православный молодежный журнал |
КультураЧто-то будетВесь день обмазывали стены внутри нового дома, возили, месили и подтаскивали на носилках глину. Из недостроенных комнат с пустыми прорезями окон слышались шлепки и женские голоса. Молодая семья доканчивала постройку нового дома, пригласила в помощники соседей. Не заметили, как солнце понизилось и засветило через широкую лощину с пологой горы. Уже к шести часам хозяйка Валя бросила работу, растопила во дворе времянку, села чистить на ужин картошку. В восемь кончили обмазку и остальные. Мужчины задымили, а женщины пошли умываться. — Можно считать, кончили, — сказала слегка раскосая Зина, подруга хозяйки. — Валь, а ну слей на меня из ведёрка. — Она смело стянула с себя старую мужскую рубашку. — Ты хоть за сарай зайди, — постыдила её Валя, — кругом мужики. — То ли они смотрят. Они вон курят себе. — Ну всё-таки. Ты теперь не очень. — Боюсь я кого! — сказала Зина и отошла за сарай в огород. — Я сама себе хозяйка. — Ты, я вижу, весёлая сегодня. — А что мне — плакать? Помаленьку лей. Она умылась. Валя ей вынесла чистое, спросила: — Сегодня будет картина? — Ездил, говорят, механик. Как будто привёз. — Комедию бы он привёз, а то крутят одно и то же. Механик у нас какой-то. Вскоре подоспел ужин. Зина села с краю, и Валин муж, здоровый и заросший, тотчас подвинулся к ней. — Я уж поближе к молоденьким. — Она у нас молодец, — похвалил кто-то. — По нынешним временам таких мало. — Ты что ж нам ложки не подала? — вскрикнул на Валю муж. — Ой, я замоталась и забыла. — Да по стаканчику бы поднесла. — Завтра, — пообещала Валя. — Потерпите. Завтра уж кончим — тогда всё вам будет. Ужинали медленно, обсуждая работу, шутили. Час спустя, когда соседки, жалуясь на брошенное дома хозяйство, засуетились вставать, Зину окрикнул с улицы детский голосок. Она вышла и с кем-то пошепталась. Потом вдруг громко, раздражённо ответила: — Нету, скажи, её! Ушла куда-то! — Кто там? — спросила Валя. Зина недовольно махнула рукой. — Да! Делать нечего. Стемнело, по улице уже не носились дети и невдалеке покрикивала на корову женщина. Начиналась осенняя кубанская ночь. Малое время спустя парнишка прискакал второй раз: — Зин! Иди, что ли, тебя там ждут. Что я, нанялся бегать за тобой? — Нету её, скажи! — прогнала Зина парнишку. — Нету, и не приставай. — Что, уже поругались? — тихо спросила Валя. — Тебе обязательно знать? Зина нервно дернулась с лавки и пропала в огороде. — Пора и нам, — грузно отлегая от стола, сказала соседка. — Спасибо. — Вам спасибо. За помощь. — Ой, и мне надо, однако... — сказала другая. — Я как побросала, так, видно, и лежит. Известное дело, без бабы. — Ну, пошли, живы будем — завтра докончим. Валя проводила их, вернулась и вспомнила о подруге. Зина была в конце огорода. — А я её ищу! — весело воскликнула Валя. — Ты что это? — Ей почудилось, что подруга чуть ли не плачет. — Что с тобой? Зина согнула голову и молчала. — Ну, скажи, от кого ты таишься-то? — Это я так... — Тю-ю, дурочка. Сама не знаешь, чего тебе хочется. — Пошли, — сказала Зина, вытирая глаза. — Уже всё. Проводи меня. Валя вывела её за ограду. — Посидела бы ещё. — Завтра мазать, устала. — Ну, смотри. А то ночуй у нас. — Ладно, пойду. Над хутором близко сверкали звёзды. Если б кто знал, как неохота возвращаться к себе. Отомкнешь — и никто тебе не откликнется, только щёлкают часы на столе. С каких-то пор невзлюбила она вечера и ночи, не знала, кого пригласить из подруг, чтоб время бежало быстрее. А последние две недели куда ни пойдёшь, всякий тебя допрашивает: «Ты чего одна? Поругались?» Правая сторона улицы была выше, уютные окна желтели над головой. За первым рядом домов чернел