Культура

Узники монастыря Райхенау

 “И потоцы беззакония смятоша мя...”

 

Глава из книги Юрия Лощица “Кирилл и Мефодий"

 

Рим... О благословении ли, полученном в Риме, было ему теперь вспоминать? Какое ещё епископство, если тут впору стать поперёк дороги и запретить себе даже единый шаг — в любую из сторон. И дышать не дыши, хватит. Камнем застынь. Старым безнадёжным солдатским камнем, на котором ни имени, ни рода-племени твоего уже не различить, а только щербатый номер легиона или когорты. Ни о чём не думай. Ничего больше не жди. Некуда. Незачем. Хватит с тебя.

Да что ж ты так несчастна, Моравия? Почему всё в тебе опять стремглав перелицевалось? За какие грехи и в который раз!

Он-то Ростислава спешил поздравить, а заодно и молоденького Свято- полка — с недавней их воинской победой. С тем, что вырвали, наконец, из рук немецких долгожданную волю. С тем, что заживут теперь свободно.

Нет же! Ему на пути в голос кричат:

—        Да куда жы вы!? Разве не знаете: в княжестве измена! Ростислав схвачен... А кем? Далеко искать не нужно. Молодой племянничек — он и покусился на дядину власть...

Неужели Святополк?.. Но где ж Ростислав?..

—        Спросите лучше, где ветер... Одни немцы знают, куда Ростислава упрятали. У Карломаня спрашивайте, где Ростислав. И жив ли ещё тот Ростислав...

Карломан. Он же Карломань. Один из трёх сыновей Людовика Немецкого... Сколько же их на свете — Людовиков, Карломаней?.. Какой-то Карломан, самый, что ли, первый из всех по счёту, был родным братом Карла Великого, но умер юношей. Был ещё какой-то, но тоже не здесь, а в Бургундии. А этот, старший сын Людовика?.. Ещё в первое своё пребывание в Моравии братья слышали о нём немало всякого. То он союзничал с Ростиславом, то, неугомонный в коварствах и клятвопреступлениях, почти тут же свежую распрю затевал. И теперь, после прошлогоднего поражения от Ростислава, видать, недолго копил в себе злость для нового умысла. Но действовать решил напоследок не мечом, а прельщением. Немало, должно быть, наобещал Свя- тополку и его вельможам нитрским за измену. Не пролив и капли крови, получил от них клеть с опутанным по рукам и ногам велеградским князем.

Нет, не получается ему, Мефодию, стоять посреди поля придорожным обломком воинского надгробья. Ради хотя бы этой малой горстки учеников, что в унынии сгрудились возле него, нужно перебороть в себе терпкую каменную усталость.

Всё равно надо в Велеград ехать! А значит, так и так — через Нитру пылить. Если же Святополк уже не в Нитре, а в Велеград перебрался, на дядин стол, надо перво-наперво усовестить Святополка. Наложить на него строжайшую епитимью за Иудин грех. Может, ещё не поздно спасти и Ростислава? Только знает ли племянник, куда спровадили дядю родного?

Но вышло так, что никто из них двоих — ни Святополк, ни Мефодий — ещё долго ничего не знал о судьбе Ростислава. Как ничего или почти ничего достоверного ещё долго не знали Мефодий со Святополком и друг о друге.

Так получилось, что Мефодий, если и добрался тогда до Велеграда, то лишь на самый малый час, — чтобы доставить превеликую радость глумливой облаве. Наконец-то — с копьями, арканами и ножами — вышли на лов долгожданного византийского зверя и его зверят:

...Сии на колесницах и сии на конех,

Мы же имя Господа нашего призовем...

И учеников похватали вместе с их опозоренным епископом. Ехали из Рима к великой радости, а облеплены были грязью с головы до ног.

Куда везут их? На запад солнца, в предгорья и горы, через ямины, нарытые потоками. Значит, в самое гнездовье франкское. Не там ли теперь и Ростислав, если только жив князь?

...Аз есмь червь, а не человек, поношение человеков и уничижение людей.

Помоги же напоследок, спасительная книга!.. Когда начинал он перелагать её псалмы, заботливо подбирая на место греческих славянские слова, мог ли догадываться, как много в ней наперёд сказано и про него самого! Про каждого из нас сказано наперёд — на случай всякой беды, всякого непереносимого унижения. И вот — память нашаривает во тьме последнее прибежище для души.

...Одержаша мя болезни смертныя и потоцы беззакония смятоша мя.

Болезни адовы обыдоша мя, предвариша мя сети смертныя.

И внегда скорбети ми, призвах Господа и к Богу моему воззвах:

Услыши от храма святаго Своего глас мой, и вопль мой пред Ним внидет в уши Его.

Прежде, когда жили с братом на Горе, книга эта чаще всего открывалась для него стихами тихой радости и благодарности за то, что теперь и монахи его из славянского племени тоже, не хуже греков, разумеют смыслы Давидовых стихов:

Повем имя Твое братии моей,

Посреде Церкви воспою Тя.

Душа переполнена была смиренным ликованием. Казалось, и по всему миру так же теперь разливается благодатная теплота. Верилось, что навсегда допущены они в это селение чистых трудов и до конца дней своих будут растроганно славить Творца на сладкозвучных гуслях царёвых.

...Кто взыдет на гору Господню или кто станет на месте святем Его?

Неповинен рукама и чист сердцем, иже не прият всуе душу свою...

Сей примет благословение от Господа и милостыню от Бога Спаса своего.

Но так она теперь далека, та Гора, будто в чужой совсем жизни! А их — не в преисподнюю ли тащат? Можно подумать, что и не христиане вовсе тащат, а свирепые язычники — гунны, авары. Или угры, что напали было на него с братом в степях прихазарских.... Но и язычники бы так не злобились, видя их беззащитность.

Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое.

Аще восстанет на мя брань, на Него аз уповаю...

 

Продолжение следует

Предыдущая главка

← Вернуться к списку