Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Культура

Народная вера и христианская символика в поэзии Алексея Ганина


 

Алексей Ганин — один из интереснейших поэтов начала XX века. Расстре­лянный в 1925 году, он был впоследствии как будто вычеркнут из литературно­го процесса той эпохи, а его творчество — практически отторгнуто от читателя и исследователя. Лишь в конце истекшего столетия интерес к этому яркому и самобытному поэту возродился, и сегодня, в начале XXI века, для ценителей и исследователей русской литературы совершенно очевиден масштаб фигуры А. Ганина. Знакомство с его творчеством значительно обогащает представле­ния о художественном наследии Серебряного века и первого послереволюци­онного десятилетия.

Алексей Алексеевич Ганин родился в 1893 году в деревне Коншино Воло­годской губернии в крестьянской семье. В 1911 году поступил в фельдшерско-акушерскую школу в Вологде, закончил обучение через три года и сразу же был призван в армию (служил фельдшером в госпиталях Петрограда). В пе­риод армейской службы Ганин познакомился с Есениным, который работал в госпитале Царского Села, и в 1917 году Ганин вместе с Есениным и будущей известной актрисой Зинаидой Райх предпринял поездку по Северу России: сначала — к себе на родину, в Коншино, а оттуда — на Соловки. Известно, что во время путешествия Есенин и Райх обвенчались. Ганин присутствовал при этом событии, он был поручителем со стороны невесты, в которую и сам был влюблён. Зинаиде Райх посвящено его стихотворение “Русалка, зелёные ко­сы...”, написанное вскоре после её венчания с Есениным.

После революции Ганин вступил в ряды Красной Армии, служил военным фельдшером. Доктор А. В. Фалин, сослуживец Ганина, писал о нём: “Воен­ный фельдшер А. А. Ганин проявил себя хорошим помощником врачей, ини­циативным и энергичным работником. Ганин безукоризненно выполнял свои обязанности во время операций. Нередко самостоятельно решал много раз­ных задач... Был требователен к себе и подчинённым. За нерадивость стро­го взыскивал. Сам работал, не считаясь со временем”[1].

В 1919 году Ганин женился и на протяжении четырёх последующих лет жил с семьей в Вологде. В этот период, в 1920-22 годах, поэт издал в Вологде не­сколько своих книг, отпечатанных литографским способом[2]. Печать такой кни­ги — необычайно трудоёмкий процесс: необходимо на каменной форме напи­сать текст специальным литографским карандашом, потом обработать эту форму, и только после этого печатать с неё книгу. Ганин не только писал на камне тексты стихотворений, но и рисовал иллюстрации. Помогал в выпуске книг Ганину С. Клыпин, владелец частной типографии в Вологде, на своих же книгах поэт указывал название придуманного им самим издательства — “Гли­на”. Всего Ганин выпустил таким способом 11 книг. Естественно, тираж их был крайне мал, и сейчас эти сборники, хранящиеся в Вологодской областной уни­версальной научной библиотеке, являются библиографической редкостью.

Конечно, Ганин хотел бы видеть свои книги напечатанными не только “са­модельным” способом, но и изданными значительным тиражом в централь­ных издательствах. Может быть, в надежде реализовать это стремление поэт в 1923 году отправляется в Москву. Поездка в столицу была вызвана и необ­ходимостью заработка, так как семье Ганина катастрофически не хватало средств к существованию. В Москве поэт “оказался в крайне отчаянном поло­жении: без работы, без комнаты, без денег”[3]. Он тщетно пытается устроить­ся на службу, найти хоть какой-нибудь источник дохода, ведь “дома осталась ни с чем жена и двухлетняя дочь, перенесшая летом тяжелую дизентерию. А жена всё ещё тосковала о маленьком сыне, умершем в то же время и тоже от дизентерии”[4].

Ганин вступает в столичный литературный мир, активно общается с Есе­ниным и другими новокрестьянскими поэтами, а также со многими предста­вителями тогдашней художественной интеллигенции. Ежевечерние собрания в общежитии писателей, потом, по словам Ганина[5], “галдёж до двух часов но­чи” в кафе “Стойло Пегаса”, потом — “если в состоянии мы были двигаться” — “кручение до шести часов утра” в ночных чайных. Ганину всё это было тяже­ло, его вовсе не привлекала такая жизнь с бесконечными кутежами и ночны­ми весёлыми сборищами. Ему хотелось спокойно работать, он вынашивал планы нескольких крупных драматических произведений из римской истории и, кроме того, начал писать “большой роман, который бы охватывал жизнь России в целом за последние двадцать лет и действие в котором разыгрыва­ется, в отличие от всех существующих романов, не на любовной интриге, а на социально-экономических условиях”[6]. Одним словом, “хотелось работать, но не было стола, чтобы присесть и записать пережитое”, поэтому длился “пья­ный угар и смертельная тоска”.

