православный молодежный журнал |
КультураБорис Чичибабин. Личность и дарБорис Алексеевич Чичибабин (1923 - 1994) К 100-летию со дня рождения Офицер-пограничник, накупающий маленькой дочке – Ляльке – пирожные: только потому, что тыкает пальцем так умильно: «Это… это… вон то…» Жена, ворчащая на него дома: «Зачем, мол, столько…» Он, смеющийся задорно, ибо молод, и силы переливаются в нём радостными волнами: «Она так забавно выбирает…» Бабушка, рассказывающая внуку (мне) об этом… Бабушка, когда-то бывшая женой офицера пограничника, пропавшего в первые дни великой войны, поскольку часть стояла именно там, где шли первые немецкие волны… Мама, бывшая той Лялькой, умершая после конфликта с моей, — сына и внука — женой; мама, ушедшая на восемьдесят пятом году жизни, мама, счастье быть с тобой, мама, мама… Жена моя, считавшая, что мама заедает её век: имеющая, вероятно, право на такое мнение… Я, оставшийся в бездне сквозного одиночества, связанный с мамой всем-всем; без конца монологизирующий с нею, бесплодно и бессмысленно; шарящий по бесконечному пространству интернета в поисках новой и новой информации об ИТК, якобы позволяющей связаться с ушедшими… Бабушку выносили с дачи, с которой связано было многое, и двадцать пять кустов роз, лелеемых бабушкой, глядели вслед ей… Бабушка, дед-офицер, покупающий пирожные дочке, Лялька, выросшая без отца, я, оставшийся без Ляльки… Кто из них (из нас) имел хоть смутное представление о собственном грядущем? О своей смерти? Я, тщась вообразить свою, всё чаще вспоминаю строчки Чичибабина: Я так устал, как раб, или собака. Сними с меня усталость, матерь Смерть… 2 Жизнь тёрла его в шершавых, шероховатых лапах сильно, без жалости, и…делала это для того, чтобы созвучия, выпускаемые в мир Борисом Чичибабиным, сделались объёмнее, величественнее – так что ли? …смерть, воспринимаемая матерью, смерть, чьё имя пишется с большой буквы, феноменальная энергетика стихотворения, введённого в реальность поэтом так, чтобы интенсивней стал метафизический опыт других, и… Неизвестно, что перечислять, ибо: Сними с меня усталость, матерь Смерть. Я не прошу награды за работу, но ниспошли остуду и дремоту на мое тело, длинное как жердь. Я так устал. Мне стало все равно. Ко мне всего на три часа из суток приходит сон, томителен и чуток, и в сон желанье смерти вселено. Есть уникальная «Смерть» Баратынского, где, демонстрируя почти восточную мудрость, поэт раскрывает предназначение смерти, как мало кому удалось… Есть этот – феноменальный взрыв усталости Чичибабина: усталости, умножаемой на величие дарование и объёмность восприятия яви: коли Смерть можно так именовать, вероятно, есть и такое зрение, каким можно увидеть феномен её бытования так светло. Ибо стихотворение – через муку, невероятную боль, и тотальную – казалось бы – усталость – светлое… Оно светлое, ибо за ним – высота понимания: смерть не гасит свет: она зажигает новый, и он должен быть ярче, насыщеннее… Будто загадка разгадана поэтом, словно – привстав на цыпочки душой коснулся того, что было закрыто ранее… На лоб и грудь дохни своим ледком, дай отдохнуть светло и беспробудно. Я так устал. Мне сроду было трудно, что всем другим привычно и легко. Я верил в дух, безумен и упрям, я Бога звал — и видел ад воочью,- и рвется тело в судорогах ночью, и кровь из носу хлещет по утрам. Тяготы тела – лёгкость души – парение духа… Ибо в тяжёлом, как если поднимать старый плуг, стихотворении, сосредоточена такая лёгкость, столь сквозная невесомость, что захватывает дух. И финал: мощно вдвинутый в недра безразличного к поэзии града и равнодушного к ней