православный молодежный журнал |
КультураВера, Надежда...Иван Евсеенко
Рассказ
Представьте себе маленькую, уютную квартиру где-нибудь на окраине Москвы, а в этой квартире молодую еще, несколько лет тому назад разведенную женщину. Работает она учительницей русского языка и литературы и зовут ее Верой. У нее есть сын-подросток, которого она очень любит и единственно для которого (как ей до недавних пор казалось) и живет. Где-то на другом конце Москвы есть еще у Веры бывший ее муж, жалкий, потерянный человек, но она вспоминает о нем совсем редко, потому что не любит его да, наверное, и не любила с самых первых дней замужества. В уютной своей двухкомнатной квартирке жила Вера почти счастливо, растила сына, удивительно похожего на нее и совершенно не похожего на отца, и ни о чем постороннем, кроме работы и дома, не думала... И вот однажды в школу для встречи с учениками старших классов приехал знаменитый писатель, поэт, книги которого Вера всегда читала с какой-то особой радостью и тревогой, но в жизни ни разу его не видела. Был он крупным седеющим мужчиной лет пятидесяти с небольшим, говорил медленно в растяжку, по-сибирски, так же медленно, не торопясь ходил и даже смотрел на всех окружающих медленно и основательно. Вере, Вере Николаевне, поручили сопровождать его на встрече. И как только она познакомилась с Алексеем Алексеевичем, как только ощутила свою руку в его руке, так сразу с трепетом в сердце и поняла, что между ними сегодня что-то должно случиться... И она не ошиблась. После встречи Алексей Алексеевич позвал Веру ужинать в недавно открывшееся на городской окраине кафе, потом проводил домой... и остался в ее маленькой, закрытой на ключ комнатке до утра. Причем все это произошло так просто и так естественно, что Вере даже подумалось, а не были ли они знакомы с Алексеем Алексеевичем раньше, не случались ли с ними в прежние, забытые годы подобные встречи и подобные вечера?.. После этой первой встречи Алексей Алексеевич стал ходить к Вере часто. Быстро познакомился с сыном, подарил ему карманные заграничные часы, каким-то непонятным образом выведав, что именно о таких часах Павлик давно мечтал. С Верой Алексей Алексеевич тоже был необыкновенно щедр. Ни разу он не пришел к ней с пустыми руками. Всегда приносил что-либо неожиданное, новое: то серебряные, сделанные на заказ сережки, то антикварную чашку, то высокий, расшитый китайскими узорами торшер. С Алексеем Алексеевичем Вера впервые по-настоящему почувствовала себя женщиной. Она стала модно и дорого одеваться, отпустила себе длинные вьющиеся волосы, стала даже по утрам делать зарядку и подолгу смотрела на себя в зеркало. Да и какая бы женщина устояла от подобных маленьких соблазнов, когда в ее доме начал бывать такой мужчина, как Алексей Алексеевич!.. Ей нравилось ухаживать за ним, стирать рубашки, варить кофе, словом, делать все то, чего раньше она не могла выносить и что считала ежедневной женской каторгой. Еще Вере очень нравилось называть Алексея Алексеевича Алешей. Иногда она специально уходила на кухню или в другую комнату, чтоб позвать его оттуда: - Алеша! И потом долго слушать, как осторожное комнатное эхо повторяет это имя, и как Алексей Алексеевич торопливо откликается на ее зов. За какие-нибудь две-три недели Верин дом заметно преобразился: в нем стало еще светлее и чище, чем было прежде, на окнах появились новые шторы, а на широком раскладном диване новый коврик. По вечерам, когда приходил Алексей Алексеевич, Вера обязательно накрывала стол в большой комнате. Ей хотелось праздника во всем, в каждой мелочи, самой незначительной, случайной. Она надевала в такие вечера свои самые лучшие платья и украшения, часто подаренные Алексеем Алексеевичем только накануне. Она даже говорить старалась чуть-чуть приподнято, торжественно, словно на открытом уроке в классе. Алексею Алексеевичу все это, кажется, очень нравилось. Он улыбался Вере своей широкой, благородной улыбкой, выпивал за столом несколько рюмок водки. Причем выпивал как-то по-особому, щедро и тактично. По крайней мере, не так, как пил бывший Верин муж, суетно и надсадно... После ужина они садились на диван, включали торшер, и Алексей Алексеевич начинал читать стихи. Больше всего он любил Некрасова. Широко обхватив руками спинку дивана, Алексей Алексеевич чуть запрокидывал голову и, казалось, не читал стихотворение, а просто рассказывал Вере тяжелую крестьянскую историю:
Поздняя осень. Грачи улетели, Лес обнажился, поля опустели, Только не сжата полоска одна... Грустную думу наводит она.