Участники шумных богемных собраний порой вели себя крайне неосмот­рительно, а иногда и нарочито независимо, даже вызывающе. Известно мно­жество скандалов с участием представителей творческой среды того време­ни. Например, широкий резонанс в соответствующих кругах Москвы получил арест в ноябре 1923 года четырёх поэтов: С. Есенина, С. Клычкова, П. Ореши­на и А. Ганина. Якобы поэты, сидевшие в кафе за кружкой пива, позволили се­бе какие-то рискованные высказывания, а гражданин за соседним столиком подслушал их разговор и вызвал милицию, требуя ареста “преступников”. Над поэтами состоялся товарищеский суд, им тогда лишь пригрозили, но ос­тавили на свободе. Ганину свободу и жизнь оставили ненадолго: уже в следу­ющем, 1924 году поэт вновь был арестован, а 30 марта 1925 года расстрелян.

Алексей Ганин был осуждён как глава “Ордена русских фашистов” — вы­мышленной организации, которая, естественно, не существовала и не могла существовать в 1924 году. Поводом для ареста послужил якобы найденный у Ганина программный документ “Ордена” — тезисы, озаглавленные “Мир и свободный труд — народам”. Согласно “Протоколу допроса гражданина Гани­на Алексея Алексеевича” (опубликованному в 1992 году журналом “Наш совре­менник”), поэт утверждал, что тезисы представляют собой набросок к буду­щему роману и отражают взгляды отрицательного героя — противника совет­ской власти. “Объединяя случайный материал, повторяя собранные мной из официальных изданий, из случайных фраз и белогвардейских листовок для моей работы “тезисы”, я полагал, что не делаю особых преступлений. В этих тезисах я не выразил никакой государственной тайны, потому что никакой тайны я не знаю”[7]. Как отмечает проф. М. М. Голубков, рассуждая о причи­нах ареста Алексея Ганина, “сейчас уже кажется очевидным, что истинной причиной были не сфабрикованные политические дела и ярлык фашиста, на­вешанный на поэта, но нетерпимость большевиков к тому мироощущению, которое смогли воплотить в своем творчестве писатели, выдвинутые русской деревней в ряды великой русской литературы”[8].

Алексей Ганин реабилитирован посмертно в 1966 году.

В литературоведении Алексея Ганина относят к числу поэтов новокресть­янского направления. Действительно, его художественный мир во многом близок поэтике Н. Клюева и С. Клычкова, С. Есенина и П. Орешина, А. Ши- ряевца и П. Карпова. Эти люди родились и выросли в деревне, прекрасно знали крестьянскую жизнь, которая и была плодотворной почвой, взрастив­шей их талант. Естественно, мир деревни органично вошёл в лирику этих по­этов. Так, у Ганина есть целый ряд стихотворений, связанных с темой земле­дельческого труда или поэтически отражающих крестьянский быт.

Жизнь русского села для Ганина — не просто предмет восхищения, нос­тальгических размышлений или лирической рефлексии. За поэтическими описаниями покоса или пахоты, примет сельского обихода, всего размерен­ного и мудрого уклада деревенской жизни стоит глубокий нравственный смысл: поэт убеждён в том, что именно крестьянство является хранителем русской духовности, подлинным нравственным оплотом нации. Эта идея ста­новится определяющей для всего творчества Ганина, и практически любое его стихотворение становится подтверждением тому. Наиболее ярко эта система представлений выражена в поэме “Памяти деда” (1918). Поэма описывает жизнь человека как непрерывный труд, но этот труд — светлый, радостный и здоровый. Жизнь Деда — крестьянина, землепашца, — казалось бы, проста и незатейлива: “не завидней онучи”. Каждое утро, рано-рано, когда на небе ещё звёзды “ныряют в глубокое Сине”, Дед уже встаёт, “выедет, было, на пашню и пашет”. Не забавляясь пустыми рассуждениями, не задумываясь “о концах и началах”, человек возделывает землю и живёт плодами своих тру­дов. Дни Деда идут своим чередом, в заботе о хлебе, в согласии с миром и с собою, и так же, как естественно и гармонично шла его жизнь, приходит и смерть. Собственно, в поэме кончина Деда ни разу не названа смертью — он лишь “уснул”, “задремал” под божницей, и это будто даже не смерть обычно­го человека, а “успение” святого. Сквозь дремоту Дед “видит: из груди, что ветер, летит лебединое стадо — // Земные заботы, печали”[9], — и в избе усоп­шего Деда становится тихо и празднично, как в церкви. Дед в поэме Ганина — это ещё один образ в галерее праведников русской литературы, стоящий в одном ряду с соответствующими героями Н. Лескова и А. Чехова, А. Плато­нова и А. Солженицына.

