История и мы

«Самая лучшая станица в Войске»...

Желающих вспомнить о родных углах (чаще всего по разговорам бабушек и дедушек) нынче немало, но мы печатаем воспоминания казака, который знал, что в родную станицу никогда не вернётся, и оттого все написанное щемит душу. После ельцинского переворота многие наши соотечественники с легкостью переезжают за границу, ищут там комфорт и достаток и по детскому порожку не тоскуют. В один миг наросла другая порода, возжелавшая стать «гражданами мира», и приходится с еще большей горечью пожалеть тех, кого не утешали никакие блага в чужой стороне.

В. Л.

 

Называлась она Роговской — «самая лучшая станица в Войске»... Я хочу рассказать о ней то, что сохранилось в моей памяти: чем я сам жил, как жили другие, что слышал от старших и какую печать наложила родная станица на мою душу в юные годы. Ни время, ни, люди, ни долгие годы скитальческой жизни на чужбине не смогли стереть то, что написано на этой печати: казаком родился — казаком и умри.

Прошло почти полвека, как вместе с другими покинул я свою станицу и родной отцовский дом, но во сне и наяву встаёт она перед моим мысленным взором и из далёкого прошлого светит мне своей бытовой красотой. И утверждает она, что нет более близкого родства, чем родная семья, что нет ничего милее на свете, чем родимый край, и нет более тёплого угла, чем родна хата.

Привольно раскинулась родная станица по левому берегу степной речки Кирпили, одну руку дружелюбно протягивая соседке Ново-Джерелиевской, другую — Марие-Магдалинской пустыне (женский монастырь). Да и в ширину раздалась она, как дородна казачка в зрелые годы. Обогнала «стари гробкы» (кладбище), потеснила ветряные мельницы на окраинах и всё рвалась на просторы. Правый берег реки не был заселён, и мудро поступило станичное «обчество» — там потом прошла железная дорога и избавила станицу от пожаров и других убытков в домашнем хозяйстве. Помню, что некоторые наши старики даже ворчали против железной дороги: на что она нам, жили без неё — даст Бог, проживём и дальше, а то будет давить нам лошадей и телят, та понаедет из города всякая босота и начнёт красть казачье добро... Насчёт босоты старики не ошиблись! Она не только ограбила казачье добро, но и самих казаков лишила права на жизнь. Но это лишь к слову — продолжу свой сказ о станице до нашествия «красной орды». В центре две церкви: одна — старая, деревянная, в форме корабля, ровесница станице, другая — новая, из кирпича, в византийском стиле. Отдельно колокольня, высоко устремлённая в небо. Взберёшься, бывало, на неё со своими сверстниками, посмотришь вокруг: и вся станица, и юрт как на ладони, и в тихую ясную погоду можно было видеть церкви соседних станиц, окружающие хутора и далеко на горизонте синеву закубанских гор.

Между церквами большую площадь занимало 2-классное училище с 5-годичным сроком обучения. При нём большой плодовый сад с питомником и образцовым огородом — труды заведующих училищем: Алексея Филимоновича Овчинникова, донского казака, а потом — Ивана Петровича Зуйко, нашего кубанца. В особые часы они копались в саду и на грядках с молодыми казачатами, учили их садоводству и огородничеству. Те, приходя домой, рассказывали своим тятькам и мамкам, и таким образом устанавливалась связь между школой и казачьим хозяйством. В результате этого в садах казаков начали появляться вместо кислиц и диких груш хорошие сорта яблок и бергамот. Брали черенки в школе и прививали их у себя на дому.

Эта же площадь включала в себя церковно-приходскую школу, которая знала времена, когда старый дьячок учил грамоте наших отцов и дедов по-старинному: «Аз! Буки! Веди! Глаголь!». Две одноклассные школы с 3-годичным обучением были расположены на окраинах станицы: одна на — Лабе, другая — на Слободе.

Рядом с церковно-приходской школой — станичный околоток, где до открытия больницы ведал здравоохранением «знаменитый» фельдшер Макарыч — о нём ещё будет речь впереди. Через улицу, против 2-классного училища, — станичное правление со своими службами: конюшни для племенных жеребцов, сараи для бугаёв и другие хозяйственные постройки. Там выборный хозяин станицы, г-н атаман, служил «обчеству» не за страх, а за совесть. К станичному правлению примыкало здание почты и телеграфа, где по воскресным дням вычитывались письма из далёкого «Джелал-Оглы» и других мест службы «рогивчан».

Кредитное товарищество, два кирпичных дома священников: благочинного о. Иоанна Беловидова и о. Александра Джигиря, большой базар, где почти всю торговлю держали в руках Шахнаровы, Каспаровы, Багдасаровы, Зембильготовы и другие армяне — дополняли главные объекты зданий в центре станицы. От него к окраинам шли широкие улицы, просторные дворы, огороженные дощатыми заборами. Во дворах выбеленные турлучные хаты под камышовыми крышами, а кое-где и кирпичные дома под железом и черепицей, разные хозяйственные постройки, стога сена и скирды соломы и непременные сады и огороды. На всём печать оседлости, домовитости и достатка. Там жили Куци, Круци, Кравци, Кривченки, Гарьку- ши, Глушкы, Головкы, Дзюбы, Денисенкы, Си- доренкы, Сердюкы, Богуши, Бородавкы и много, много других фамилий из славного куреня Рогивського.

По окраинам станицы, как сторожевые вышки, сто ли ветряные мельницы, но с ка-ждым годом всё беспомощнее махали своими крыль ми — их вытесняла вальцова мельница Шахнарова. Восточная сторона станицы примыкала к реке Кирпили, поросшей кугой и камышами.

Небольшая речка, еле заметная на карте, но посмотрели бы вы, когда от осенних дождей и зимних снегов она набухала... «Что твоё синее море»...

Большую службу сослужила она казакам. Это она приютила, накормила и обогрела первых переселенцев Антона Головатого, это она в течение целого века давала камыш дл строительства и топлива, это она подкармливала станицу рыбой и раками, а в дни лихолетья многим спасла жизни. Большим подспорьем служила она и в домашнем хозяйстве казака. На ней кормились и плескались тысячи домашних гусей и уток. Кто жил у самой реки, тот знает её блага. Да и охотникам доставляла она свои радости: в её камышах водилось много диких уток, а зимой прилетали и гуси.

Делилась станица на четыре района: Центр, Лабу, Кут и Слободу. Центр понятно. Кут (куток) — ясно, а вот насчёт Лабы и Слободы вопрос сложнее. Помню, что название Лабы обозначало понятие дальности от центра. «А! Куц?! Это тот, что живёт «аж на самий Лаби»? Возможно, что роговцы в своё время несли службу по реке Лабе — расстояние от Роговской казалось далёким, вот оно и вошло в обиходный язык казаков: На Лаби значит далеко. Что касается Слободы, то тут можно допустить предположение, что эта часть станицы населялась добавочными переселенцами из Слободской Украины. Так или иначе, но это деление в бытовом отношении играло важную роль. Названий улицы не имели, номеров на дворах не было, а разыскивали и узнавали ту или иную фамилию легко и свободно. Достаточно было назвать район, кто кому сват или кум, у кого ряба кобыла — и дело решалось просто. Границы этих районов особенно хорошо знали парубки. Из-за дивчат они устраивали из них форменные запретные зоны. Нужно было обладать большой храбростью, чтобы ночью пробраться из одной зоны в другую для свидания с любимой дивчиной. Смельчак рисковал и шапкой, и бешметом, а то и собственными боками. Днём, разумеется, запрет снимался, и ночные соперники дружески челомкались при встречах и посмеивались над пострадавшими.

Из достопримечательностей станицы надлежит отметить две большие могилы (кургана): одна у гребли через Кирпили со стороны ст. Брюховецкой называлась «черкесской», другая, на Лабе, — «сердечной». С первой было связано предание, что там похоронен какой-то знатный черкесский князь и его по ночам навещают конные всадники. Говорили также и о зарытом в могиле кладе, но охотников разыскивать его не находилось. Молодым казачатам это место внушало определенный «решпект», а матери, дабы угомонить вечером «расходившуюся» детвору, пугали черкесом с могилы. Потом, при постройке железной дороги, эту могилу частью использовали для насыпей. Нашли ли что-нибудь в ней — не помню. «Сердечная» могила получила своё название, как последний пункт, до которого провожали молодых казаков, уходящих на действительную службу. Здесь лились слёзы при расставании. Одни уходили на чужую сторонушку, другие возвращались домой, не досчитываясь одного члена семьи. Вот в кратких чертах внешний облик родной станицы, выражение и краски которого менялись в зависимости от времени года.

Весной она была вся в бело-розовом цвету, пропитанная благоуханием садов, летом утопала в зелени со зреющими плодами. По вечерам бесплатный концерт кирпильских «музыкантов» (лягушек). Осенью падает лист... обнажаются дворы и хаты. По улицам движение, казаки спешат до дождей ссыпать свой «взяток» в амбары. Как корабли по морю, плывут арбы между кошами и станицей, груженные пшеницей. Не будут стоять в очереди казаки за хлебом — их житницы полны, и имеются излишки на вывоз. Есть на что обуться, одеться, снарядить сына на службу, выдать дочь замуж, обновить хозяйство и оправдать домашние расходы.

Пришла зима... Выпали снега, ударили морозы... Станица оделась в белый саван, лишь дым из очагов высоко поднимается к небу, и внутри тепло натопленной хаты в кругу своей семьи отдыхает казак-хлебороб и набирается сил для новой работы. Нелегко ему давался «белый хлеб», и злой иронией звучит укоренившееся мнение о так называемых «казачьих привилегиях». Много нужно было затратить труда, прежде чем этот хлеб появлялся на своём, и чужих столах. И всё же этот труд был благостен — потому что был свободным. Ему я хочу уделить особое внимание.

Казака-воина знает весь свет, но казака-хлебороба зачастую не знают сами казаки. Героизм народов измеряется не только воинской доблестью, но и мирным, гражданским трудом, в котором высшие человеческие добродетели не теряют своей ценности. К ним я отношу веру в Бога, мужество, благородство и умеренность в жизни. В своих воспоминаниях я не даю полной картины казачьей жизни и быта, а ограничиваюсь лишь отдельными зарисовками её характерных моментов, присущих не только моей родной станице, но и другим. Быть может, среди молодых казачьих сил найдутся писатели, которые более полно и ярко восполнят пробел в казачьей литературе, и мои краткие записки послужат им хотя бы маленьким пособием.

Пока ещё живёт старое поколение казаков, наша связь с прошлым не теряется, но когда мы уйдём со сцены, не оставив по себе следов, то нашим потомкам придётся знакомиться с казачеством по иностранным источникам…

 

Из очерка Федора ГОЛОВКО «Нет ничего милее»

Впервые опубликовано в журнале «Родная Кубань»

← Вернуться к списку