в отдалённости деревянный клуб, из отворенной двери доносился стрекот аппарата. Запоздавшая парочка спешила на сеанс. У Зины забилось сердце. Ещё немного ей лет, но с каждой осенью всё ближе её судьба, её черта, за которой всё в жизни сложнее, и когда она встречает кого-то вдвоём, горше думается о себе, о том, что пора и ей о ком-то заботиться, вскакивать и собирать на работу. У самого края, где за кустами понижается дорожка в поле, стояла её белая хата. У двери кто-то сидел и курил. Зина догадалась. — Кого это ты караулишь? — строго сказала она. Парень с грубым скуластым лицом, в солдатских брюках и расстёгнутой рубашке привстал и пьяно загородил ей вход. — Чего это ты? — вспылила Зина.— Вот ещё новости! ? Он небрежно повалился к ней, протягивая руки. — Не лезь. Даже и не думай. — А что я? — То ты не знаешь. Прикидываешься дурачком. Ты прикидывайся знаешь перед кем? — Перед кем? — У-у, ещё и смеёшься. Так бы и заехала. — Заедь. — Ладно уж. Нарвешься — пусть другая заедет. ? Он бесцеремонно зажал её руками. Вырываясь, ударяя его кулаком в грудь, Зина крикнула: — Пусти! Тебе только это и нужно. Пусти, закричу. — Кричи. Себя же опозоришь. Ну, кричи! — Бе-ессовестный, — только и сказала она, и он отпустил её. Она прошла в комнату и засветила лампу. Парень обнял её сзади. — Колька! Даже и не думай, — сказала она твердо. — Даже и не пытайся. Я тебе всё уже сказала, и торчать здесь да пацанов за мной слать нечего. — Забудем это. — Эх ты, — вздохнула она. — Если ты с этих пор так повёл себя, что ж с тебя дальше-то будет? — А что особенного? — Не хочется, я б тебе сказала. — Что? — Всё. — А-а, всё. — Да, всё! Уходи! Уходи и уходи! Не трогай меня. Выпил — так стой хоть хорошо. — Стою, — тупо сказал он. Когда он посылал парнишку, а потом сидел здесь под дверью, он был уверен: сейчас она придёт, поломается, может, и переплачет, он прижмёт её — и она сдастся. Теперь он даже растерялся. — Я тебя столько ждала, — заговорила Зина. — Ты что мне писал из армии? Забыл? А, скоро оно у вас забывается. — Заладила. — Когда тебя провожали, вспомни, как ты божился мне: «Зиночка, миленькая, приду из армии — распишемся, не вздумай выходить». Ладно, что ж, и без уговоров ясно. Какой парень набивался, а я всё, дура, — голос её стал высок, она заплакала,— всё, дура, ждала. Думаешь, не обидно? Если б я знала, что так получится... Она горько пожалела о времени, о парне, который переглядывался с ней и не смел подойти. Ждала, писала, и что же теперь? Николай пробовал бурчать что-то ласковое, стесняясь своих слов, но она сказала: — Иди, иди. Пойми, это уже не жизнь будет. Если человек замышляет что-то серьёзное, а не так чтобы — переспал и дальше, — он себя так не ведёт. Не трогай меня, иди куда надумал. Николай больше не цеплялся к ней и не успокаивал. Ничего он к ней не испытывал, было лишь неприятно, что его прогоняют. Они стояли, и каждый думал о своём. Зина вспоминала прошлые дни, первое знакомство, вечера, надежды, три года одиночества; как звали её девчата в станичный клуб погулять с морячками и она отказывалась, как всюду и везде — в дожди и весной, в клубе и в компании — она была одна, ждала его писем, а парень-киномеханик нравился ей всё больше и больше, и она временами думала, что, если бы не Николай, она бы дала себе волю. А Николай? Он опускал ей письмо и шёл в увольнение на танцы, выбирал девчонку попроще. — Давай я тебя провожу, — сказала она. — И больше ко мне не приходи. Они подошли к полю и стали на ветерке. — Хочешь, завтра распишемся? — сказал Николай, пытаясь вернуть её в дом. — Нет уж, спасибо. — Одна будешь жить? — Поживу одна. А попадётся человек — хороший, конечно, — что ж... не