Поэма написана свободным стихом, в метрическом складе которого, од­нако, явно ощущается ориентация на гекзаметр. Отдельные фрагменты поэмы написаны именно гекзаметром, со строгим соблюдением его метрической схемы:

Хочется Деду внучонка позватьи не родится слово.

А день широко разгулялся под небом глубоким и синим, и Сивку впрягли уж другие распахивать вёшные нови.

Всё на селе, как и прежде, лишь по-новому гвозди, чуется, кто-то вбивает, и пилят сосновые доски...[10]

Обращение поэта к гекзаметру, естественно, вызывает в сознании чита­теля ассоциации с античным эпосом, но не с гомеровским, а, скорее, с геси- одовским — с поэмой “Труды и дни”. Значительная часть этой поэмы посвя­щена описанию труда земледельца — труда, который должен восприниматься человеком не как тягостная обязанность, а как исполнение божественных ус­тановлений. “Вечным законом бессмертных положено людям работать”, — ут­верждает Гесиод. “Всюду начертано: зверю таиться в лесах и следить за до­бычей... // А человеку в трудах украшаться под небом”, — рассуждает герой  поэмы Ганина. Гесиод рассказывает, как должен жить разумный земледелец: быть прилежным в работе, больше успевать сделать в тёплое время года, ког­да земля щедро дарит человеку свои плоды, загодя готовиться к зиме. Хоро­ший хлебопашец знает и многочисленные приметы, понимает, как связаны между собой те или иные природные явления. Таков и Дед:

Глянет на поле. И где-то далече-далече в поле кричат журавли...

И Дед уже знает по крику: будет ли вёдро, будет ли непогодь ныне [...] Всюду приметы, кто в тысячный раз просыпается в красной заботе о хлебе. Старому Деду раскрыта зелёная книга земли.

Вместе с тем, несмотря на явно ощущаемый идейный и “стилистический” параллелизм, у Ганина смысловой доминантой всё же является христианское сознание необходимости исполнять свой долг на земле, ощущение жизни как крестоношения, а не просто готовность трудиться, чтобы быть более богатым и счастливым.

Такое понимание цели и смысла труда и любой человеческой деятельно­сти характерно для Ганина и вполне согласуется с идейным миром новокрес­тьянской поэзии в целом. Ганин никогда и не отрицал своего внутреннего род­ства с поэтами “крестьянской купницы”[11], но всё же ни с каким из современных ему художественных течений своё творчество не соотносил, называя себя “романтиком начала XX века”. Его мироощущение и вправду было романтиче­ским: ожидание и жажда чуда, вера в поэта и всесилие его слова, восприятие природы как средоточия красоты и мудрости бытия. В значительно меньшей степени отразилась в лирике Ганина темная сторона романтического мирочув- ствования — демонизм, богоборческие порывы, надломленность и ирония. Безусловно, Ганин — поэт широчайшего спектра настроений: от ликования и восторга до высокого трагического пафоса, но доминирует в его творчестве всё же светлая нота. Лирика Ганина, при всём её разнообразии и богатстве настроений, по большей части яркая, праздничная, цветистая, она наполнена свежестью и душевным здоровьем. Жизнь Ганина не была лёгкой — он пере­жил революцию и гражданскую войну, на протяжении 20-х годов жил под по­стоянной угрозой ареста, — но, несмотря на это, поэту удалось сохранить в се­бе любовь и доверие к жизни. Это был ни в коем случае не тот примитивный оптимизм, который А. Блок назвал миросозерцанием “несложным и небога­тым”. Это было мудрое приятие жизни, основанное на глубокой религиозности.

А. Ганин является одним из самых ярких и мощных православных худож­ников своего времени. Религиозное чувство и религиозный идейный строй пронизывают его поэзию — от ранних стихотворений до произведений 1920-х годов. Ганин — поэт христианского сознания, воспринимающий мир как сре­доточие любви Божьей и чудес Божьих, и именно это определяет художест­венную и мировоззренческую систему его лирики.