Вера, сотни раз читавшая это стихотворение в школе, разбиравшая с учениками каждую его строчку, только теперь по-настоящему начала понимать всю его красоту и всю его сложность. Потом они выключали торшер, и, когда Вера в полной темноте приникала щекой к плечу Алексея Алексеевича, он тяжело вздыхал и говорил ей: - Здесь я и хочу умереть... Она пугалась этих его слов. Пробовала даже плакать и срывающимся голосом просила: - Я так не хочу. В ответ он молчал. Вера тоже затихала, боясь разволновать его еще больше, боясь вспугнуть, быть может, рождающиеся в эти мгновения в его голове строчки:
Когда я буду умирать, (А это все случится вскоре) На старом выцветшем заборе Кукушка будет куковать...
Но после, когда Алексей Алексеевич засыпал, а Вера лежала рядом, бездыханная и нежная, она начинала заново переживать и его слова, и свои слезы и вдруг отчетливо понимала, что вот все это и есть истинная любовь, взаимная, непреходящая, которой ей до встречи с Алексеем Алексеевичем переживать не приходилось. ...Так прошло, наверное, года полтора. Никогда не задумывалась Вера о том, чем могут закончиться ее отношения с Алексеем Алексеевичем. Ей не хотелось ничего большего, кроме этих вечерних, не таких уж и частых встреч. Она знала, что у Алексея Алексеевича есть жена, больная, нервная женщина, от которой он много страдает, но оставить которую не может, потому что многим ей обязан в жизни. Да если бы он на это и решился, Вера, скорее всего, ему бы отказала. Она боялась, что, став женой Алексея Алексеевича, будет любить его меньше, что обыденная жизнь отымет у нее праздник, нетерпеливое ожидание его телефонных звонков, наконец - разлуку, которая, в сущности, и есть любовь... Разлуку Вера всегда переживала мучительно, старалась в эти дни подольше задерживаться в школе, назначала ученикам дополнительные занятия, водила их в кино и театры. А иногда сама, в одиночестве, ездила по городу, торопя время и пытаясь забыться среди людей, тоже часто одиноких и неприкаянных… Во время одной из таких поездок она и встретила в метро на переходе свою давнюю еще студенческую подругу Надежду. В прежние годы они виделись с Надеждой часто, перезванивались, а иногда даже, случалось, собирались вместе семьями, отмечали какой-либо праздник, ездили за город. Но после того, как Вера развелась, встречи эти стали все реже и реже, а потом и вовсе прекратились. И Вера уже через каких-то третьих знакомых слышала, что жизнь у Надежды тоже не сложилась. Муж ее сошелся с какой-то официанткой, разменял квартиру, и Надежда вместе с дочерью жила теперь в Коровине, почти на самой окраине Москвы. И Вера, и Надежда очень обрадовались друг дружке, отошли в сторонку и долго говорили: вначале о своих неудавшихся судьбах, потом о детях, об их учебе и болезнях, потом об общих знакомых и подругах, потом о бывших мужьях, а потом просто помолчали, как любят это делать одинокие, брошенные женщины... В самом же конце, перед расставанием, когда они уже обменялись новыми телефонами, Надежда вдруг предложила: - Слушай, приходи ко мне на день рождения. - Ах, да, - с трудом припомнила Вера, что где-то в этих числах у Надежды должен быть день рождения. - А кто будет? - Да кто там будет! - со вздохом улыбнулась Надежда. - Ты... ну и еще один знакомый. - Ладно, приду, - пообещала Вера, радуясь, что в суете и подготовке ко дню рождения время, оставшееся до встречи с Алексеем Алексеевичем, пробежит скорее... И действительно, пока она искала по магазинам подарок, пока перебирала платья, готовясь быть на вечере привлекательной и нарядной (все-таки в гости к Надежде придет мужчина), три дня пролетели как-то совершенно незаметно. Вера даже соскучилась по Алексею Алексеевичу, чуть меньше, чем обычно, и очень этому огорчилась... В назначенный день она пришла к Надежде немного пораньше, хорошо зная по собственному опыту, что хозяйке нужно помочь именно в эти последние полчаса перед появлением основных гостей. Вере очень понравилась новая квартира Надежды, почти такая же, как у нее, маленькая и уютная, с той лишь разницей, что у Веры был балкон, а у Надежды лоджия. Понравилась Вере и дочь Надежды, теперь уже семиклассница, почти невеста, тихая и, по словам матери, очень воспитанная девочка. А ведь Вера помнила ее еще дошкольницей, всегда почему-то заплаканной и несговорчивой. Быстро надев фартук, Вера начала хлопотать на кухне, а Надежда ушла переодеваться. Чуть, интригуя Веру, она о своем госте не сказала ни слова, как будто боялась, что еще заочно он Вере чем-либо не понравится. - Сама увидишь, - усмехнулась она, плохо скрывая свою радость и нетерпение. Вера тоже не стала ничего рассказывать Надежде об Алексее Алексеевиче. Во-первых, он этого не любил, а, во-вторых, Вере вначале хотелось посмотреть на гостя, сравнить его с Алексеем Алексеевичем. И хотя она была совершенно уверена, что Алексей Алексеевич, конечно же, гораздо умнее и лучше любого, самого привлекательного гостя, но посмотреть все равно хотелось... Наконец в прихожей раздался звонок, и Надежда, уже переодетая, праздничная, побежала открывать, а Вера затаилась на кухне в ожидании, когда ее позовут знакомиться. Гость зашел шумно, весело, как всегда это делают на днях рождения, когда все внимание не празднику, не ритуалу, а одному лишь имениннику, немного смущенному и растерянному... Из кухни Вера слышала, как гость начал дарить Надежде что-то необыкновенное, редкостное, как та восхищенно ахает, ответно целует его, как они несколько мгновений, должно быть, стоят, неотрывно глядя друг на друга. И Вера искренне обрадовалась за Надежду, за ее счастье. Они и здесь с ней сравнялись, стали подружками, сестрами, и теперь уже, наверное, навсегда.... Вере даже показалось, что голос у гостя чем-то похож на голос Алексея Алексеевича, такой же мягкий и неторопливый. Она усмехнулась этому сравнению и, готовясь идти на зов, сняла на всякий случай фартук. - Верочка! - почти в ту же секунду закричала Надежда. - Ты посмотри, что он мне подарил! Ты только посмотри... Вера поправила прическу и шагнула к двери... - Знакомься, - улыбнулась ей Надежда, - Алеша, Алексей Алексеевич...
Вера хотела было закрыть лицо руками или убежать назад на кухню, так все это странно и неправдоподобно показалось ей, но в последнее мгновение она взглянула на счастливое, вдохновенное лицо Надежды и не посмела ничего сделать. Она покорно протянула руку Алексею Алексеевичу, назвалась и только никак не могла поднять глаз, чтобы хоть мельком взглянуть на него. Она вдруг почувствовала себя во всем, во всем виноватой, словно застигнутой врасплох на каком-то постыдном Алексей Алексеевич пожал ей руку крепко и сухо, как совершенно чужой и незнакомой женщине. Но потом как-то мгновенно развеселился и, не давая никому вставить ни слова, стал расспрашивать ее: - Тоже библиотекарша? - Нет, учительница, - едва слышно ответила Вера. - Математики? - Почему математики? - начала было Вера, но Надежда перебила ее и счастливо заволновалась: - Ну, проходите же, проходите в комнату! Верочка, ты только посмотри, посмотри, какая прелесть, какой торшер! Я давно о таком мечтала! - Мы поставим его вот здесь, - легко подхватил подарок Алексей Алексеевич, - возле дивана, - и поставил торшер почти на том же месте, где он стоял у Веры, между диваном и журнальным столиком. Надежда, опережая всех, дернула за бамбуковую палочку, свисавшую из-под абажура, и вся комната наполнилась мягким лиловым светом, сразу затмившим свет небольшой двухламповой люстры. Торшер был точно таким же, как у Веры, китайским, редко теперь встречаемым. Разнился он лишь цветом абажуров. У Веры был темно-красным и от этого каким-то тревожным, а у Надежды лиловым, успокаивающим, нежным... - Ты меня балуешь, - никак не могла унять свое волнение Надежда. - Честное слово, балуешь... - Ну, уж... - улыбнулся Алексей Алексеевич, как множество раз улыбался Вере, когда она корила его за какие-нибудь особенно дорогие подарки. Конечно, лучше всего Вере было бы сейчас уйти. Сослаться на какую-нибудь неожиданную причину, на плохое состояние - и обязательно уйти, уехать домой, к сыну, и больше никогда