хуже других, выйду. Теперь уж дурой не буду. Была полночь, хоть бы кто-нибудь стукнул, вскрикнул или вздохнул — нет, все счастливо спали, и Зина с обидой подумала: «Приду, завалюсь на постель, наревусь и никто даже не узнает». — Пошла я. Там свет горит, всё пораскрыто. ? Она ушла. Николай потоптался, пошарил в кармане — папиросы все кончились, и он выругался. «Подумаешь! С этих пор да расстраиваться. Почешу-ка я на ферму». И, забываясь, вообразил, как он минует сейчас тёмное поле, взберётся на гору и через каких-то полчаса окажется на травяном склоне со стойлами, телегами и выгоном возле леса, возле домика, где уже крепко спят доярки. Он подкрадётся, влезет в крайнее окно, на цыпочках пробредёт к Нюське, тронет за тёплое плечо: она вздрогнет, и охнет со сна, и не узнает сперва, потом подвинется, пустит к себе. И рано-рано, когда ещё холодно и росно, она разбудит его, чтоб не увидали подруги, и выпроводит на горизонт, ёжась от тумана и мокрой травы, приятно ворча, что опять недоспала из-за него... «Оно так правильней будет, — обрадовался Николай. — Сразу надо было. А вообще разбаловался я. На одну посмотришь, а всех жалко». Хутор был всё так же тёмен, и всё так же серой полоской мерцало от звёзд по горизонту. А впереди, на дороге из станицы, медленно передвигался во тьме огонёк. Кто-то курил.
В эту тёплую и тёмную ночь в хутор шёл Василий Козырев. Вышел он из станицы с первыми сумерками. Торопиться ему не хотелось, хотя до хутора было не так уж мало. Дорога жалась к подножью холмов, то припадала, то лезла вверх, и с возвышений, как ни было темно и далеко, различались на левой стороне скупые очертания дубов на горе, и за ними, где обычно висела ранняя луна, скрывался на поляне хутор, в котором Василий жил два года назад всего одну зиму. Он работал в клубе киномехаником, ездил по этой дороге в станицу за плёнками, в дожди же ходил пешком, проклиная погоду, местное начальство и всё на свете. Плохо ли, хорошо, но в этих местах была у него какая-то жизнь, и совсем не лишне было повидаться с людьми, передохнуть после городской суеты: ведь была осень, а осенью там всё рыжело, осыпалось, становилось прохладней, свежей даже днём, а уж о вечерах и говорить нечего — вечера переворачивали душу... В станице Василий пробыл два дня. До обеда устраивал свои командировочные дела на почте, болтал с телефонисткой, а потом шёл в столовую и был свободен до вечера. Всё было ему знакомо в этой станице. Так же свозили на телегах арбузы, повсюду катили велосипеды, в киоске выгорали и пылились нераспроданные журналы, в магазинах было пусто, и продавщицы закрывали и открывали, когда им вздумается. Он побрился в парикмахерской всё с тем же щербатым порогом и железной скобкой для ног, с тем же мастером в углу, брившим тупой бритвой и неприятно касавшимся лица потными пальцами. В буфете около хозяйственного магазина перемывала посуду та же миловидная черноглазая женщина и, отпуская пиво и воду, поглядывала на дорогу, где ругались два пьяных станичника. Всё те же белые-белые хатки с садами, сумеречно-голубая дымка далёких горных холмов, пыль, сорные от листьев дворы, и сразу же за последним огородом — ровная тишина и ветерок в поле. Командировочное ему заверили с запасом на один день. Он вышел к вечеру за станицу, увидал пыль за последней машиной на хутор, подумал-подумал и решился идти на хутор пешком. Стемнялось очень быстро. На половине пути круто на запад поворачивала тропа к ферме, белела и обрывалась на высоком горизонте. Василий бросил папиросу. — Э-э, подожди, — послышалось ему с поля, слева, с той дорожки, которая бежала наискосок к хутору, поднималась вверх между дубами и через кусты выбиралась