Один из ведущих образов (и одновременно — одна из ведущих идей) его творчества — это Любовь. С идеей Божественной Любви, которая наполняет весь мир, в лирике Ганина неизменно соединено представление о безгранич­ной Божьей милости и доброте. В личной, индивидуальной вере поэта, если судить по его стихотворениям, превалирует именно этот аспект, идея же предстоящего Суда, неминуемого воздаяния за грехи становится для него чем-то абстрактным, неким символом, но никак не тем грядущим, что дейст­вительно ожидает любого человека после смерти.

Яркое подтверждение сказанному — поэма “Воскресение” из сборника “В огне и славе”. Это поэма о Втором пришествии Христовом и конце Мира, своего рода поэтическое толкование Апокалипсиса. Поэма состоит из двух ча­стей: первая описывает поэта, спящего “могильным сном”, заточенного “в холодный гроб”. Во второй части лирический герой слышит призыв: “От­крой глаза и выйди вон из гроба”, — и, покорный зову, восстаёт и видит апо­калиптическую картину:

 

Бежала ночь на небесах червлёных,

Два солнца спрятались за красный лес,

Язык огня от жертвенников чёрных,

Шумя, как вихрь, летел в глуби небес.

Из всех гробов, проглоченных ночами,

Горя тоской, по огненной реке

Воскреснувшие тихо шли рядами,

И каждый нёс дела свои в руке'.

 

“Дела” людей, которые они несут на суд Божий, — это скорбь, “чёрное зло”, “томительный недуг”. Люди в страхе ожидают своей участи, но “час суда никто не вострубил”: Господь решил не судить “ослепнувшее стадо”, а простить весь Мир и даровать всем благо вечной жизни. Своим крестным страданием Христос уже искупил грехи всех людей, и теперь “язвой рук” Он благословляет человечество, дарует всем прощение.

Трактовка евангельского Слова именно в таком ключе чрезвычайно харак­терна для Ганина. Она, может быть, не обладает догматической точностью, но глубоко отражает одну из важных граней народных православных пред­ставлений о Христе: неисчерпаемость Божьего милосердия, всепрощение, Он — Господь, взирающий на мир “с ласковой отрадой”. Именно такой круг религиозных представлений отражён и в другом стихотворении Ганина — “Гору скорби День взвалил на плечи...” из цикла “Вечер”. По смыслу это стихотво­рение явно разбивается на два раздела, сходных по образному наполнению с разделами “Воскресения”. В первых строфах стихотворения описывается День. Ганин во многих стихотворениях пишет это слово с заглавной буквы, вкладывая, по всей видимости, в него целый ряд значений: это и любой день любого человека на земле, это и ежедневно занимающие ум человека суета и заботы, печали и радости. В стихотворении, о котором идёт речь, День — это скорбь, тщета и пустой шум:

 

Гору скорби День взвалил на плечи,

В суете душа весь день купалась,

И людские речи, будто мухи,

О тщете с полуденья жужжали[12].

 

Но вот День уходит, суета и скорбь “ниспадают” с души. Теперь лириче­ский герой новым, чистым взором смотрит на мир, “погружаясь в тайны ми­розданья”. Он слышит, как Прамать-земля обращает к Саваофу молитву о своих “чадах неразумных” — погрязших в заботах людях. И Господь повеле­вает “силам яснокрылым” ниспослать всем обитателям Земли утешение:

Чтоб в земном во чреве-океане Всяка тварь отныне веселилась И вовек, как злак, произрастали В человеках мир, благоволенье.

“Любовь Пропятая” искупает все грехи Мира, поэтому люди прощены и утешены, а Земля — “ласкова” к своим обитателям. Не только в идейно-об­разном строе этого стихотворения, но и в его формальном устройстве выра­жается глубокая укоренённость автора в народной традиции: по внутренней организации и стилистике оно явно ориентировано на духовный стих — фоль­клорный жанр, представляющий собой лирическую песню-сказ, толкующую евангельские или библейские сюжеты. Стихотворение Ганина, как и духовные стихи, не имеет рифм (это верлибр) и лишено жёсткой метрики. С жанром ду­ховного стиха его роднит и специфика образного ряда: образ матери-земли, страдающей за своих чад, образ “солнечного камня”, восходящий к часто упоминаемому в духовных стихах “Алатырь-камню” или “бел-горюч камню”, обладающему, согласно народной мифологии, чудесными свойствами. С ду­ховным стихом стихотворение Ганина сближает и то, что в нём ощущается скорее не ортодоксально-православный, а апокрифический дух: Праматерь- земля, молящаяся “солнечному камню” и одновременно — Богу Саваофу, серафимы, ходящие “по заре” и укрывающие землю “Божьей ризой”. Для этого стихотворения характерно идущее опять же от фольклорной тради­ции предельное сближение Божьего и человеческого мира. Столь же, а может быть, ещё более явно это сближение чувствуется в другом стихотворении из того же цикла — “Отгони свои думы лукавые...”, — где Господь совсем рядом с людьми, и Его можно увидеть. Бог здесь — это не повелевающий Саваоф, как в предшествующем стихотворении, а “Учитель и ласковый Брат” (эпитет “ласковый”, встречаемый уже в третьем стихотворении, является одним из любимых у Ганина). Весь Мир же, вся Земля — это храм, где служится Боже­ственная литургия: звёзды видятся поэту горящими свечами, небо представ­ляется клиросом, с которого льётся ангельское пение, а покрытые утренней росой травы — причастниками.

