Культура

Инок

Глава из книги Юрия Лощица “Кирилл и Мефодий"

 

В знойном изнурении Рим трудно дышал на своих холмах и, казалось, чах от памяти о невозвратной имперской славе. В какую сторону ни ступи гость, на каждом шагу, как сборища попрошаек, поджидают его скулящие обломки колонн, искалеченных саркофагов, пустые оконные глазницы. Посреди разора и каменного хлама новенькие базилики, похоже, стесняются своей нарядности. И серым колоссам триумфальных арок неуютно торчать здесь в своём безадресном величии. Да, они угодили напоследок совсем не в ту страну. Скелетообразный Колизей будто предупреждает тебя: зевака, поди прочь, живым тебе отсюда не выйти. В его каменных подвальных лабиринтах по ночам, говорят, воют самые настоящие волки.

А потому мимо Колизея к маленькой тихой базилике святого Климента, где теперь упокоены мощи, обретённые братьями под Херсонесом Таврическим, лучше им идти в сопровождении опытных бывальцев.

Если же подберётся для гостей надёжная охрана, можно, отъехав за римские околицы, спуститься в катакомбы первых христиан. Они хоть и жили три века в нищете, в постоянном страхе облав, но в этих подземных улочках и закутках при свечах и факелах различаешь какую-то поистине идеальную заботу о скромных могильных нишах для почивших братьев и сестёр. И радуешься первым попыткам иконного и мозаичного письма в крошечных здешних молельнях и храмах. Сколь же силён был в этих людях внутренний свет веры! Чего-чего, а уж тщеславия, желания покрасоваться на виду Рима и мира они не ведали.

...Житие Философа упоминает, что постучал однажды к братьям в их римское жилище некий иудей, пожелавший что-то необычное сообщить о Христе. Константин не отказался его выслушать. “По числу лет, — заявил гость, — Христос, о коем пишут книги и пророки, что родиться ему от девы, еще и не пришел”. Велика новость! Такое от его собратий уже тысячу раз слышано. Хотя пророков их отцы камнями забрасывали, они и пророков приплетут в строку. “Ещё не пришёл”, и всё тут. Они ведь ждали и ждут совсем другого. Ждут Мессию, вождя, который покорит для них весь мир, подчинит им все народы. Так и ждите, спорить незачем.

Но раз уж спорщик выставил какой-то свой временной счёт, Константин распахнул перед ним евангельскую главу с Матвеевым порядком поколений — от Адама до Христа. Зри, человече, и слышь. Говорят ли что-нибудь твоей памяти древние родословия, ведомые твоим предкам имена: кто кого породил, кто от какого был колена? Так зри же и разумей: пришёл Христос! И зри, сколько лет уже минуло с той поры, как пришёл — “оттоле и доселе”. Убедил — не убедил, но собеседник спорить больше не стал, и даже благодарил, так что расстались мирно.

А между тем, новая гостья толкнула без звука дверь, прошла без спроса. И не куда-то мимо прошла, а прямиком — во внутреннее естество Константина.

Самоуправной хозяйкой вошла, без слов объявила: “Мой, весь теперь мой”. Неумолимая язвила его мука, такой никогда ещё, кажется, не терпел. Разве лишь Багдад пришёл на память, где он страдал внутренностями, и все свои подозревали, что отравлен.

Но не так в Багдаде было. Там подержала-подержала боль и отпустила. А эта лютовала в нём изо дня в день, так что от изнеможения и счёт дней начал для него размываться.

Но однажды пробрезжило освобождающее дуновение, и он пропел слабыми губами, едва внятным голосом:

“О рекших мне “Внидем во дворы Господни” возвесели мя дух мой и сердце обрадовася”.

Значит, решили, кто-то в видении посетил его и призвал.

Назавтра он самостоятельно поднялся с кровати, облачился во всё чистое. Захотел пробыть с братом и учениками целый день, и тихая радость смягчала черты осунувшегося лица. Радость освобождения слышна была и в голосе, когда выговорил:

“Отселе я ни царю слуга, ни кому другому на земли, но только Богу Вседержителю... Аминь”.

Так он сказал — обликом своим, облачением, словами, — что желает принять иноческий постриг. На следующий же день состоялось таинство его посвящения в монашеский чин.

Был Константин.

Стал инок Кирилл.

Как и положено, ему строгий устав предписывал остаться на срок совсем одному — в ночном безмолвии, наедине с молитвами, которые обращал к Творцу своему.

То были молитвы особые, для вхождения души в строй иноческого бытия. Но были и молитвы, впитанные им ещё с родительских уст. И первая из них, самая малая, самая прескромная и самая, как теперь отсюда видит, великая, бесконечная в своей всегдашней настойчивости: Кирш elenoov! — Господи, помилуй!.. А рядом и молитва-благодарение, так часто людьми на радостях забываемая: Aotfx Еог, о @ео^ n^®v, botfx Eoi! — Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

Так, через молитву, он издавна возлюбил язык, считавшийся в его кругу чужим. А теперь не может и дня прожить без него, молится и думает на нём...

Господи, Боже мой,

иже вся ангельские силы и бесплотные чины составил

и небо распростер, и землю основал,

и вся сущая от небытия в бытие привел,

иже всегда и везде слушал творящих волю Твою,

боящихся Тебе и хранящих заповеди Твоя,

послушай и моей молитвы

и верное Твое стадо словенское сохрани,

к коему меня приставил,

ленивого и недостойного раба Твоего.

Избавляя вся от всякой безбожной и поганской злобы и от всякого многоречивого и хульного еретического языка, глаголющего на Тя хулы, погуби триязычную ересь и возрасти Церковь Твою множеством, и вся в единодушии совокупив, сотвори изрядны люди, единомыслящие о истинной вере Твоей и правом исповедании, вдохни же в сердца их слово Твоего учения, ибо они Твой дар.

Если нас приял, недостойных, на проповедание им Евангелия Христа Твоего и наострившихся на добрые дела и творящих угодное Тебе, и если мне дал,

то Твои есть и Тебе их возвращаю.

Устрой же их сильною Твоею десницею,

покрой их кровом крыл Твоих,

да все они хвалят и славят имя Твое,

Отца и Сына и Святаго Духа во веки. Аминь.

Так, в молитвенном сосредоточении прошло пятьдесят дней после пострига. Не раз, наверное, вспоминалась ему в эти недели тишина Малого Олимпа, где провели они с Мефодием, может быть, самые радостные годы совместных трудов, потому что тогда ещё невозможно было вообразить, сколько злоключений ждёт их именно из-за этих трудов, когда спустятся они со своей Горы.

Может быть, поэтому однажды, попросив Мефодия остаться с ним наедине, он вспомнил и Гору: “Были мы, брат, как два вола в одной упряжи, одну бразду тянули... И вот я на пахоте падаю, свой день скончав... А ты, знаю, так любишь Гору. Но не позволь себе ради нашей Горы оставить научение свое. Чем иным еще спасемся?”

Это было уже совсем незадолго до кончины монаха Кирилла. Житие повествует, что перед самым своим исходом он, собрав последние силы, облобызал брата, всех единомышленников своих и ещё раз напомнил молитвенно об их общем труде:

“Благословен Бог наш, иже не дасть нас в ловитву зубам невидимых враг наших, но сеть их сокрушися, и избавил нас от истления...”

14 февраля 869 года Мефодий сказал стоящим перед Кирилловым гробом, что брат его, оставивший для них всех такой великий дар и такой небывалый образ бескорыстия, прожил совсем немного — всего сорок два года. Но как же это столь малое уместило в себе столь неисчислимое?

 

Продолжение следует

Предыдущая главка

← Вернуться к списку