в переулок. Этим путём было ближе, но в такой темноте легко сбиться, попасть в заросли, исцарапаться. Василий стоял и всё ещё не видел кричавшего. Наконец из темноты возник высокий парень, подошёл, близко подсунул лицо, угадывая, кто это. Запахло водкой. — Что-то незнакомый, — сказал парень. — Напугал, наверно? Извини. Ты к нам идёшь? Извини меня, конечно, но ты не дашь закурить? Кончилось. От бабы иду. Извини, конечно. — Ничего, бывает. — Василий достал пачку, вытряхнул папиросу и дал спички. При свете он увидел сытое лицо и хмельные навыкате глаза. — Тебя как зовут? — Василий. — Николай! — Он сам нащупал руку Василия и крепко дернул в пожатии. — Ты на меня не обижаешься? Если обиделся, скажи. Я тебя задерживаю, ты, наверно, по бабам отправился? — Да нет. — Брось скрывать! — Парень запросто стукнул его по плечу. — От кого скрываешь, я, думаешь, не такой? Все мы такие. Пошли со мной? На ферму к дояркам, а? Он показал рукой наверх, где белела и обрывалась на горизонте тропа. Горизонт был близок и высок, чисто сверкали звезды у самой кромки, и Василий припомнил широкий травяной склон, телеги, выгон возле леса, возле дома, где бродят в полночь лошади, и девчат-доярок, которые уже спят или громко смеются в постели. — Знаешь, какие доярки! — снова заговорил парень. — У-ух, ты меня извини! Извини подвинься. Нет, в натуре! Молоденькие, горячие, им так и хочется, чтоб пощипали. Ну? Никто и знать не будет. — Пойду я. — Сиди! Ты меня извини, конечно. Я выпил. А то бы пошли, правда, а? Побазарили. Я люблю базарить. У меня в армии любимая песня была: «Люблю, друзья, три слова я: «отбой», «кино», «столовая». Люблю я в увольнение ходить. И где-нибудь украдкою, с притиркою, с оглядкою грамм двести или триста заложить». Нравится? А девок любишь? Я вижу, ты скромнючий парень. Книжек, наверно, много читал. Я за всю жизнь две книжки прочёл: «Родную речь» и рассказы Мопассана. И ничего, живу. Даже выпиваю. И вспомнить есть что. А что вспомнит тот, кто ничего не видел в молодости, кроме книг? Абсолютно ничего! Ноль! Так что я советую тебе не теряться. Ты надолго? Бывают же люди, которые думают, что ты дурнее их. Начинают учить тебя жизни. Василий ушёл бы, да не хотелось подниматься: было тепло и темно, и он подумал, что ему уже немало лет (двадцать пять), а никого у него нет, и вот так, чтобы ехать куда или идти и знать, что тебя где-то ждут, — этого тоже нет, всегда один, всегда был вял и равнодушен к девчатам, к вечеринкам и танцам, надеялся на какое-то позднее время, когда ему найдётся простая, хорошая девушка, созданная исключительно для него. — Так идем? — предложил опять парень. — Я тебя познакомлю, правда, там есть такие... строят из себя, — он обозвал их плохим словом, — но я знаю из личного опыта: когда раскусишь девчонку, она в душе ещё нахальнее мужчины. Точно ведь? — Не знаю. — Только она умеет сдерживать себя. Вот заметь: бабы, допустим, живут между собой, как кошки с собакой, готовы друг дружке глаза повыцарапать, а спросишь у неё: «Люсь, ну как с Веркой, можно?» — «Хорошая девочка, честная». Какая бы ни была — все равно честная. Потому что они скрытные. И моя баба — я её бросил! — думаешь, не такая? Да к ней завтра приди кто-нибудь, хоть ты, например, и она даст обжиматься. Я изучил их психологию. Мне двадцать четвёртый год, и заметь; чем лучше к ней относишься, тем с ней чежельше. Ну что далеко ходить: я про себя могу. Я некрасивый, сам видишь. Не безобразный, но и не красивый. Средний! Но-о у меня были девчонки. Я в армии с одной гулял, так я такую политику повёл: она никак не поймет — люблю я её или нет. Э, в том-то всё и дело! А если её на руках носить: мурочка, конфеточка, — она тебе на шею сядет. Или с другим пойдёт. Я вот свою бросил, она попсихует и сама прибежит. А я теперь могу водку пить, баб водить — всё простит. Понял? Дай закурить. — Мне пора идти. — Ты идёшь со мной? — Нет, мне в хутор. — Накормит, напоит, ещё, может, и пол-литру поставит. A? Ты на меня не обиделся? Честно? — Иди, иди... — Ну, тогда дай мне на дорожку парочку. Не обижайся. Запоминай мои слова, ещё поблагодаришь и пол-литру поставишь, если встренемся. Тебя как зовут? — Ладно, слушай, отстань. Надо меру знать, — сказал Василий, еле сдерживаясь, В конце пути, где приходилось сворачивать влево и идти через лощину на гору, начинался другой хутор, всегда тёмный и рано засыпающий. Василий вспомнил, перебираясь по шаткому мостику над сухим руслом, как часто он спускался сюда за молоком, подолгу стоял перед закатом напротив низенького побеленного клуба и шёл к себе. Хозяйка, у которой он тогда снимал комнату, уже легла спать. Он постучался, она ему обрадовалась. Сели, поужинали, расспросили друг про друга и заснули уже в третьем часу ночи. Она снова ушла рано, просила Василия закрыть дверь и занести ключ, когда будет идти мимо. До обеда он плутал по лесу. В лесу поспевал кизил, среди опавших листьев валялись жердели, сухо шуршало под ногами. С высоты широко открывалась в просветах лощина, похожая на неглубокое ровное дно реки. По дороге, на которой он вчера разговаривал с парнем, изредка пробегали в станицу машины. Походив, повидав знакомых, Василий надумал уезжать. Хозяйка мазала у кого-то поблизости дом. К дому подвозили на подводе глину, в комнатах мелькали женские руки, платки. Он через изгородь поздоровался с Валей. — Ой, боже, какими путями? — чуть не запричитала Валя и выбежала навстречу. — Опять работать? Подошли ещё несколько человек, обступили, стали расспрашивать. — Как? — Да ничего. А вы как? — Да слава богу. Где работаешь? Не женился ещё? Ну и правильно, ещё успеешь. И уже идёшь, так скоро, на какой же ты автобус, на шестичасовой? Из глубины комнаты сквозь пустые окна смотрела на него Зина, была и удивлена и смущена, вся переменилась, а Василий тотчас потерял интерес к разговору и поспешил закурить. Зина вышла, вяло толкнула дверцу калитки, подала ему испачканную руку. Она была такая же: чуть косящие глаза, сухие твердые губы, худая и на этот раз какая-то жалкая. — Как это вы к нам... — сказала она тихо, растерянно пряча глаза. Василий тоже не мог долго смотреть на неё, как будто все что-то знали о них, как будто он приехал специально к ней и теперь вызвал на людях. «Что-то было у нас», — подумал он, соображая, как бы отозвать её в сторону, боясь, что сейчас она уйдёт и окликнуть её будет трудно. Когда она вслед за другими стала медленно отворачиваться, потихоньку от всех кидая взгляды на Василия, как бы говоря: «Ну ладно, что ж... что ж сделаешь, раз помешали нам люди», — он позвал её глазами. Она подошла и стыдливо, опять с каким-то намеком на воспоминание, с ожиданием, заранее ей известным, глянула на него. — Что? — спросила она шёпотом, таясь и близко подаваясь к нему. Василий сказал ещё тише: — Скоро закончишь? — Да часикам к восьми должна. Уже четыре. — Бросай. Приходи сейчас. — Хорошо, — пообещала она шепотом. — Куда? — Через огород. Спустись в поле. Я буду ждать у кустов. — Ладно, я сейчас докончу и приду. — Смотри, я жду. Бросай, и быстрей! Он пожал её руку и, отойдя, крикнул, как бы уже прощаясь совсем и чтобы слышали во дворе: — Привет там передавай. Она оглянулась, и он ласково ответил ей улыбкой. «Значит, что-то было между нами тогда, — опять подумалось ему, и вспомнились разные дни и вечера, как переглядывались и не смели. — Значит, и