мира – опаляет сознание волокнами запредельного огня: Я так устал! Как раб или собака. Сними с меня усталость, матерь Смерть. И – словно страх смерти, подъедающий любую жизнь, ослабляется от звучания подобного перла; точно ленты суетного страха, обожжённые кромешными кошмарами, становятся не такими чёрными, да что там! превращаются в радужные покровы! – коли возможно, используя форму, близкую к совершенству, так глаголить… 3 Жизнь формовала личность и дар Бориса Чичибабина круто, выглядя порой по отношению к поэту чрезмерно жестокой – как знать? – может быть, для того, чтобы прозвучали его самые-самые стихи? …впрочем, идея, позволяющая толковать страдания, как лечебный инструмент Бога – по отношению к нашей душе – разлетается от вполне возможной максимы: всевидящая и всемогущая любовь, которой должен являться Бог, нашла бы другие формы исцеления душ… Остаётся вариант метафизической интерпретации, словесно виртуозно исполненной Даниилом Андреевым: и страдания и смерть не являются результатом торжественных и колоссальных деяний Бога: но – следствием сопротивления ему сил тьмы… Легче ли от этого нам, умирающим? …задолго до Чичибабина скорбный, мудрый, пьющий Евгений Баратынский вещал: Смерть дщерью тьмы не назову я И, раболепною мечтой Гробовый остов ей даруя, Не ополчу ее косой. О дочь верховного Эфира! О светозарная краса! В руке твоей олива мира, А не губящая коса. Мнится – есть нечто общее в звуковой оснастке поэтов: вибрации предельных высот, толкование смерти…заставляющее вспомнить о седьмом принципе масонства: любви к оной. Баратынский смотрит в такие глуби, куда редко отважиться заглядывать человеческий ум. Ум поэта, дисциплинированный стихом, огранённый возможностями великолепных катренов, словно выводит корень квадратный всех пугающего феномена; и вспоминающийся старый русский философ Фёдоров благосклонно взирает на пространство, занятое широко летящими стихами: Баратыского и Чичибабина: Я верил в дух, безумен и упрям, я Бога звал — и видел ад воочью,- и рвется тело в судорогах ночью, и кровь из носу хлещет по утрам. Одним стихам вовек не потускнеть, да сколько их останется, однако. Я так устал! Как раб или собака. Сними с меня усталость, матерь Смерть. Никто не называл смерть матерью: никто не писал её имя с большой буквы: и Чичибабин, сделавший это, словно прикоснулся к тайне тайн: с отчаянием и символом эстетики, пусть и не представить последний. …он, словно кадуцей, зажат в руке поэта. …словарь Бориса Чичибабина насыщен: как мысль, всегда работающая остро, что биссектриса: О, дай нам Бог внимательных бессонниц, чтоб каждый мог, придя под грубый кров как самозванец, вдруг с далеких звонниц услышать гул святых колоколов. Сия характеристика будет верна и применительно к Баратынскому: в лучших его стихах, а слабых он не дал, — именно эти качества определяют сущность их двухвекового бытования. Их вечность – ибо невозможно представить историю поэзии никакого удаления без имени Баратынского. Ибо «Пироскаф», или «Дядьке-итальянцу» забираются в такие глуби, что веет космосом Данте… И, словно волшебно перекликаясь, совершенно непохожие поэты столь различных времён, представляют панорамы себя, космоса, себя в ощущение космоса бытия и запредельности так полно и словесно роскошно, что остаётся радоваться своей принадлежности к языку, демонстрирующему – через лучших поэтов – такие возможности. Александр Балтин Опубликовано: 18.01.2023 ← Вернуться к спискуОставить комментарий
|
115172, Москва, Крестьянская площадь, 10. Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru Телефон редакции: (495) 676-69-21 |