не встречаться ни с Надеждой, ни с Алексеем Алексеевичем. Но что-то ее останавливало, какое-то безжалостное, унизительное чувство к самой себе, ко всему, что сегодня с ней случилось… - Давайте садиться за стол! - продолжала тревожиться Надежда. - Очень хорошо, - весело, в тон ей ответил Алексей Алексеевич и, отодвигая стулья, вспомнил наконец и о Вере: - Садитесь! Слова его прозвучали так задорно и так естественно, что Вера даже не вздрогнула, даже не подняла на него глаз, а лишь едва внятно проговорила: «Спасибо», - и села на самый краешек стула. Алексей Алексеевич занял место во главе стола, как совсем недавно занимал его в доме у Веры, на ее дне рождения, который они отмечали всего втроем: Вера, Алексей Алексеевич и Павлик. Наступила самая томительная минута, когда рюмки еще не налиты, когда тарелки еще пусты, когда первые объединяющие все застолье слова еще не сказаны. И вот в эту минуту Вера наконец подняла глаза на Алексея Алексеевича, но взгляды их не встретились. Он ухаживал за Надеждой, говорил ей почти на ухо какие-то слова (Вера даже догадывалась - какие), наливал вино. Надежда сидела рядом с ним, вся чуть напряженная, торжественная и совсем не похожая на ту, прежнюю, Надежду, которую Вера знала еще со студенческих времен. И Вера только сейчас, кажется, по-настоящему поняла, какая Надежда в свои тридцать шесть лет необыкновенно красивая, женственная, и как Вера во всем ей проигрывает: в красоте, в платье, в прическе и наконец - в счастье... - Первый тост за именинницу! - прерывая гнетущие Верины мысли, поднялся над столом Алексей Алексеевич. Вера всегда поражалась, как он умел вести себя за столом, как умел произносить все эти тосты и здравицы. Ничего особенного в его словах вроде бы не было, но звучали они удивительно к месту, веселя и объединяя всех собравшихся. Вот и сейчас он был уже в центре внимания, стоял с высоко поднятой рюмкой в руках над столом и, словно выжидая какого-то редкостного мгновения, когда сбываются все желания, улыбался поразительно весело и щедро... - За именинницу, - повторила его слова Вера и, уже плохо понимая и оценивая все происходящее, приобняла Надежду за плечо и поцеловала ее в щеку. Она наклонилась так близко к Алексею Алексеевичу, что, казалось, услышала его ровное, ничем не обеспокоенное дыхание, и от этого по всему ее телу пробежала нервная, болезненная дрожь. Резкая, неожиданная вспышка ревности вдруг овладела Верой, и она готова была сейчас на любой, самый безрассудный поступок, готова была так вот, стоя с поднятой рюмкой в руке, на одном дыхании рассказать всю правду и весь обман сегодняшнего вечера. Но какая красивая, какая безгранично красивая была в это мгновение Надежда... И Вера покорно села на самый краешек своего стула, покорно выпила вино и даже покорно склонилась над тарелкой, как будто все это имело для нее хоть какое-то значение. Она боялась сейчас лишь одного, что Алексей Алексеевич, как и полагается при знакомстве, начнет опять расспрашивать ее, кто она и откуда, и почему раньше он ни разу не встречал ее в доме у Надежды. И она не ошиблась... Отставив в сторону рюмку, Алексей Алексеевич вдруг, словно продолжая только что прерванный разговор, спросил ее: - Так, значит, вы преподаете химию... - Ну, почему же - химию, - вспыхнула, совсем теряясь, Вера. - Русский язык и литературу. - Не может быть, - игрался и заводил ее в какие-то непролазные дебри Алексей Алексеевич. Надежда, кажется, почувствовала в их разговоре что-то неладное, какой-то сбой и тут же пришла на выручку: - Ты знаешь, Алеша, какой у Верочки прекрасный сын. Ровесник Сони. - Надо было привести его с собой, - охотно пошел в разговоре вслед за Надеждой Алексей Алексеевич. - Правда, Соня? Соня при этом покраснела, засмущалась и совсем по-школьному спрятала под столом руки. А Вера почувствовала, как слезы накопились у нее на самых кончиках ресниц и вот-вот брызнут на белоснежную праздничную скатерть. И они, наверное, брызнули бы, если бы Алексей Алексеевич вновь не поднялся над столом. - В честь именинницы стихи!
Сей день, я помню, для меня Был утром жизненного дня: Стояла молча предо мною, Вздымалась грудь ее волною, Алели щеки, как заря, Все жарче рдея и горя! И вдруг, как солнце молодое, Любви признанье золотое Исторглось из груди ея...
- Тютчев? - затаив дыхание, спросила Надежда и вся вспыхнула при этом от женского польщенного самолюбия. - Он самый, - похвалил ее за отгадку Алексей Алексеевич. Вера уже почти плакала, но где-то там, внутри себя, не наяву, и никак не могла вспомнить, читал ли стихи Алексей Алексеевич на ее дне рождения. И, если читал, то - какие? Ее это так заняло, так растревожило, что она пропустила в застолье какой-то важный момент, сговор, и опомнилась лишь тогда, когда в комнате вдруг зазвучала музыка, веселая, безудержная, а Надежда, стоя в углу возле магнитофона, приглашала всех на маленькое пространство между окном и журнальным столиком: - Теперь будут танцы! И как только она произнесла эти слова, так сразу же Алексей Алексеевич сделал к ней два шага и чуть манерно, наигранно склонил голову, приглашая Надежду на танец. Надежда протянула к нему две руки, несколько мгновений подержала их не весу, словно сама хотела ощутить всю их красоту, всю гибкость и всю тяжесть, а потом положила их на плечи Алексею Алексеевичу и улыбнулась ему так, как Вера никогда, наверное, не умела, а теперь уже и не научится... Сонечка о чем-то пробовала с ней говорить, но Вера почти не слушала ее, она была занята сама собой, своими воспоминаниями, вдруг так неожиданно и не к месту нахлынувшими на нее. Ей почему-то вспомнилась первая совместная поездка с Алексеем Алексеевичем за город. Стояла как раз середина лета, душная, знойная, но уже клонящаяся к осени, напоминающая о ней неожиданно прохладными грустными вечерами. Именно таким вечером они и ехали с Алексеем Алексеевичем в Загорск (Сергиев Посад), намереваясь успеть на вечернюю службу в соборы. - В вечерней службе есть особое таинство, - рассказывал Вере о соборах Алексей Алексеевич. - Ты сама почувствуешь... Но она чувствовала это уже сейчас, в электричке, когда вечер еще только начинался, когда солнце, пробегая по окнам вагона, выдавало все свои дневные тайны, а впереди была бесконечно длинная, счастливая ночь рядом с Алексеем Алексеевичем... В соборе они заняли место поближе к амвону, чтоб видеть всю службу от начала ее и до конца. Вера, попавшая в церковь впервые, стояла, крепко взявшись за руку Алексея Алексеевича, словно боясь, что оттуда из Царских, тускло освещенных свечами ворот грозит ей какая-либо опасность. Рука Алексея Алексеевича была горячей, сильной, оберегающей ее от всех невзгод одинокой жизни, и Вера вскоре немного успокоилась, привыкла и к этому тусклому свету, и к церковным необычным запахам, и к лицам необычных, молящихся людей. Она даже хотела что-то сказать Алексею Алексеевичу, но в это время вслед за священником пронзительно и как-то невыносимо больно вступил хор. - Слышишь? - оборвал на полуслове ее шепот Алексей Алексеевич. - Слышу, - ответила она и действительно, казалось, не столько почувствовала, сколько услышала у себя в груди какие-то небывалые до того томление, тревогу и предчувствие... И еще она подумала, что, если бы не была учительницей, то обязательно стала бы ходить в церковь, где происходит с человеком столько таинств: от рождения до венчания и смерти... Когда же Вера немного пришла в себя, то вдруг перехватила взгляд молодого улыбающегося ей священника. Алексей Алексеевич ничего этого не замечал, а она, ловко скрываясь за его плечом, вся испуганно напряглась и затаила дыхание. Крепкая, высокая фигура священника в длинных шитых золотом одеждах, его узкое обрамленное курчавой бородой лицо и такие же курчавые спадающие до самых плеч волосы были так притягательны, что оторвать от него