тогда у неё было что-то не ладно. Замужем она или нет? Ах, скорей бы пришла! Сам был виноват. Женщина первой не подойдёт, я должен был начать. А сегодня встретил, и один взгляд её чего стоит, и придёт, ах, скорей бы уж!» Солнце стояло ещё высоко. Василий томился. Он сидел в траве у кустов и думал о ней. Как она выйдет с огорода и появится между тополями, потом незаметно или в открытую будет переходить поле. Он привстанет и позовёт её рукой. Она осмелеет, заспешит к нему и притихнет наедине, стыдясь своего быстрого согласия на это свидание. Он сожмёт её руку, спрячет за кусты и поцелует, и она ни слова не скажет против, потому что знала и раньше, зачем шла. Вверху на улице будут подвозить, ссыпать и месить глину, шлепать раствором по стенам, разговаривать, а Зина утаится с ним здесь, и не скоро её хватятся. Всякую минуту любой платок он принимал за её платок, и сердце билось. «Я люблю её, — думал он, — точно, это я влюбился, увидел и влюбился. Может быть, я её и раньше любил, только почему-то не вспоминал в городе, как-то забыл о ней, ни с кем не ходил, всё намечались дела: то экзамены в техникум, то с работой, то с квартирой. А теперь увидел её и...» Прошёл час. Солнце уже прилегало к горе. Её всё не было и не было. Что же она там делает? Она должна уже вымыть руки и переодеться. Василий впервые почувствовал, что такое ждать женщину. Он нетерпеливо вставал, курил, вглядывался через поле и, как только между деревьями мелькало по тропе что-то женское, весь застывал: это уже она, её походка, её платок. Но женщина шла с вёдрами, что-то выливала и уходила. Василий снова присаживался, закуривал и с ещё большим волнением воображал, как она теперь идёт к нему через поле, всё ближе и ближе, всё откровенней в движениях, торопясь, а потом с виноватостью встречаясь глазами, как бы говоря: «Ну что? Пришла я... Что теперь делать будем?» — и в то же время всё, всё понимая, поддаваясь его взгляду. И пусть пропадёт ещё один день, он не уедет и завтра, зато вечер они посидят в тишине, вдали от хутора, и он скажет ей такие слова, каких никогда никому не говорил, и она будет благодарна, радостна и счастлива с ним. В полночь она проводит его по глухой дороге к автобусу, они пойдут по рассвету в обнимку, пропустят утренний автобус, поскитаются за переправой и перед его отъездом что-нибудь придумают. Прошёл ещё час. Её всё не было. «Боится, что заметят. Да и неудобно бросать работу при всех». И ещё час прошёл. Солнце чуть брезжило из-за горы, когда он поднялся и пошёл через поле к дому, где она мазала. Она по-прежнему шлёпала ладошкой по стенке и кого-то добродушно ругала. Он подошёл ближе. Она заметила. Как только из комнаты кто-то вышел во двор, прыгнула из окна в огород к нему, и они укрылись в тени за деревьями. — Ну что? — сказал Василий недовольно. — Что, что! Видишь, ещё не управились. Никак нельзя уйти. Ещё часок подожди. — Бросай, бросай всё! — повторял Василий, злясь, что получается не по его и эти разговоры, лишние ожидания перебьют то неожиданно тайное, о чём он думал недавно внизу. — Что они, без тебя не справятся?! Бросай, слышь? — Сейчас. — Не забыла, куда приходить? — А куда? — Прямо вниз, я тебя позову. С огорода и прямо вниз. Через поле. — Ну иди, а то заметят. И ещё прошёл час. Стало совсем темно, над хутором мягко светлела полоска звёзд. Василий то бродил от куста к кусту, то выходил на середину поля и жёг спички, чтобы Зина издалека заметила место и не повернула назад. Пока он ходил по полю, ему показалось, что она уже там и ждёт его, вдруг да и прошла стороной! Сердце его стучало, он так ждал её, такая была тёмная и тёплая ночь, и оставаться в ней одному было обидно. «Она