к арке.

Оказавшись на улице, она сбавила шаг – идти, собственно, было некуда. Что ж, подождем здесь, у входа во двор. Вот, скажем, он идет домой с работы… Посмотреть бы на него со стороны. Мила вдруг осознала, что вчера она заглядывала в лица прохожих, будто искала кого-то. И позавчера тоже.

На углу торговали книгами. Она машинально открыла первую попавшуюся страницу: «Сестрица Аленушка и братец Иванушка». Дальше читать не стала.

Походив немного, Мила вернулась во двор. Скамейка под кустом была  свободна, в отдалении гуляли двое с собаками. Она уселась поудобнее и стала ждать.

Наступил вечер, и ее небольшая фигурка растаяла в сгустившихся сумерках.

В окне на третьем этаже зажегся свет. Сквозь легкие шторы угадывалось какое-то движение. Вскоре свет погас и зажегся в соседнем окне. Это была кухня. Чистенькая, белая, небольшая кухня. Выглядела она скучновато, не хватало ярких красок, и Мила начала фантазировать, как бы получше ее украсить. Но тут же одернула себя – не за тем пришла.

И вдруг ей стало не по себе, будто не она, Мила, сидела здесь, а кто-то другой, а она только наблюдала. Ну вот как во сне – ей иногда снился сон, что она пишет повесть, будто она автор – автор чужой жизни. Потом вдруг все переворачивалось, и оказывалось, что повесть-то – про нее, а кто автор – неизвестно. Тревожные это были сны.

А что если прямо сейчас подняться наверх, позвонить в дверь и сказать все как есть?

Ну, нет. Может, кто-то и сделал бы так, только не она.

И Мила поехала домой, чтобы набраться сил для новой встречи с судьбой.

  ***

В конце трудной недели хорошо прогуляться по городу, заглянуть в магазины, попить кофейку где-нибудь в уютном уголке. В этот вечер ее прогулка затянулась, и Мила сама не заметила, как ноги привели ее в знакомый двор.

Уже стемнело, и окна светились разноцветными огнями. Там тоже горел свет – во всех окнах. Мила даже на скамейку не присела: сядешь – не встанешь. Ее словно буйным ветром подхватило, и на размышления времени не осталось. Она подошла к подъезду и остановилась. Дверь открылась, из подъезда вышел мужчина, и она тут же скользнула внутрь. Не дожидаясь лифта, Мила взбежала на третий этаж и снова остановилась, чтобы осмотреться.

На площадке было тепло и тихо, рядом с лифтом стояла скамеечка. Наверняка за батареей живет сверчок, и, если притаиться на минуту, услышишь его. А можно, как в детстве, позвонить в дверь и быстро умчаться наверх. Интересно послушать, что скажут, когда откроют.

Снизу послышались шаги. Кто-то поднимался по лестнице. Мила сделала глубокий вдох и нажала кнопку звонка.

Открыли не сразу; на пороге стояла женщина – немолодая, худенькая, миловидная, в руке у нее было полотенце.

– Здравствуйте, – произнесла Мила и растерянно замолчала.

Женщина не ответила; она стояла неподвижно и, казалось, думала о чем-то своем.

– Я Сашина сестра, – с трудом выговорила Мила.

– Да, – уронила женщина.

Мила удивилась: что значит «да»? А хозяйка повернулась и скрылась в глубине квартиры. Мила постояла, постояла, потом шагнула в прихожую и закрыла за собой дверь.

Через две минуты хозяйка появилась снова.

– Саша в командировке, – сообщила она. – А что случилось?

И в самом деле, что случилось? Надо же как-то объясниться.

– Я ничего не знала. Мне не говорили. Я только сейчас…

– Только что узнали? – подхватила женщина. – Представляю.

Она взглянула на Милу с интересом.

Помолчали.

– Простите, мы не познакомились. Я Людмила, – сказала Мила.

– И я Людмила.

И обе вдруг рассмеялись: вот как бывает.

Доверие было установлено.