взгляд было невозможно. И Вера несколько мгновений не отрывала его, хотя и чувствовала, что чем-то смутила молодого священника... Потом они ходили с Алексеем Алексеевичем по ночному Загорску, по его темным, почти деревенским улочкам, любовались куполами соборов при сиянии луны, и Вера никак не могла признаться Алексею Алексеевичу о священнике, о его улыбке и взглядах. Ей почему-то нравилось хранить в своей душе эту маленькую женскую тайну... К тому же Алексей Алексеевич был настроен совсем по-иному. Замедляя возле какого-нибудь древнего домика шаг, он высоко запрокидывал голову и говорил: - Нигде я так не чувствую себя русским, как в Сергиевом Посаде...(Он всегда называл Загорск Сергиевым Посадом). И Вера, мгновенно забыв о своей тайне, тоже чувствовала себя русской, ведущей свой род, может быть, еще со времен «Слова о полку Игореве». И чувствовала это по-своему, по-женски. «Вот, - думала она, - были же до нее тысячи женщин, которые любили, быть может, гораздо сильнее, чем она, ждали своих мужей из походов, из дальних странствий, терзались от разлуки и ревности. А теперь любит она, и все их ожидания, все тревоги, все горькие слезы передались ей, обогатили ее душу и сердце, сделали ее счастливой»... ...Еще множество прекрасных дней было у Веры рядом с Алексеем Алексеевичем, но тот остался в ее памяти каким-то особым, неповторимо чистым и светлым. Такие дни, наверное, бывают раз в жизни... И вот теперь все это уже далеко позади, в прошлом, все умерло, как умерли те тысячи прекрасных женщин, которые жили раньше, до Веры, до ее сегодняшнего отчаяния... Быть может, она еще что-то вспомнила бы из того дня, какую-нибудь редкую деталь, но музыка вдруг на мгновение прервалась, умолкла; уставшая, счастливо взволнованная Надежда села на свое место. В комнате стало тихо, словно в заброшенном, опустевшем соборе, и вот в этой тишине Вера услышала, как гулко и часто стучит ее сердце: - Тук - тук - тук... Никогда раньше оно не стучало так напряженно и так сильно. Вера даже не задумывалась, существует оно у нее или нет. И вот: - Тук - тук - тук... А музыка уже опять играет, опять включена негромко и как-то невыносимо отчетливо и резко - и Алексей Алексеевич уже идет к Вере. Ну, разве могла она ему отказать, разве могла осмелиться промолвить одними губами, одним дыханием: «Я устала, я не хочу»… Она послушно поднялась, сделала шаг к Алексею Алексеевичу, но совсем не так, как это сделала Надежда, уверенно и достойно, а робко и пугливо, словно выходила на танец первый раз в жизни. И руки она положила тоже не как Надежда, не на плечи, не на ключицы Алексею Алексеевичу, а куда-то в сторону: одну, левую, едва ощутимо прислонила к предплечью, а правую, мгновенно онемевшую и влажную, как будто по ошибке, как будто случайно - на ремешок часов. Но когда она вдруг увидела плотно сжатые, побелевшие губы Алексея Алексеевича, ей захотелось бросить все эти маленькие ухищрения, упасть ему на грудь, прижаться к ней тяжелой, ничего не понимающей головой и спросить: - Алеша, да что ж это такое?! Но с каким состраданием, с какой жалостью к ее неудавшейся женской судьбе смотрела сейчас на Веру Надежда. И Вера не сказала ни слова. Она танцевала с Алексеем Алексеевичем так, как и полагается танцевать с незнакомым, случайно оказавшимся на вечеринке человеком... А музыка все плыла, все металась по комнате, словно заблудившаяся в бесконечных московских улицах и дворах... - И каких же вы любите поэтов? - громко, в расчете, конечно же, не на Веру, а на Надежду, спросил Алексей Алексеевич. - Пушкина, - тоже громко, чтоб Надежда расслышала каждый звук, ответила Вера, - И что же у Пушкина? - А вот это, - затаила дыхание Вера:
Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальний, Как звук ночной в лесу глухом...
- Надо же! - сильнее закружил ее по комнате Алексей Алексеевич и больше за весь танец не сказал ни слова, то ли не находил их, единственных, верных, хоть как-то объясняющих все происходящее, то ли опасаясь, что новых его вопросов Вера не выдержит, слезы хлынут ей на лицо и тогда... Но ничего опять не случилось. Вера и на этот раз сдержала себя и даже нашла силы улыбнуться на восхищенные слова Надежды: - Алеша, не правда ли, Вера прекрасно танцует? - Прекрасно, - мимоходом обронил Алексей Алексеевич и тут же протянул руку Сонечке, которая с нетерпением ждала приглашения на танец. Теперь Вере уже можно было спокойно уходить. Она посидела, сколько полагалось, сколько возможно было, потанцевала, а теперь ей лучше уйти, чтоб Надежда, Алексей Алексеевич и Сонечка остались на празднике одни без посторонних глаз, как они поначалу, все, наверное, и задумывали. Вера даже посмотрела на часы, даже сходила в прихожую и позвонила домой Павлику, сказав, что скоро придет... Но тут всех удивил Алексей Алексеевич. Он тоже мельком посмотрел на часы, тоже куда-то позвонил и тоже сказал, что скоро будет. Надежда отнеслась к этому спокойно, как будто такой звонок был запланирован заранее. Не удивил он и Веру. Сколько раз у нее в доме Алексей Алексеевич уходил именно так вот нежданно-негаданно. Сидят они, случалось, возле телевизора, смотрят программу «Время», и вдруг Алексей Алексеевич поднимается и уходит, ничего толком не сказав, ничего не объяснив. Признаться, Вере такие уходы даже по-своему нравились. Все-таки Алексей Алексеевич человек необычный, мятущийся, настроения у него часто меняются: то он безудержно веселый, раскованный, то вдруг замкнутый и угрюмый - и все это надо понимать. Вера понимала и никогда не капризничала, не устраивала ему скандалов, на которые (она знает) иные женщины способны... Конечно, они сейчас могли выйти вдвоем. Все равно ведь предстоит какое-то объяснение, какие-то слова, так уж лучше не откладывать ничего на потом, а сказать сегодня, немедленно, когда и так уж невыносимо больно и тяжело... Вера опять поднялась с дивана, попрощалась даже с Сонечкой, вся наполненная решимостью и отчаянием, но в коридоре у самой двери Надежда вдруг остановила ее: - Давай посидим еще немного. У Алеши дела. И Вера не выдержала, сдалась, почувствовав самым дальним затаенным уголком сознания, что никаких объяснений она сегодня не выдержит, что ей нужна передышка. На какую-то долю секунды она даже ощутила во всей душе светлую радость, облегчение от этой уступки... Да и Надежду нельзя было так вот предательски оставить сейчас одну. Ей ведь хочется выговориться, рассказать Вере о переменах в своей жизни. Она, может быть, затем ее сегодня и пригласила, чтоб посидеть так вот вдвоем на диване, как, бывало, не раз они сидели когда-то в общежитии на старенькой, расшатанной койке. Так уж, наверное, устроены женщины: тоску, несчастье они годами могут носить в себе, никому о них не рассказывая и даже не подавая вида, а вот счастье затаить в душе не в состоянии, обязательно хотят с кем-то им поделиться, как будто чувствуют, что в одиночку им его не одолеть, не вынести. По крайней мере, Вера рано или поздно тоже, наверное, кому-нибудь о своем счастье рассказала бы... Попрощался Алексей Алексеевич быстро. Вере при расставании торопливо пожал руку и так же торопливо сказал: «Очень рад был познакомиться», а Надежду поцеловал в щеку. Правда, тоже поспешно. Но зато, стоя уже возле открытой двери, повернулся к ней и с улыбкой произнес пушкинские недосказанные Верой во время танца строчки. Причем произнес, намеренно сменив в них интонацию с утвердительной на вопросительную:
Скажи: есть память обо мне, Есть в мире сердце, где живу я?..
- Есть, - не удержалась и тоже поцеловала его Надежда. Потом она несколько секунд постояла в коридоре, пока Алексей Алексеевич дожидался лифта, и наконец вернулась в комнату, вся возбужденная и покрытая нежным, так идущим к ее лицу румянцем. В порыве восторга она обхватила Веру за плечи и закружила ее возле стола: - Ну, давай теперь посидим, пошушукаемся. Вера невольно улыбнулась этому старому студенческому слову, и, подчиняясь Надежде, вернулась на свое место на диван. - Ты знаешь, - села рядышком с ней Надежда, - мы познакомились с ним совершенно случайно. Он выступал у нас в библиотеке перед читателями, ну а я все это организовывала... Сонечка попробовала было снова завести музыку, но Надежда остановила ее и, опять не в силах скрыть свой восторг и ликование, попросила: - Дочь, ложись спать, поздно уже. Сонечка не стала сопротивляться, попрощалась с Верой и послушно ушла к себе в комнату, чем лишний раз обрадовала и без того радостную мать. - Он такой одинокий, - проводила ее восторженным взглядом Надежда, - такой неприкаянный! Я иногда за него боюсь. Слезы, ненадолго отступившие куда-то в глубину глаз, опять начали душить Веру, и она чувствовала, что вот сейчас, что вот с этого мгновения прервет Надежду и начнет свой рассказ, свое повествование об Алексее Алексеевиче, и тогда настанет очередь плакать подруге... - Он предлагал мне жениться, - прикрыла в изнеможении глаза Надежда, - но я не хочу... - Почему? - с трудом выдавила из себя Вера. - Ну, ты сама была замужем, знаешь, что это такое! - Знаю… - А здесь каждый раз праздник, восторг, какая-то фиеста. Алеша никогда не приходит ко мне без подарков, без цветов. Вот смотри... Надежда подошла к шифоньеру, широко распахнула дверцу и так же широко повела рукой по длинному ряду платьев и кофточек: - Все это куплено им! А вот еще, - она достала с полочки сафьяновую шкатулку и высыпала из нее на журнальный столик целую горку украшений. Всего здесь было вдоволь: цепочки, золотые и серебряные, кулоны, сережки, несколько перстней с дорогими камнями, клипсы, - но ничего не было похожего на Верины украшения, хранящиеся в расшитой на восточный манер косметичке. Ну, как можно было после всего этого рассказать или хотя бы намекнуть Надежде на правду. Да и зачем! Ведь, кто знает, быть может, в будущем ей предстоит пережить еще большие разочарования и крушения... Так пусть хоть сегодня будет счастлива... - Я рада за тебя, - предательски вздрогнувшей рукой прикоснулась Вера к тонкому украшенному двумя браслетами запястью Надежды. В ответ та снова прикрыла глаза, умиротворенно вздохнула и продолжила: - Мы так часто ездим за город... - Куда? - как-то помимо воли и желания вырвалось у Веры. - Ну, куда-нибудь на природу, в лес. Он так все это любит ... Вера вдруг обнаружила, что никак не отпускает Надеждиного запястья, сжимает его и даже не чувствует, как в тоненькой, едва ощутимой вене бьется и пульсирует кровь: - Тук - тук - тук... Она в испуге отпустила онемевшие пальцы, но Надежда вдруг прикрыла их ладонью свободной руки, как будто испугалась, что биение это вдруг прекратится, угаснет: - С ним я впервые по-настоящему почувствовала себя женщиной. Ты понимаешь? - Понимаю, - негромко ответила Вера и наконец убрала руку. А Надежда уже не могла остановиться: - Ну что мой бывший муж?! Вечно пьяный, вечно с какими-то компаниями, девками. Вспомнить даже стыдно. А здесь я почувствовала, что еще молодая, красивая, что могу еще нравиться, что меня еще можно по-настоящему любить!.. Дальше Вера слушать уже не могла. Она довольно откровенно посмотрела на часы, а потом, дождавшись в рассказе Надежды небольшой паузы, сказала: - Я, наверное, пойду. Павлик будет волноваться. - Иди-иди, - неожиданно легко согласилась Надежда, уже совершенно будничная, домашняя. Чувствовалось, что она очень довольна прошедшим вечером, собой и Алексеем Алексеевичем, который предоставил ей возможность так задушевно поговорить с Верой. Но вместе с тем в каждом ее жесте, в каждом движении и интонации чувствовалось и другое. Она как бы говорила Вере: не переживай, не завидуй, ты еще совсем молодая, красивая, тебя тоже еще можно по-настоящему любить... В коридоре они на прощанье расцеловались, пообещали друг другу звонить - и Вера оказалась на улице. Ей повезло. Всего через несколько минут из-за поворота показалось такси с зеленым огоньком, притормозило, и шофер без лишних разговоров согласился везти Веру на другой конец Москвы... ...В дом она вошла совсем окаменевшая, измученная, долго стояла в прихожей, опершись горячим, изнывающим лбом о дверной косяк. В комнатах было как-то удивительно тоскливо и тихо. Не слышалось даже сонного дыхания Павлика. И лишь на кухне одиноко и мерно тикали старинные подаренные Алексеем Алексеевичем часы... - Гри-ша?! Гри-шень-ка! - неожиданно повторила Вера имя своего бывшего, вечно удрученного и заброшенного мужа. Несколько мгновений она еще стояла у двери, словно надеясь на какой-либо ответ. А потом вдруг убежала к себе убежала к себе в комнату, упала на диван и наконец навзрыд заплакала, не зная, что же ей теперь делать и как же ей теперь быть в этой жизни...
← Вернуться к списку Оставить комментарий
|
115172, Москва, Крестьянская площадь, 10. Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru Телефон редакции: (495) 676-69-21 |