меня не найдёт! — испугался Василий. — Не найдёт, ляжет спать, и я так и не увижусь с ней. А домой к ней стучаться неудобно, да и вдруг она уже замужем, чего бы иначе таиться?» Он загрустил, потом всколыхнулся, побежал наверх в хутор, надеясь отыскать её. На улице играли ребятишки. Василий не знал, где она сейчас живёт. — Мальчик! — окликнул Василий. — Иди сюда. Где тетя Зина живёт? — Какая? — Тетя Зина, не знаешь? Она дом купила. — А-а! В конце. Спуститесь вдоль горки — и крайний дом её, пониже. Окна её дома были завешены тряпицами, на дверях чернел замок. «Значит, она всё ещё там или уже пришла, ждёт в поле». Он снова побежал в поле, царапаясь о ветки и чуть не падая от путавшейся в ногах ботвы. Нигде её не было. Он хотел крикнуть и не крикнул: «Зинка, милая... где же ты?» — Мальчик! — снова обратился он в хуторе. — Ты не видел, тётя Зина не проходила? — Она мажет. — Позови её, будь добр. — Ой, замучился я с вами. Вчера позови, сегодня позови. «Бегаю, как дурак, а у неё, наверно, кто-то есть. Что ж, так и ждала, что ли... подумаешь, переглядывались... больше ничего такого и не было». Мальчишка убежал вверх по улице. Василий прислонился к ограде под ветвями и ждал его вместе с ней. — Нету её! — прибежал мальчишка. — Где же? Ты спросил, где она? — Ушла. — А не врёшь? — Хм... — засмеялся мальчишка. — Надо мне врать ещё. «Нету... — отчаянно и как-то слабо подумал Василий. — Где же она? А вдруг в поле? А вдруг она обманула, посмеялась надо мной? — И вспомнил её заговорчивые глаза и шёпот у дома. — Неужели у неё кто-то есть? Ничего не пойму. Как она смотрела, а! И что-то пережила она за это время. Что ж ты не пришла, а? Ну где ты сейчас? В поле, в поле!» Впотьмах, не разбирая дороги, запинаясь, он перебежал огород, зажег папиросу, ходил по полю и кричал несколько раз: — Зи-ина-а! Как хотелось найти её! — Зи-ина-а-а! Нет. Не слышит. Хоть бы шорох. Хоть бы смутная тень. Нет. Никого. Крикнуть ещё? Бесполезно. — Зи-ина-а-а! Нет. Никого. Только поле во тьме, высокие горки и хутор, реденький отблеск огней по низкому небу. Он ещё несколько раз был у её дома, сидел под яблоней во дворе, всё крепче тосковал по ней и, устав, разозлившись, пошёл ночевать к хозяйке, выдумывая по пути причину задержки. Хозяйка ещё не вернулась, а ключ он отдал ей в обед, пришлось ждать на порожке. Наконец она пришла, удивилась, накормила его. — Не проспать бы на автобус, — сказал Василий. Она разбудила его ровно в три. За пятнадцать минут он оделся, выпил чаю и распрощался. Ночь была тёмная, как зимой в дожди. На душе было досадно от вчерашнего. Всё прошло, успокоилось, и была только досада. «Зачем я бегал? Почему-то прятался. Бегал, кричал, а она, может быть, принимала другого. Теперь спит», — подумал он равнодушно. На бугре он остановился, посмотрел на белые стены её хаты, представил её спящей и разволновался. «Как же я уеду? — подумал он и подошёл к низким окошкам. — Разбужу её, теперь уж нам никто не помешает». Откликнулась она не сразу и недовольно: — Кто ещё там? — Я. — А кто это? — Да я, я! — Подожди, оденусь. «Наверное, мы вчера разминулись», — подумал Василий и решил, что сегодня, пожалуй, он не поедет. Ему показалось, что она ему рада, и стало жалко вчерашнего пропавшего вечера. Она скинула крючок, раскрыла и молча ступила на порог. Когда она впускала его, касаясь грудью, у него захватило дыхание. Он тихонько обнял её левой рукой и придержал. Она как бы нечаянно оторвалась и проскочила вперёд, сказала: — Темно... ничего не найдёшь... Что-то второй день света не дают. — Где ты? Я тут разобью что-нибудь... в потёмках. — Вот я... — Она протянула теплую руку. Он приблизил её к себе, она отодвинулась. — Подожди... — сказала осторожно, — я лампу зажгу. — Постоим так. — Ну-у... — сказала она, чиркая спичками. Прижгла фитиль, поднесла стекло, но Василий успел сдуть пламя. — Не балуйся, — сказала она мирно. Василий держал её за плечи. Она снова зажгла, вправила стекло, села на стул и задумалась. — Идёшь на автобус? — На автобус. Зина глянула на будильник. «Жалеет»,— подумал он. — Не опоздаешь? — Успею. Она провела ладонями по лицу и зевнула: — Ой, так спать хочу. Сон мне весь перебил. — Надо раньше ложиться. Загуляла где-то вчера. Почему ты не пришла? — Так. — Всё-таки? — Тебе интересно? — Да. — Опоздала. — А домой когда пришла? — В час, кажется. «В половине первого я ещё сидел в её дворе. Не дождался!» — Кончили — Валька на стол собрала, выпили, засиделись. — Тебя вызывал мальчишка? — Вызывал. Я хотела прийти, но... подумала, подумала... — Что? — Темно... да и уходить неудобно, — сказала она, и Василий ей не поверил. — Поздно уже... «Как будто ничего и не было. А я-то думал... носился, с ума сходил. Зашёл. Сидит, зевает, а как смотрела вчера у дома!» — Как ты поживаешь? — Потихоньку. — Одна? — Как видишь. А ты как сюда попал? — В командировку. Заехал. На тебя посмотреть, — добавил он нарочно и обнял её за талию. Она отвела руку и усмехнулась. — Чтоб потом в поле позвать? — И зевнула, укрылась ладошкой. — Ой, спать хочу. — Хату давно купила? — Перед весной. Ой, что это я раззевалась? Они помолчали. Василий не ожидал такой встречи. Как будто ничего и не было между ними. Как будто не было вчерашнего шёпота у дома, тайных взглядов и стыдливого обещания. Он хотел и не мог обнять её. — Ты уже пойдёшь? Тебе на автобус. — Сейчас. Сейчас пойду. — Давай я тебя провожу, — сказала Зина и встала. Они вышли. Василий никак не мог прижечь папиросу. — Ты ещё не женился? — спросила Зина, взяла его под руку. — Нет. — Пора бы уже. — Торопиться некуда. — Тоже правда. Чего доброго, а с этим успеешь. Это нам плохо засиживаться. Вышли книзу, пусто чернело поле, надо было что-то говорить на прощанье. Он приостановил её, без прежней стеснительности притянул к себе. Сначала робко, но потом всё сильней и ближе она приникла к нему и положила ему руки на плечи. — Ты не подумай только... — А вдруг я уже подумал? — Ой, не знаю. Ничего пока не знаю. Василий держал её за талию, она, отогнувшись назад, колыхалась, касаясь его коленками. Так они простояли долго. Временами глаза её оплывали, и она не стирала слёз, они высыхали сами. — Всё-таки скажи мне, почему ты не пришла? — А зачем? Всё равно ты уедешь. — Ты бываешь в городе? — Вот свеклу выберем — поеду. — Заходи. Я дам тебе адрес. Зайдёшь? — Ты с матерью живёшь? — На квартире. Таманская, шестьдесят один. Заходи, в музкомедию сходим. — Попробую. На высоте, в просвете между акациями, желтело её окошко. — Забыла потушить, — сказала Зина. — Иди, опоздаешь. — Проводи меня ещё. — Нет, я там побросала всё раскрытым. Лампа горит. — Сходим потушим? — Ишь ты... чего захотел. — И сразу вернёмся, проводишь меня. — Светло уже. Поцеловала она его коротко, три раза, словно благословляя. — Написать тебе? — Не знаю. — А ты ответишь? ? Она пожала плечами. Пока она удалялась вверх, поднимаясь головой к первой полоске света над чёрными изгибами горок, он стоял, ожидая, когда она скроется. «Что ж это со мной? — волновался Василий. — Жил, не вспоминал, случайно заехал, увидел, и...» Снизу ему было видно, как Зина вошла в комнату, напилась, подсела к столу и задумалась. Потом дунула на лампу.
1965 ← Вернуться к списку Оставить комментарий
|
115172, Москва, Крестьянская площадь, 10. Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru Телефон редакции: (495) 676-69-21 |