– Саша знает о вас. Мать долго скрывала, а потом все же проговорилась, уже почти перед смертью.

– Давно это было?

– Два года как нет ее.

Сели пить чай. За чаем разговор пошел основательный: кто, когда, где. Теперь Милу интересовало все.

Биография у брата была самая обыкновенная. После школы отслужил в армии, потом закончил строительный институт, работал в проектной организации, которая после всех передряг чудом уцелела, Бог даст, доработает до пенсии, хотя дела там идут все хуже и хуже. Людмила – его вторая жена, от первого брака есть сын, живет в Питере, военный.

Мать Сашину звали Клавдия Антоновна, была она скромной портнихой, замуж так и не вышла, Сашу воспитывала строго.

– Хотите посмотреть, где жил ваш отец? – вдруг спросила Сашина жена. – Там даже вещи его остались. Когда ваш отец женился, комната отошла Клавдии Антоновне с Сашей, у них семья большая была – родители ее, тетка и их двое; тесно им было вместе.

В крохотной комнатушке мебели было немного, больше всего места занимал старомодный платяной шкаф. Вдоль длинной стены вытянулась никелированная кровать, застеленная потертым пледом. На столике у окна – швейная машинка «Зингер», допотопная. На стене – древняя фотография самой Клавдии Антоновны с маленьким Сашей на коленях. Светловолосая, лицо простое, круглое, взгляд как с плаката.

Ну и ну! Как же им удалось протащить эти музейные экспонаты через границу двух тысячелетий?

– А кто здесь теперь живет? – поинтересовалась Мила.

– Никто не живет. Саша хочет все выбросить, да руки никак не доходят. Он еще давно матери предлагал ремонт сделать, а она ни в какую. Вот помру, говорила, тогда делайте что хотите.

– А об отце когда-нибудь был разговор? – осторожно спросила Мила.

– Ну, какой там разговор… Разве что в детстве Саша… не знаю. Он сдержанный очень.

Ясно. Закрытая тема. И у нас закрытая. Как говорится, скелет в шкафу. Наш общий скелет – вот в этом самом шкафу.

Мила вдруг почувствовала усталость – день показался слишком длинным. К тому же пора было прощаться. Договорились встретиться в день Сашиного приезда, в среду, не откладывая. Как еще он примет свалившуюся ему на голову сестрицу?

До встречи оставалось всего пять дней.

Она вышла на улицу и остановилась у подъезда. Нужна была небольшая передышка перед обратной дорогой. Убаюканная тишиной позднего вечера, Мила вдруг замечталась.

Ты позовешь меня в гости, и мы сядем за стол, как положено родственникам. Мы выпьем вина – за встречу и за все хорошее. Мы будем разглядывать фотографии – твои и мои, а потом сложим их вместе – ведь мы одна семья. И как хорошо, что мы росли в одном дворе – нам есть что вспомнить.

Давай сначала про дядю Васю.

Дядя Вася… постой, это такой чудак, ненормальный, он еще по скверику ходил, да? Да-да, он ходил и пугал прохожих. Идет себе человек, ничего такого не ожидает, а он все ближе, ближе… да как гавкнет! У женщин сумки из рук вываливались, ну и мужчины тоже за сердце хватались иногда. Но его никто не трогал: больной он был человек, с войны еще, что-то там с ним приключилось. Ему даже сочувствовали многие.

Да-а, он в плаще ходил, круглый год в плаще, и зимой и летом.

А ты знал музыканта, который играл на трубе? Видел когда-нибудь?

Нет, его никто не видел, он был человек-невидимка. Иногда говорили о нем, но никто не знал, где он живет. А музыку-то все слышали.

И еще: помнишь, в угловом доме была маленькая булочная. Так вот, там весной продавались булки в форме птицы, у них были глазки-изюминки. Почему, не знаю.

А я знаю. Эти булки назывались «жаворонки». И пекли их на праздник Благовещения, только никто об этом не говорил – нельзя было. А мне бабушка рассказывала.

Там было такое окошко на улицу, оттуда хлеб продавали.

Не продавали, а разгружали в это окно. А привозили хлеб на лошади, и правил ею человек с большой такой головой.

Точно. И голову он всегда держал как-то набок.

«И даже если завтра конец света – ничто не омрачит нам этот вечер», – твердо сказала себе Мила, глядя на далекую звездочку, едва заметную в городском небе.

Отца она решила не тревожить разговорами. Честно говоря, он в этой истории выглядел посторонним. Для него она была закончена, а для Милы только начиналась. Но вот что интересно: сам он ни о чем не спрашивал, словно боялся нарушить какое-то неустойчивое равновесие. И никто из них двоих не мог помочь другому прожить этот трудный отрезок жизни.

В книжном шкафу хранились альбомы с фотографиями давнопрошедших времен. Самым старым было лет по сто. Там были разные люди. И непросто было отыскать среди них родню. Особенно отцовскую.

Бабушка умерла, когда отцу было пять лет, и что он мог помнить? Но каждый раз, гладя русую головку дочери, отец приговаривал: «У тебя волосы как у моей мамы…» Он все не мог примириться с тем, что ее нет.

Вообще-то родственников у Милы осталось мало. Точнее, родственники были – не было родственных отношений.

Были двоюродные с отцовской стороны, но жили они обособленно, в гости не ходили, не звонили, к себе не звали. Где-то на Севере затерялась мамина родня, как и не было ее. После маминой смерти, однако, нашлись папки с пожелтевшими письмами. Адресованы они были бабушке, маминой маме.

Много писала ей какая-то Наталья Петровна. Жаловалась на свою жизнь, осуждала какую-то Веру и рассказывала о бедствиях какой-то Тонечки. Мила читала письма и пыталась представить себе эту Тонечку, заглядывала в альбом со старыми снимками, но Тонечка была неуловима, она обитала в зазеркалье и своего присутствия ничем не обнаруживала.

Да и сами Арсеньевы жили как-то не так. Много лет назад, когда Мила только вступила в зрелый возраст, ей очень хотелось сплотить маленькую свою семью, но семья никак не хотела быть семьей. Все разваливалось. Будто случайно люди оказались рядом и скоро разбегутся. За стол вместе не садились, в отпуск вместе не ездили, жили каждый своей жизнью, у каждого на сердце была своя печаль. Непонятные они были люди.

   ***

Все получилось как в детской игре: закрой глаза и сосчитай до пяти, а теперь открой глаза. Этих пяти дней Мила и не заметила. Закрыла глаза, открыла глаза – и вот уже среда. «Среда – день бестолковый», – говаривала бабушка. Впрочем, этому можно было и не верить, и Мила настроилась на хорошее.

Дождавшись середины дня, она позвонила, но, против ожидания, к телефону никто не подошел. Через час – то же самое. Еще через час она оставила всякие попытки сосредоточиться на работе и стала чертить на бумаге какие-то фигуры. Все ясно как Божий день: он не хочет с ней встречаться. И жена – на его стороне. А кто на ее, Милы, стороне? Никто. Все и всё против нее. Может, она и в самом деле виновата?

И поделиться не с кем. Кому такое расскажешь?

Пока была жива мама, Мила во всем с ней советовалась. И мама легко рассеивала ее страхи и сомнения одной только фразой: «Не волнуйся, не свету конец».

Мама все знала и молчала. Все всё знали и молчали. Мила была младшая в семье, ее от всего оберегали. И вот что из этого вышло.

Теперь молчанием не спасешься. Нужно действовать.

Дождавшись конца рабочего дня, Мила отправилась к брату.

Ее долгий и решительный звонок остался без ответа. За дверью было тихо – ясное дело, хозяев дома нет. Из квартиры напротив вышла женщина; вид у нее был хмурый, и Мила отвернулась, чтобы не встретиться с ней глазами. Дождавшись, когда та удалилась, Мила еще раз позвонила, потом спустилась по лестнице и вышла из подъезда.

Скамейку под кустом заняли две женщины. Они мирно ворковали – о том, о сем – в общем, ни о чем. Чтобы меньше тревожиться, Мила тоже стала думать о простом.

Начинало темнеть, и двор смотрелся мрачновато. Из подъезда очень медленно вышел старик, с трудом преодолел три ступеньки и побрел по двору, шаркая ногами по разбитому асфальту. Разглядев его как следует, Мила забеспокоилась. Она почувствовала, что этот утомленный жизнью человек имеет к ней какое-то отношение. Не к ней теперешней, нет, – он был из тех времен, когда весь мир был детством. Вроде бы это отец Томки Слуцкой, подружки детства, которую ребята любили за то, что та умела затейливо врать. Может быть, она стала писательницей, такое бывает.

Мила подошла к старику и зачем-то спросила:

– Извините, вы Слуцкий?

– Да, я Слуцкий, – нисколько не удивившись, ответил тот и на ходу добавил:

– Аркадий Александрович.

Можно подумать, что ему каждый день задают такие вопросы.

Заметив, что Мила двинулась следом, Слуцкий, не оборачиваясь, громко произнес:

– Не ходите за мной, Мила. Тамара уехала. Насовсем. А я вот здесь свой век доживаю.

И махнул рукой: что уж тут говорить.

Он ее узнал! Через сорок лет! Милу даже в жар бросило. А что если он все знает, и не он один? Здесь полно старожилов. Впрочем, какое это теперь имеет значение. Поменьше сомнений. Мила уселась на скамейку и твердо решила ждать. Такой уж день выдался: ждать да догонять.

Стемнело, дома ожили, засияли огнями; вдруг зажглось и Сашино окно. Ну, слава Богу, все в порядке, они дома, просто где-то задержались. Только как это она их пропустила?

Теперь оставалось немногое: подняться на третий этаж, войти и сказать нужные слова. Но Мила почему-то медлила и все смотрела на окна, а за окнами скрывалась другая жизнь – далекая, чужая, непонятная. И ей туда ходу не было.

Ей стало жаль себя: вот, сидит здесь, на скамейке, поздно вечером, – уставшая, озябшая, голодная. А зачем сидит? Чего ждет?

Нет, она туда не пойдет. Сегодня. А там видно будет.

И Мила – рассудительная, разумная женщина, прожившая на свете полвека и имеющая твердые убеждения, устыдилась: как можно настолько забыться, потерять голову, впасть в детство? Такие дела так не делаются.

Она встала со скамейки, немного постояла, глубоко вздохнула и двинулась к метро.

    ***

Это неправда, что утро вечера мудренее. Утро лишь прибавило забот. Мила работала корректором в крупном издательстве, тексты шли потоком, только успевай поворачиваться. Она погрузилась в чтение и очнулась уже в середине дня. Ее словно толкнули: звони. На этот раз ей ответили – непонятно кто. Голос был глухой и какой-то бесцветный. Решив, что она ошиблась номером, Мила извинилась и перезвонила.

– Мила, у нас беда, – сказал тот же голос. – Саша в реанимации. Не знаю, что будет дальше.

И Сашина жена рассказала, что Саша вернулся из командировки вчера утром и прилег отдохнуть, а потом у него начались какие-то боли, приехала «скорая», увезла его в больницу. Ночью прооперировали. Но ему все равно плохо…

– Я с вами к нему поеду, – заволновалась Мила. – В любое время. Надо же что-то делать.

– Не сейчас, – остановила ее Людмила-жена. – Будем действовать по обстоятельствам.

И опять Миле стало неловко, как будто перед ней захлопнули какую-то дверь.

Остаток рабочего дня она просидела как на раскаленной сковородке. Брат в беде, а она не может ему помочь. Не пускают ее в Сашину жизнь, отгораживаются от нее. А если жена ему так ничего и не сказала? Не успела?

После работы Мила домой не поехала. Надо было пройтись, успокоиться. Она шла куда глаза глядят, лишь бы двигаться – быстрое движение помогало отвлечься от тяжелых мыслей.

Пробегав по городу около часа, она начала уставать. Захотелось сесть где-нибудь в укромном уголке, закрыть глаза и просто подышать воздухом. Она зашла в один дворик, в другой – везде было грязновато и неуютно. Попалась какая-то церквушка, обнесенная оградой. Мила толкнула калитку и вошла в небольшой ухоженный садик.

– Подь, подь сюда, – услышала она шелестящий голос.

На дорожке, ведущей к храму, стояла чисто одетая старушка. Она внимательно смотрела на Милу, будто давно ее тут дожидалась. Была она небольшого роста, худенькая, в коричневом пальтеце и темном платочке и чем-то напоминала сухой осенний лист. Вид у нее, однако, был бодрый, а глаза живые и умные.

– Закрыли, закрыли уже, и батюшка ушел. А ты побудь здесь, посиди вот. – И старушка указала на ближнюю скамейку, выкрашенную зеленой краской. – Да и я с тобой посижу. Меня Татьяной зовут, тетя Таня я.

В храм Мила заглядывала редко и всегда с опаской, будто виноватая. Вот и хорошо, что все закрыто и никого нет рядом. А с тетей Таней даже веселее.

Они сидели рядышком, как две подружки, и вели простой разговор. Пришли две кошки и тоже сели на скамейку – одна рядом со старушкой, другая около Милы. Оказалось, что тете Тане девяносто шесть лет, живет она здесь неподалеку в коммунальной квартире, на здоровье не жалуется, даже книги читает без очков. И соседи у нее хорошие. И все бы хорошо, да дом-то ломать собираются. Вот ведь какое дело.

Поговорили, помолчали. Старушка вдруг спросила, повернувшись к Миле всем корпусом:

– А у тебя конфетки нет?

Конфетки не оказалось, и Мила сорвалась с места, вспомнив, что видела в соседнем переулке небольшой магазинчик:

– Я сейчас, вы не уходите, ладно? Пожалуйста, я быстро.

И она помчалась в магазин за конфетами.

Вернулась она минут через двадцать. Тетя Тани уже не было, а на дорожке, ведущей к храму, стоял усатый мужчина со зверским лицом и ожесточенно размахивал метлой.

Мила постояла, постояла у ограды и пошла прочь. Вечерело, пора было домой, к отцу.

Когда Мила вышла из метро, уже совсем стемнело. Толпа рассеялась, и она пошла одна по пустому, слабо освещенному бульвару. Задумавшись, она не сразу обнаружила, что ее кто-то крепко держит за руку. Этот кто-то оказался мальчиком лет трех. Мила наклонилась к нему и увидела его большие круглые глаза.

– Привет, – сказала она и улыбнулась.

Сзади раздался голос, малыш засмеялся, вырвал руку и убежал.

Чуть погодя Мила обернулась. На бульваре никого не было.

Она даже удивиться не успела: все вдруг стало понятно. Она села на скамейку и беззвучно заплакала.

      ***

Хоронили брата в субботу. Пришли сослуживцы, какая-то дальняя родня, приехал и сын с женой.

Мила держалась в сторонке, опасаясь ненужных вопросов. Впрочем, ею никто не интересовался. Когда вернувшийся с кладбища автобус остановился у Сашиного дома, Мила вышла вместе со всеми, подошла к Людмиле и молча обняла ее. Для нее этот день кончился.

        ***

Отец умер через месяц. Он так ни о чем и не спросил ее.

После поминок, проводив родственников, Мила подошла к окну. Сквозь едва зазеленевшие ветви проглядывало серое небо. На одном из деревьев, на самой макушке, полоскалась на ветру какая-то тряпка, похожая на кошку. Когда ветер усиливался, казалось, что кошка бежит, перебирая лапками. Мила так и простояла до позднего вечера, глядя на дерево, пока наступившая темнота не скрыла от нее это движение.

Автор: Ольга Барсукова

Источник: МОЛОКО, № 12, 2017

← Вернуться к списку

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru