Культура

Сирмиум. Дознание библиотекаря

Глава из книги Юрия Лощица “Кирилл и Мефодий"

 

Мефодию и после похорон младшего брата нельзя было ни на день отлучаться из Рима. Хочешь — не хочешь, но жди здесь. До тех самых пор жди, пока не определится Адриан II в своём отношении к дальнейшей судьбе моравской миссии. Ведь одно дело — трогательное своей чувствительностью внимание, проявленное старым апостоликом по случаю кончины Кирилла. И совсем другое — клубок противоречивых оценок, гуляющих по коридорам папской канцелярии в связи с совершённым двумя греками переворотом. А чем же ещё, как не переворотом, могла считать римская курия нежданный- негаданный перевод моравской церковной практики на “народный”, то есть славянский, язык? То, что год с небольшим назад, во время Рождественских славянских литургий в Риме, многих растрогало своей экзотической необычностью, варварской свежестью, теперь оборачивалось для протрезвевших умов какой-то головоломной стороной.

Да, здесь живут люди имперского кругозора, — не какие-то там узколобые “триязычники” и “пилатники”, с которыми покойный Философ спорил в Венеции. Римляне не понаслышке знают, что сирийские христиане издавна служат в храмах на своём языке, а египтяне-копты — на своём, и армяне с грузинами — на своих наречиях. Но это где-то далеко — на Востоке. А здесь, на Западе, с самого начала повсеместно утвердилась служба на благородной латыни. И эта традиция аксиоматична. Она равно благовоспитывает франков, галлов, бриттов, испанцев. Какая смута вспыхнет, если кому-то из них взбредёт на ум поддаться восточной моде и завести своё богослужение на местном языке, ну, хотя бы на немецком?!

Мефодий, опытный духовный стратиг, предчувствовал: и в Риме, как и в Константинополе, — всегда на одно мнение отыщется другое. Рим образцово противоречив, подстать остальному миру. Папа Адриан, придя к власти, похоже, захотел внятно изменить стиль отношений как с настырными наследниками Карла Великого, так и с Византией. Значит ли это, что до единого исчезнут в курии приверженцы жёсткой имперско-церковной политики Николая I? И Мефодий, и покойный брат видели: нет, такие люди не исчезли и не исчезают.

В середине лета 869 года в Риме вдруг объявился, возвратясь из своих бегов (или из ссылки?), Анастасий-библиотекарь. Завидная невозмутимость этого человека, который держался так, будто никуда и не отлучался, по-своему даже восхищала. Возобновилось, словно на прерванной только вчера приятельской беседе, его общение с Мефодием и его спутниками. Всё тот же дружелюбный тон, всё то же сочувственное внимание к нерешённой по сию пору судьбе миссии. Но кто же перед ними на самом деле: ласковый сопере- живатель или искуснейшщий соглядатай? Непросто было свыкаться с двойственностью, исходившей от библиотекаря.

Похоже, никак не могла римская курия долго обходиться без помощи этого блестящего канцеляриста, единственного тут переводчика, безупречно владеющего греческим языком. Нужда в нём была ещё и потому, что всё заметнее обозначалась трещина в отношениях курии с болгарским князем Борисом-Михаилом. Тот уже не скрывал намерения вернуться под покровительство цареградского патриархата. Видимо, и в запутанных болгарских делах опыт Анастасия, как деятельного сотрудника покойного папы Николая I, снова срочно понадобился. Не случайно всего через месяц с лишним после своего возвращения Анастасий отбыл порученцем Адриана прямиком в столицу Византии.

Мефодий вряд ли мог знать, что одним из заданий, полученных библиотекарем, было выяснение подробностей открытия братьями мощей Климента. Тем самым Анастасию, по сути, предстояло удостовериться в подлинности самих мощей. Вскоре в Константинополе он встретился с митрополитом Смирнским Митрофаном, который во время обнаружения и прославления останков Климента как раз находился в Херсонесе.

Владыка Митрофан, на удачу, знал событие во всех важных для библиотекаря деталях. Его свидетельство для Анастасия представляло особую ценность ещё и потому, что митрополит в Херсонесе находился не по своей воле, будучи сослан туда патриархом Фотием. Так что никакого “Фотиева следа”, неприятного для репутации солунских братьев, как убеждался дотошный римлянин, история мощей не содержала.

С итогами своего дознания, благоприятными для памяти покойного Философа и для чести его старшего брата, всё ещё ждущего своей участи в Риме, Анастасий спустя полгода и вернулся в канцелярию. Но сам по себе факт дотошной проверки красноречив. В старом Латеранском дворце, вокруг папского престола, и после кончины Кирилла у моравской миссии оставались свои противники.

Между тем, из Константинополя дошла весть о сильном землетрясении. Причинён ущерб многим строениям города. “А что София?” — тревожный этот вопрос среди греков, обитающих в Риме, звучал то и дело. Как не вспомнить о Софии, когда ты далеко от неё, и она стоит перед мысленным взором как оплот и образ всего града, всей державы?.. Выяснилось, что и Софии нанесен урон. Хотя подземные толчки пощадили сам купол, но сильно повреждены внутренние изображения купольной сферы. Впрочем, многие увидели в этом обрушении перст Божий, вразумляющее знамение. Потому что осыпался большой мозаичный крест, тот самый, что когда-то, при иконоборческих самоуправствах, наспех закрыл, замуровал собою лики Христа и херувимов. И вот же — на месте осыпей, только-только прах развеялся, на сводах вновь, будто подтверждая незыблемость истины, проступили и лик Вседержителя, и образы крылатых сил херувимских.

Но несравненно больше волнений, толков, пересудов и всякого рода предположений вызвало в греческой колонии Рима другое византийское событие 869-870 годов.

 

 

Продолжение следует

Предыдущая главка

 

← Вернуться к списку