Культура

Светает

 Рассказ

 – Ах ты, матерь божия! Горластый-то какой... Зарубить его? Иль Хоме продать?

 Старик первые несколько слов сказал вслух. Остальное додумал про себя. Поэтому, когда стал замолкать, самому показалось, вроде он всхлипнул. Каждое утро в эти часы Матвей Горбалёв очень жалел, что оставил петуха. «Надо бы ему осенью башку отчекрыжить... Так-то оно так, а без петуха тоже нельзя. Всё равно, что армия без генерала» – думал он.

 Мысли неторопливо блуждали в старческом мозгу, как бы спотыкаясь и задерживаясь на ничтожных деталях вроде того, что гребень петух отморозил в прежнюю стужу, и теперь он у него наполовину сизо – фиолетовый, или Фома Рябов – мужик прижимистый, за новый почти что ватник в ту зиму дал пять рублей...

 На дворе веселился мороз. Луна застыла в промёрзлом небе, как серебряный рубль только что отчеканенный. Звёзды совсем не мерцали, стали маленькими и прозрачными не то от холода, не то от света луны. Всё промёрзло: матвеева изба из старых чёрных брёвен, снег, который хрустел сам по себе, небо.

 Старик закрыл глаза, но уснуть больше не мог. Каждое утро просыпается он в это время. Бывает петух уже замолчит, Матвей сквозь дрёму слышит перекличку дальних горлопанов и вдруг – как будто кто в бок его толкает – открывает глаза. Он лежит неподвижно под тулупом, положив бороду поверх овчины, моргает изредка, стараясь зацепить остатки сна и, глядя в чёрно-синюю темноту, не торопясь думает.

 Думать есть о чём, хорошего-то мало, а плохого сколько хочешь. Пашка, видать, совсем забросил отца, письма второй месяц не шлёт. Под Новый год прислал открытку, не мог даже поискать получше: «С праздником Октября поздравляем» написано. Совести совсем нету. Как там с женой, не развёлся ещё? Шебутной. В кого? – чёрт его знает.

 В мыслях проплыло неясное, усмехающееся лицо сына. Постояло, качнулось и растаяло. Потом почему-то прошло кривое, рябоватое лицо соседа, ка будто портрет на демонстрации пронесли. Матвей зацепился воображением, словно крючками, за лицо и подумал: «Вот тоже, бригадир; концерты закатывает, дай бог! То и дело цирк – ездить в город не надо. Выпьет на копейку, а придуряется на червонец: бабу гоняет, бедная она у него. Власть, туда же! Чикаются с ним, давно бы надо под задницу мешалкой».

 Старик засопел, повернулся к окну и закашлялся, дёргаясь телом под тулупом. Хотел встать и достать на столе папироску. Далеко тянуться. И холодно в избе. А не очень холодно, между прочим. Что значит дров побольше положил. Только где вот их взять? Председатель не даст, наверно. Попрошу всё же, мужик он хороший.

 И чего люди грызутся друг с другом? Как будто для этого живут на свете. Конечно, от человека, которого себе в пару берёшь, многое зависит. С моей, видно, и чёрт был бы ангелом – душа была.

 Матвею вдруг стало грустно. Он подумал о своей старости, о том, что скоро ему придётся пойти за женой. От других стариков он слышал, будто им немного надоело жить. Горбалёв такого не понимал. Ему хотелось пожить ещё лет... ну, к примеру, сто (старик неслышно усмехнулся; в тёмно-сером свете только метнулась борода). Нет, столько не прожить. Говорят по радио о таких стариках, но те, видать, уж рассыпаются, прожив по сто двадцать лет. Горбалёв знал по себе: болезни откуда-то взялись, руки стали слабеть.

 Он был человеком скрытным. Может потому, что в жизни не раз обманывали, поэтому стал людям не всегда доверять. Когда спрашивали про Пашку, говорил, отмахнувшись:

 – Живёт как-то. Внучка большая, скоро в школу пойдёт.

 А сам внучки не видал. Дня три назад передача по радио хорошая была: сын к отцу пришёл, когда тот заболел, просит прощения, плачет... И музыка такая, что у Матвея в горле засвербило.

 Интересно, отключат радио или не отключат? Ну, нету денег, где их взять. Набралось за много времени, сразу не рассчитаешься.

 А вообще-то могут отключить. У Марии Козы (почему её так прозвали, никто не знал) отрезали. Потом, правда, подключили. Сам председатель рысью бегал.

 Звонко лопнул за окном лёд в ведре. Горбалёв вздрогнул, быстро повернул бороду к окну. Всмотрелся. За стеклом чёрно – сине-сероватая муть. Уже не видно ни луны, ни звёзд. Ещё раз, теперь поглуше, но с дребезжанием лопнуло.

 – Чума тебя забери. Сразу не поймёшь в чём дело. Вода, оказывается замёрзла и лёд разорвал ведро. Как это я забыл? Теперь с чем пойду?

 Матвей обиделся сам на себя и расстроился. Старость каждый раз напоминала чем-нибудь мелочным и неприятным.

 Горбалёв не верил в Бога. Особенно после всяких спутников, космонавтов. Под натиском таких мощных примеров его робкая вера, которая и раньше держалась кое-как, окончательно рухнула.

 Бабка костерила его за такое легковесное отношение к серьёзным вещам, но Матвей, особенно подвыпив с Фомой, спрашивал, бросив в пегую бородёнку ехиднейшую улыбку:

 – Иль ты сама его видала? Нет? А чего ж он тебе не покажется?

 – Замолчи, старый дурак!

 – А если я попрошу тебя невидимой сделать и неслышимой. Сделает?

 Когда жена умерла, Матвей как-то покосился, обмяк весь. По утрам часто думал не о Боге, а о том, что странно вроде получается: есть человек, ходит, дышит, ругается, а куда потом девается – неизвестно.

 Подобравшись в своих обрывочных, тихих мыслях до этого вопроса, Горбалёв, как всегда, смутился. В избе было тихо. В угол, который Матвей видел, не поворачивая головы, прижалась темнота. А сквозь замёрзшие стёкла текла синева и расползалась по деревянному полу. Старик о чём-то ещё думал, но потихоньку, заглушая остальные мысли, вспыхивавшие в мозгу, нарастало какое-то тревожное чувство. Чего-то не хватало. Матвей дёрнул судорожно ногой под тулупом. Пошевелил рукой. Чего-то не хватало. А вот чего?!

 – Ах ты проклятый! Я уж думал ты замёрз совсем, – обрадовался старик, услыхав голос петуха. – Отрублю тебе башку. Это уж точно.

 Матвей выдохнул первые слова. Остальное додумал про себя. Потом сдвинул с худого тела тулуп, покряхтывая, перекинул ноги в сторону и встал на пол.

 Рассвело. Надо было идти на конюшню, где Горбалёв работал, сам не зная кем.

 1962 

Автор: Вячеслав Щепоткин

Источник: журнал МОЛОКО, № 1, 2018

← Вернуться к списку