Для христианского сознания необычайно значима категория чуда. В по­этическом мире Ганина она неизменно присутствует, как, например, в стихо­творении “Предутрие”. Наступающий рассвет описывается здесь как чудесное явление, как дар Божий, в ожидании и предвкушении которого природа пре­бывает в молитве: “ласковый ручей, перебирая чётки, // поёт, молясь судь­бе, // серебряный псалом”. Природа в этом стихотворении не просто ожива­ет, а одушевляется, наполненная божественным присутствием.

Приход весны для поэта — тоже чудо, как и наступление рассвета. Стихо­творение “Сегодня целый день я пил Твоё дыханье...”[13] своего рода гимн на­ступающей Весне, молитва к Ней. Стихотворение заставляет читателя вспом­нить о блоковской поэтике: весна у Ганина — это одновременно и божество, и благо, и воплощение красоты Мира, и объект восхищенной любви и прекло­нения поэта. Это стихотворение может быть прочитано как своеобразное пре­ломление темы Вечной Женственности, соловьёвской Души Мира. Речь идёт, конечно, не о заимствовании Ганиным образно-тематического ряда стихотво­рений Блока или Соловьева, а, скорее, о некоем взаимодействии с симво­листской поэтикой, в орбиту которой были так или иначе вовлечены практи­чески все поэты Серебряного века. Для Ганина подобное взаимодействие бы­ло тем более естественно, что его образный мир во многом связан с этим ху­дожественным направлением, хотя его вряд ли можно было бы однозначно охарактеризовать как поэта-символиста. Как отмечает Ст. Куняев, Ганин “со­здал в своей поэзии своеобразный сплав народного и глубоко интеллигентно­го, модного в те годы символического понимания мира”[14].

Ключевым для русского символистского искусства является, как извест­но, идущее от Вл. Соловьёва (а у него, в свою очередь, сформированное на основе идеалистических учений) представление о двоемирии: существовании земного, бренного мира и высшего, вечного. Поэт — посредник между двумя мирами, он способен увидеть в здешнем, тленном мире отзвуки того, совер­шенного, услышать отзвук его “торжествующих созвучий”. Русские поэты- символисты в значительной степени опирались на это учение, и в лирике Ганина также можно обнаружить связь с соловьёвскими представлениями. В частности, стихотворение “Я прихожу к тебе мечтать...” из цикла “Красный час” — это стихотворение о двух мирах: “отчизне” поэта — заоблачных высях, где поэт “в вихрях солнечных летал” и “песней ткал судьбу миров”, и бренном мире, “земных селениях”, куда явился поэт, приняв “образ человечий”. Твор­чество — не что иное, как воспоминание поэта о “забытой отчизне”, мечта о ней и тоска по ней. Стихотворение насыщено символистской риторикой: “по­жар мирских восходов”, “кончины и начала”, “взмахи огнепальных крылий”, “роща лунных чарных лилий” и т. д. Те неологизмы, которые встретились в перечисленных словосочетаниях (“огнепальные”, “чарные”) заставляют вспомнить о символистском словотворчестве, например, о лексических экс­периментах В. Брюсова или К. Бальмонта. Элементом символистской поэти­ки является и особое внимание поэта к цвету, к свето-цветовому строю сти­хотворения: здесь это цвета “нездешней” яркости — преобладает золотой с его вариантами (солнечный, огненный, “огнепальный”), а кроме него — ярко- алый, голубой и те диковинные цвета, которые каждый читатель представит себе по-своему (как выглядят, например, “лунные чарные лилии”?).

Вообще тема цвета в стихотворениях Ганина — это предмет специального изучения[15]. Ганин — поэт многокрасочный, почти каждое его стихотворение имеет неповторимый колористический облик, который складывается из сочных цветовых сочетаний: золотой, алый, синий, белый. Цвета в лирике Ганина не только глубоко символичны, но и ориентированы во многом на православную иконописную традицию. Так, красный или алый — один из любимейших и на­иболее частотных цветов у Ганина — в иконописи символизирует любовь, ра­дость, благо и торжество вечной жизни (хотя может иметь и другое значение: красный — цвет крови, мученичества). В стихотворениях Ганина этот цвет оз­начает ликование и свет, новую жизнь. Иногда красный и его оттенки харак­теризуют у Ганина абстрактные понятия — “алая радость”, “ярко-ал” поэтиче­ский полёт в стихотворении “Я прихожу к тебе мечтать...”. В этом случае цвет становится чистым символом.

Символическое значение часто обретает и белый цвет, который в иконо­писи является цветом чистоты и святости, символом Божественного света. В “белоснежной” одежде появляется в стихотворении “Отгони свои думы лу­кавые. .. ” сам Христос.

Наконец, самый частотный, на наш взгляд, цвет в поэзии Ганина — золо­той. На иконе этот цвет символизирует Бога Саваофа. В лирике Ганина, в со­гласии с православной традицией, золото — атрибут Божественного: “златой крест”, “золотой херувим”, “золотые пальцы Саваофа”. Вместе с тем, прист­растие Ганина к образам золотого сияния, солнечного света, огня роднит его и с символистским искусством, особенно с К. Бальмонтом и композитором- символистом А. Скрябиным. Речь идёт не просто о случайном сходстве, об использовании аналогичных средств поэтической выразительности. Ганина и Бальмонта, Ганина и Скрябина связывает глубинное родство поэтики и худо­жественного мышления. У всех троих огонь — всесильная творческая стихия, а поэт (у Скрябина — музыкант, и он же поэт, вообще — Творец в широком смысле слова) — демиург, вершитель судеб мира, источник и средоточие все­ленской энергии. У Ганина в стихотворении “Я прихожу к тебе мечтать... ” по­эт — это прорицатель, творец и судья, он “песней ткал судьбу миров, // ве­щал кончины и начала”. В художественном мире Ганина сам поэт и есть ис­точник очистительного огня, который сжигает “всё, что сумрачно и тленно”.

Стихия огня — атрибута поэтического всесилия — господствует и в стихо­творениях сборника “Священный клич”, где поэт-демиург, искупитель мира, ведёт за собой всех “детей земли”. “Огненное слово” поэта воскрешает умер­ших, они восстают из “тесных гробов”, и вся Вселенная, преображаясь, пы­лает: “огненный взлёт ураганов”, “алые тучи”, “звёздные костры”.

В стихотворениях сборника “Священный клич”, написанных в 1916-1918 годах, философская тематика, осмысление сущности поэтического творчества соединяется с размышлениями на самые животрепещущие для то­го времени темы — о происходящих в стране революционных событиях. Судя по стихотворениям тех лет, Ганин воспринимал революцию неоднозначно. С одной стороны, поэт, по-видимому, осознавал историческую неизбежность происходящего: неслучайно в стихотворении 1918 года “Гонимый совестью не­зримой. ..” он говорит о чём-то “неотвратимо роковом”, что постигло родную страну. Поэт, как представляется, был готов признать не только неизбеж­ность, но и справедливость того, что совершалось тогда в России. Известно, что в 1917 году Ганин вступил в ряды Красной Армии (служил фельдшером в госпиталях Северного фронта). Стихотворения, созданные в этот период, го­ворят о том, что революция воспринималась Ганиным как акт справедливого мщенья, “священный бой”, “священный гнев”. Подобное, романтизирован­ное, восприятие было свойственно многим представителям творческой интел­лигенции на начальном этапе революционных событий. Как отмечает проф. Е. Б. Скороспелова, «крестьянские поэты встретили Октябрь как весть о возрождении родины, как надежду на особую нравственно-эстетическую роль русского крестьянства — хранителя самобытных национальных начал”, и лишь потом для них стало очевидно другое: “истребление крестьянской куль­туры, необратимая деформация традиционного деревенского уклада”[16]. Ганин пишет в 1917 году стихотворения “Мужайся, брат...”, “Братья, плотнее смы­кайте ряды!” (цикл “Священный клич”) — это и своеобразные воззвания к борьбе, и воодушевление битвой, и призыв выше взметнуть “факел красный, наш красный стяг”. Поэт, зовущий к бою, помнит о том, что за пролитую кровь придётся отвечать перед Богом, но считает, что сражающиеся за пра­вое дело не будут осуждены: “да не смутится боем, кто верит в свет”. Моло­дой поэт первоначально видел революцию в романтических и, одновременно, былинно-сказочных тонах: он зовёт надеть “доспехи”, взять “меч” и ринуться в “сечу” — бить орду врагов, что “ползут” “из тёмных нор”. Подобный мета­форический ряд напоминает и о Блоке[17], творческий диалог с которым, безус­ловно, присутствует в лирике Ганина. Может быть, взаимодействие с Блоком ощущается ещё более остро в тех стихотворениях, которые отражают другую грань восприятия Ганиным революционных событий: поэт не мог не видеть трагическую сторону происходящего, не осознавать, какой ценой совершают­ся исторически неизбежные, но от этого не менее страшные и кровавые ре­волюционные потрясения. Трагическая сторона восприятия революции отра­зилась в целом ряде стихотворений тех лет, и одно из самых характерных из них — “Гонимый совестью незримой...”, впервые опубликованное под назва­нием “России” в 1922 году. То, что происходит с Родиной, поэт воспринима­ет как дьявольское наваждение, разгул бесовских сил:

А по лесам, где пряхи ночи сплетали звёздной пряжей сны, сверкают пламенные очи и бич глухого сатаны.

 

В стихотворении отчётливо ощущается “блоковский” образный ряд:

Опять над Русью тяготеет Усобиц княжичий недуг,

Опять татарской былью веет От расписных узорных дуг.

И мнится: где-то за горами В глуби степей, как и тогда,

Под золочёными шатрами Пирует ханская орда[18].

 

Строки, завершающие стихотворение, — “Но чует сердце огневое: // Ты станешь сказкой для веков” — имеют символический смысл и, как и любой символ, поддаются широкому спектру трактовок. Поэт, по-видимому, надеет­ся, что на его родине после тяжёлых потрясений настанет покой и благоденст­вие, он верит, что “крестная мука”, которую претерпевает Россия, приведёт к очищению и благу. Вместе с тем, вера в грядущее обновление, безусловно, не снимает для поэта трагизма настоящего дня.

Сходный ряд идей лежит и в основе поэмы “Сарай”, написанной в том же 1918 году. Как полагает проф. Н. М. Солнцева, “написана она (поэма — Д. К.) была как бы ради одной фразы: “В кумире дьявол обнаружился”[19]. Как и рас­смотренные выше стихотворения, поэма посвящена, как представляется, размышлениям о революции. Лирический герой оказался горько обманут в своих ожиданиях: он жаждал Добра, а встретил посланца тёмных сил, при­ведшего героя на страшное пиршество зла. Перед читателем разворачивает­ся жуткая картина чёрной мессы: пляшущие трупы, кровавая каша, гниль и смрад. Кульминацией стихотворения становится эпизод поистине ужасаю­щий: дьявол, который пожирает детей — безвинных жертв кровавого разгула. Сама собой напрашивается трактовка этой метафоры: дьявольская, разруши­тельная сила — это революция, в жерле которой гибнут тысячи людей. И всё- таки эту поэму нельзя назвать абсолютно пессимистической. Даже в самом разгаре чёрной мессы лирического героя не покидает проблеск надежды, символ которой — звезда, глядящая в щели сарая. Звезда — знак божествен­ного присутствия, знак Христа и Его искупительного страдания. Торжество сил зла — лишь временно, и вскоре последует очищение и обновление, так же как и за распятием Христовым последовало Воскресение. Надеждой на из­бавление от зла звучит и финальная строфа стихотворения: герою всё-таки удаётся спастись, покинуть дьявольское пиршество. Наконец, последние строки — образ неба, “беременного красотой”, — также дают основание пред­положить скорое “рождение” красоты и приход вместе с ней гармонии и бла­га. Подобного рода глубинный оптимизм характерен для Ганина. Несмотря на революционные потрясения, свидетелем которых он стал, поэт глубоко верил в разумное и гармоничное устроение мира, в то, что всё происходящее есть, в конечном счете, реализация Божественного замысла.

Не только общий ход истории, но и жизнь каждого отдельного человека, как полагал Алексей Ганин, подчинена осуществлению Высшей Воли. Своё предназначение выполняет и поэт, суть труда которого состоит в том, чтобы брать (“красть”, как говорит Ганин в поэме “Мешок алмазов”) у Бога сокро­вища, щедро разбросанные им по всей Земле, и тут же возвращать ему — стихами. “И солнце, и луна мне платят дань всечасно, // земля в моей руке, хоть сам я сир и мал”, — говорит поэт о тех сокровищах Божьего мира, кото­рые всегда открыты любому взору и которыми всё же владеет поэт, претво­ряя их в “звонкий звёздный дождь” слов и строк. Часть строк Ганина мы уже никогда не сможем прочесть — значительная доля его наследия безвозвратно утрачена, но и то, что дошло до сегодняшнего дня, является ценнейшей стра­ницей в книге русской поэзии XX века.

 

1 “К тебе пришёл я, край родимый...”. С. 320.

 

Впервые опубликовано в журнале «Наш современник»



[1] Цит. по: Кондакова М. А. Воспоминания о брате А. А. Галине (1979). Опублико­вано как приложение к ст.: Тихомиров С. А. Возвращение к читателю// “К тебе пришёл я, край родимый...”. Книга о судьбе и творческом наследии вологодского поэта Алексея Ганина. Вологда, 2005. С. 32.

[2] Подробно о способе печати Ганиным своих произведений в Вологде см.: Деми­дова Е. Л. Литографированные издания Алексея Ганина // Там же. С. 101-108.

11 “Наш современник” № 8

[3] Протокол допроса гражданина Ганина Алексея Алексеевича (Предисловие Ст. Ку- няева) // Наш современник. 1992. № 4. С. 160.

[4] Там же. С. 161.

[5] Там же. С. 161.

[6] Там же. С. 160.

[7] Там же. С. 166.

[8] Голубков М. М. Мешок алмазов. Алексей Ганин и книга о нём // Историк и ху­дожник. 2008. № 3. С. 54.

[9] “К тебе пришёл я, край родимый...”. С. 331-335.

[10] В ряде изданий поэмы графически строки выглядят несколько иначе: большая часть из них разбита на два-три кратких отрезка. Подобное дробление могло быть вызвано исключительно техническими причинами. Характера метрики это нисколько не меняет.

163

[11] Данный аспект поэтики Ганина рассмотрен в ряде исследований: Голубков М. Ме­шок алмазов. Алексей Ганин и книга о нём // Историк и художник. 2008. № 3; Дю­жев Ю. “Нас выслала вечность, вскормила изба” // Север. Петрозаводск, 1998. №10; КуняевСт. Жизнь и смерть поэта// Ганин А. Стихотворения. Поэмы. Роман. Архангельск, 1991; Михайлов А. Пути развития новокрестьянской поэзии. Л., 1990; Парфёнов Н. Алексей Ганин и его литературная судьба // Север. Петрозаводск, 1973. П 9.

[12] “К тебе пришёл я, край родимый...”. С. 273.

[13] Сегодня это стихотворение известно читателю в двух вариантах. Источник одного из них — конволют, изготовленный А. Ганиным, источник другого — прижизненная публи­кация этого стихотворения под названием “У косогора” в сборнике: Ганин А. Былин­ное поле. М., 1924.

[14] Куняев Ст. Жизнь и смерть поэта // Ганин А. Стихотворения. Поэмы. Роман. Ар­хангельск, 1991. С. 13.

[15] См., напр.: Судаков Г. В. Живописное слово поэта // “К тебе пришёл я, край ро­димый...”. Книга о судьбе и творческом наследии вологодского поэта Алексея Гани­на. Вологда, 2005.

[16] Скороспелова Е. Б. Русская проза XX века: от А. Белого (“Петербург”) до Б. Па­стернака (“Доктор Живаго”). М., 2003. С. 66.

[17] Главным образом, о цикле “На поле Куликовом”.

[18] “К тебе пришёл я, край родимый...”. С. 283.

[19] Солнцева Н. М. Китежский павлин. Филологическая проза: Документы. Факты. Версии. М., 1992. С. 229.

 

← Вернуться к списку

Комментарии


Эльза Голованова
19.11.2013 19:57
Огромное спасибо за прекрасную статью. Я физик по специальности и не могу хорошо выразить свои мысли о поэзии. Но как ёмко и очень здорово написано о творчестве моего дяди Алексея Ганина. Спасибо, спасибо, спасибо!
Племянница Алексея Ганина, дочь Марии Алексеевны Кондаковой-Ганиной, ссылки на которую есть в статье.

Людмила Тимошенко (Култышева)
06.05.2020 22:19
Спасибо огромное, очень интересная статья.
Внучатая племянница Алексея Ганина, внучка Анны Алексеевны Ганиной. У нашей мамы, Евстолии Ивановны, одиннадцать детей (Люба, Лена, Надя, Юра, Люда, Марина, Аня, Оля, Ирина, Света, Фёдор). Помню, как мы писали письма тёте Маше и тёте Лене. Мы жили в Узбекистане. В 1989 году связь оборвалась.
Санкт-Петербург 2020г.

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru