Культура

“И внял я неба содроганье...”

Илья Колодяжный

 

 

Второе рождение великой книги

 

В столичном издательстве “Согласие” вышел в свет уникальный па­мятник древнерусской литературы “Палея Толковая”, впервые переве­дённый на современный русский язык. Этому событию была посвящена международная научная конференция “Палея Толковая” в контексте древнерусской культуры ХI-ХVП вв.” Собравшиеся в Литинституте веду­щие филологи-древники из разных стран обсудили — впервые в таком представительном составе — место и значение “Палеи” в русской сло­весности.

 

Большая Древнерусская Энциклопедия

 

Это кажется невероятным, но это действительно так: “Палея Толковая” впервые была переведена на современный русский язык только в XXI веке (первое издание “Палеи” — увы, практически не замеченное нашей прес­сой! — вышло в издательстве “Согласие” в 2002 году тиражом 1000 экземп­ляров и сразу стало библиографической редкостью, а нынешнее — уточнённое и исправленное — тиражом 205 экземпляров). “Палею” мы не найдём даже в таких полных собраниях древнерусской словесности, как 12-томные “Памят­ники литературы Древней Руси” (1978-1994) и 20-томная “Библиотека литера­туры Древней Руси” (выходит с 1997 года). Такое странное упущение обычно объяснялось так: мол, “Палея Толковая” слишком большая по объёму, и к то­му же она, скорей всего, является переводным памятником. Но даже если согласиться с этими аргументами (хотя объём “Палеи” не так уж и велик — около 200 страниц, а её принадлежность к русской мысли разделялась боль­шинством исследователей уже в начале XX века), почему тогда нельзя было опубликовать “Палею” хотя бы в извлечениях, как это делалось с другими объ­ёмными переводными произведениями (например, практически весь 2-й том “Библиотеки литературы Древней Руси” состоит из подобной литературы).

В этом забвении древнейшего творения отечественной литературы можно усмотреть некую загадку и даже тайну. Отчасти это, несомненно, так. Одна­ко многое становится ясным, если вспомнить, что другое выдающееся произ­ведение, также относящееся к раннему периоду древнерусской литературы, — “Слово о Законе и Благодати” митрополита Илариона — обрело широкое при­знание только каких-нибудь 20-30 лет назад. То же следует сказать и о “Про­светителе” Иосифа Волоцкого, и о некоторых других памятниках русской средневековой литературы. Конечно, мы теперь, слава Богу, не можем ска­зать, что “старинной словесности у нас не существует. За нами тёмная степь — на ней возвышается единственный памятник: «Песнь о полку Игореве”, — как это сказал в 1830 году Пушкин. “Тёмная степь” ныне обильно за­селена десятками прекрасных литературных памятников. И всё-таки ещё мно­гое для нас пребывает во тьме. И дело не в том, что какие-то произведения до сих пор нам не известны (все наиболее значительные открытия сделаны в XIX веке), а в том, что эти произведения, давно известные узкому кругу спе­циалистов, по тем или иным причинам не попали в поле нашего внимания. И далеко не случайно “Палея Толковая” именно сегодня становится достояни­ем современных (пусть пока и немногих!) людей. Значит, в этом есть необхо­димость, значит, мы, наконец, “доросли” и до “Книги бытия небеси и земли” (другое наименование “Палеи”). И здесь, к слову, нельзя не отметить чуткос­ти издательства “Согласие”, уловившего в обществе потребность в этой книге.

“Палея Толковая” (от греч. “палейос” — древний, ветхий) является изло­жением Ветхого Завета, сопровождаемым пространными толкованиями и ком­ментариями богословско-философского характера. При этом Ветхий Завет противопоставляется Новому Завету в пользу последнего. Отсюда антииудейская направленность “Палеи”, выражаемая в форме обличений “жидовина”.

Ещё до революции, когда “Палея” начала серьезно изучаться, филолог Александр Михайлов писал, что “если кто захотел бы по одному только памят­нику познакомиться с миросозерцанием древних русских и с приблизитель­ным запасом сведений, какими они располагали, то стоит этому читателю ре­комендовать “Палею Толковую”, и она удовлетворит его и в том, и в другом отношениях”. И действительно, в “Палее” можно найти “информацию” из са­мых разных областей знания: от анатомии человека до астрономии и космо­логии. Таким образом, “Палея” была первой русской энциклопедией и в ка­ком-то смысле явилась предтечей российских энциклопедий Нового времени (начиная с энциклопедии Брокгауза и Ефрона), со свойственным им универ­сализмом, широтой и размахом мысли.

“Палея” датируется Х1-Х11 веками. Сохранилось более 15 списков “Палеи”, самый старший из них — коломенский — 1406 года. Он и послужил основой для нынешнего перевода. Любопытно, что современный тираж (1205 экземпляров) “Палеи” почти совпадает с древним рукописным “тиражом”. Исходя из обще­принятого расчёта, согласно которому до нашего времени дошел 1% от всех древнерусских книг, тираж “Палеи” в Древней Руси составлял примерно 1500 экземпляров.

 

История издания

 

О том, как родилась идея издать “Палею”, директор издательства “Согла­сие” Вацлав Михальский вспоминает так: “Однажды в конце 90-х годов я по­звонил Кожинову и спросил его:

•  Вадим Валерианович, есть в России хотя бы одна неизданная Великая книга?

Он помолчал, наверное, затянулся табачным дымом (курил невероятно много) и потом ответил:

•  Да, есть. “Палея Толковая”.

А дальше случилось, как в сказке. Едва я положил трубку, переговорив с Кожиновым, раздался звонок из Петербурга — это звонил по своим делам Дмитрий Сергеевич Лихачёв. И я тут же спросил его:

•  Дмитрий Сергеевич, а есть в России хотя бы одна неизданная Великая книга?
•  Да, есть, — ответил Лихачёв, — “Палея Толковая”.

И Лихачёв, и Кожинов приняли вполне конкретное участие в работе над подготовкой “Палеи Толковой”, ожидавшей своего издания восемь­сот (!) лет”.

Кожинов написал вступительное слово, Александр Камчатнов перевёл “Палею” на современный русский язык, Владимир Мильков и игумен Тихон (Сергей Полянский) сделали обширные комментарии (всего их 1111), которые по объёму едва ли не превосходят древнерусский текст и чтение которых са­мо по себе увлекательно. Стоит отметить, что издание рекомендовано к пуб­ликации Издательским Советом Русской Православной Церкви.

Так явилась на свет “Палея Толковая” во всём своём достоинстве и сла­ве, которых она давно заслуживала. Уже одни только её внушительные раз­меры и не менее внушительный вес, вполне сопоставимые со средневековы­ми фолиантами, не могут не настраивать читателя на вдумчивое несуетное чтение.

 

“Как иней падает на траву без грома...”

 

До сих пор, на мой взгляд, очень мало говорилось о художественных до­стоинствах “Палеи”. Здесь, конечно, не место подробно разбирать этот во­прос, и я приведу только два примера, свидетельствующие о несомненной поэтичности, красоте и силе языка “Палеи”: “Как иней падает на траву без грома и молний, тихо и невидимо, и только на земле становится видимым, так и воплощение Сына Божия: не так, как сошёл на гору Синай в громе и молнии Тот, Кто страшен на Престоле в Небесах, но по милосердию к роду человеческому тихо и невидимо Он воплощается в чреве Девы, являя [Себя] при помощи Слова” и “Подобно тому, как кто-то отлил бы золотой слиток и по­том раздробил его на монеты, так и всемогущий Художник разделил первый дивный единый свет на Солнце, Луну и звёзды. <...> Те два светила и звёз­ды Господь сотворил вне небес и потом приложил их к горней тверди, подоб­но тому как кто-нибудь из земных художников, создав какой-либо образ, по­том прибивает его к стене”.

В некоторых случаях эта красота слога при переводе на современный рус­ский язык теряется. Например, фраза “земля убо, рече, украшена и упестре­на бысть” переведена как “земля была разнообразно украшена”. Конечно, слово “упестрена” в современном лексиконе отсутствует, но, право же, жаль, что оно — такое яркое и свежее и, между прочим, не нуждающееся в перево­де, — не вошло в современный текст.

 

“И вот я спрошу тебя, жидовин...”

 

Уже говорилось, что “Палея” имеет ярко выраженную антииудаистскую направленность, вследствие чего книгу иногда называют так: “Палея Толко­вая на иудея”.

“Палея” прямо-таки “упестрена” обращениями (чаще всего, весьма нели­цеприятными) к оппоненту-“жидовину”: “И вот я спрошу тебя, жидовин...”, “Да понимаешь ли ты, окаянный жидовин...”, “Смотри же, жестокосердный жидовин...”, “Слышал ли ты, Христов супостат...”, “Пойми, жидовин...”, “Скажи же мне, жидовин...”

Полна “Палея” также вразумлений и увещеваний: “Послушай, однако, что сказал Господь Моисею...”, “Подумай как следует о том...”, “Вникни как сле­дует в то...”, “Смотри и разумей...”, “Обрати слух ко всей земле...”, “Вни­май своим умом...”, “А ты, жидовин, почему не веруешь...”, “Опомнись, окаянный, наконец...”, “Окаянный жидовин, преисполненный безумия, отче­го ты не хочешь понять...”

Иногда автор “Палеи” не может сдержать своего недоумения: “Просто удивительно, как иудеи противятся божественной истине и, будучи побеждён­ными, не стыдятся!”, “Ты же, жидовин, отчего смущаешься и почему бунту­ешь, и отчего не познал истины?”

Впрочем, автор не оставляет надежды на исправление и спасение души своего оппонента: “Тебе от Творца [уготована] слава, по слову божественно­го Павла, которая выше души и разумения человеческого. Зачем же ты сво­ею волей лишаешься её? Отторгни же своё сердце от злого наущения”.

Всё это богатство и многообразие риторических оборотов может пока­заться современному читателю чем-то искусственным, всецело условным, ес­ли, конечно, воспринимать “Палею” как отвлечённый религиозный трактат, не связанный с древнерусской историей. Однако если предположить, что “Па­лея” является непосредственным откликом на длившееся почти двести лет же­стокое противостояние Руси и Хазарского каганата, принявшего в VIII веке иу­даизм, всё встаёт на свои места. И тогда страстность, пафос, непримири­мость полемики, которая определяет форму и содержание “Палеи”, покажут­ся нам уместными и необходимыми.

 

Время, место, автор

 

К сожалению, ни автор, ни время и место создания “Палеи” не известны. На сегодняшний день можно с уверенностью говорить лишь о том, что “Палея” не является переводом с греческого или болгарского (как думали многие фи­лологи в XIX веке), а принадлежит к оригинальным творениям русской мысли (хотя основу “Палеи” составляет компиляция из разных греческих и болгар­ских источников). Кроме того, большую пищу для размышлений даёт наличие общих мест в “Палее” и “Повести временных лет”; одни исследователи счита­ют, что летопись восходит к “Палее”, другие же — что наоборот. Впрочем, на­иболее убедительной представляется точка зрения, согласно которой “Палея” и летопись имели один общий источник.

Но, пожалуй, ближе всего по духу, по напряжённости мысли, по остроте полемики “Палея” стоит к “Слову о Законе и Благодати” (1038) митрополита Илариона, которое, что любопытно, получило своё высшее признание лишь в последние 20-30 лет (такое признание “Палеи” ещё впереди!). Конечно, было бы большим соблазном объявить автором “Палеи” Илариона. В самом деле, автор “Палеи” предстаёт перед читателем не учёным сухарём, не книж­ным червём, прилежно и педантично занимающимся компиляцией, а живым, с мощным бойцовским темпераментом полемистом-оратором, любимой сти­хией которого является спор, диспут. Не таков ли образ самого Илариона? Можно представить, как сей прославленный “муж благ, книжен и постник” на склоне лет, лишившись после смерти Ярослава Мудрого митрополичьей кафедры, пишет в монастырской келье (а по одному из преданий Иларион окончил свои дни монахом Киево-Печерского монастыря) свой последний вдохновенный труд... Это, разумеется, только догадка, и фантастическая до­гадка. Гораздо более вероятным и основательным является предположение, согласно которому автор “Палеи” принадлежал к кругу Илариона или к кругу его учеников. Отсюда можно определить и время создания “Палеи”; это был золотой век Софии (мудрости), который начался при Ярославе Мудром и за­вершился по кончине его внука Владимира Мономаха (при котором была напи­сана “Повесть временных лет”). Следующая эпоха, связанная с постепенным культурным угасанием Киева и утратой им политической роли, едва ли способ­ствовала бы появлению этого цельного творения, дышащего спокойным созна­нием силы, страстным утверждением истины и духовной зрелостью.

Зачем сегодня читать “Палею”?

 

“Ныне настало время, когда это тво­рение может и должно стать достоя­нием каждого мыслящего человека..."

В. Кожинов

Ответ вроде бы напрашивается сам собой: чтобы быть культурным чело­веком, чтобы знать, что читали наши предки. Но этот ответ подразумевает, что “Палея” интересна нам как некий литературный “памятник”, содержание которого, однако, безнадежно устарело. При таком взгляде на “Палею” мы лишаем себя очень многого. Прежде всего — возможности приобщиться к давно утраченному нами целостному взгляду на мир. Когда мы читаем “Па­лею”, нас не может не поражать бесконечное удивление её автора Мирозда­нием, благодарное приятие и радостное славление мира, созданного Богом. И вот, попытавшись посмотреть вокруг себя глазами нашего далёкого предка, мы вдруг начинаем видеть, как беден и уныл окружающий нас техномир, со­зданный человеческими руками, и как чреват он стремительным вырождением.

Этот целостный взгляд, конечно, невозможен без веры, явленной нам на страницах “Палеи” во всей своей первородной свежести, силе и чистоте. И может быть, поэтому именно сегодня, когда явственно обозначились по­следние пределы рационального сознания, а вместе с ними и пределы науч­но-технического развития (поставленного теперь на службу потребительства и комфорта), когда все предрассудки и суеверия Средневековья меркнут пе­ред главным предрассудком современности: верой в прогресс, — именно се­годня мы ощущаем (пускай ещё неосознанно) глубокую потребность в древ­нерусской культуре, позволяющей нам прикоснуться к своим живительным истокам.

Одним словом, “Палея Толковая” — это не только древнерусская энцикло­педия, с точки зрения современной науки давно устаревшая и поэтому име­ющая сегодня сугубо исторический интерес, но и прекрасное творение, во­плотившее духовный мир человека Древней Руси; то есть “Палея” относится к явлениям того же ряда, что и, к примеру, Софийский собор или, скажем, древний знаменный распев, звучавший в его стенах.

В. Кожинов писал, что те, кто не пожалеют времени на чтение “Палеи”, “будут щедро вознаграждены: перед ними явятся и

...неба содроганье,

И горний ангелов полёт...”

 

Лихачёв и Кожинов: встреча post mortem

 

Издание “Палеи Толковой” посвящено памяти Д. Лихачёва и В. Кожинова. И это не случайно. Известно, что при жизни, начиная с конца 70-х годов, Ли­хачёв и Кожинов перестали общаться друг с другом. В интервью газете “Три­буна” (1998, 10 апреля) Кожинов так объяснял причину их расхождения: “С Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым в 60-70-е годы мы были в очень друже­ских отношениях, а потом постепенно разошлись, и как раз из-за отношения к России. <...> Его начала заботить мысль: как бы не возродился русский на­ционализм. Но пусть он докажет, когда это он господствовал. Не было такого времени”. Не принимал Кожинов в Лихачёве и абсолютизацию интеллигентско­го самосознания, которое закономерно вело к западничеству.

Единственное, что объединяло их после разрыва отношений, — это древ­нерусская литература. Общеизвестен огромный вклад в дело изучения и про­паганды древнерусской словесности, сделанный Лихачёвым. Гораздо менее известна деятельность в этой сфере Кожинова. Между тем, с его именем свя­зано утверждение в современном общественном сознании высшей ценности творчества митрополита Илариона, преподобных Иосифа Волоцкого и Нила Сорского. Много сделал Кожинов и для окончательного признания того, что русский богатырский эпос был в целом создан к началу XI века и, следователь­но, являлся начальной стадией истории отечественного искусства слова (то есть былины предшествовали письменному “Слову о Законе и Благодати”).

И вот, в полном соответствии с названием издательства “Согласие”, дан­ная книга вновь соединила и как бы примирила этих двух замечательных де­ятелей русской культуры.

 

Впервые опубликовано в журнале «Наш современник»

 

← Вернуться к списку