История и мы

В гостях у деда Шкарупы

Дед Шкарупа, коренной казак ст. Роговской, участник турецкой войны 1877—1878 гг, жил отдельным хутором в 10—12 верстах от станицы на р. Кирпили. Окружённый семьёй из сыновей, невесток и внуков, он чувствовал себя на хуторе «удельным князем». В станице пользовался всеобщим почётом и уважением, особенно среди молодёжи. Георгиевский кавалер с крестом и медалями, в общественных местах всегда в чекмене, с кинжалом на поясе, бритый подбородок с подусниками, отрывистая речь с постоянной вставкой «Боже, царя храни» — всё это выделяло его из общей казачьей массы, а иного-родние даже его побаивались и заблаговременно снимали шапки. Попробовал бы кто-нибудь из них назвать его в глаза «куркулём» — сразу получил бы «крещение» палкой! Одним словом, дед был «сурьёзный»... Большую дружбу он водил с нашим старшим писарем, через которого мы и получили приглашение поохотиться на диких уток в его владениях. Не раздумывая долго, захватили мы несколько бутылок с «красной головкой», сладкого вина для хозяек, сластей для детворы, специально для деда «турецкого» табаку Асмолова и на общественных тройках покатили на хутор. Собственно, настоящих охотников было три-четыре, а остальные увязались просто для развлечения. В числе первых, в первую голову считался уже известный нам Макарыч, за ним шёл часовых дел мастер Шевченко, потом писарь. Я хотя и был с ружьём, но в серьёзный расчёт не входил — вместо охотничьих сапог имел на ногах «щтиблеты».

Ещё далеко, при въезде на хутор, нас встретила стая собак и атаковала тройки. Каких пород и расцветок тут не было... И волкодав, и медальон, и хорт, и просто «серкорябко»... У того уши обрезаны, чтоб лучше слышал, тот без хвоста, а тот без одного глаза — по-видимому, лишился в «жарком бою». Навстречу вышел сам хозяин и прежде всего цепком разогнал собак, а особо ретивых и «почествовал»... Ну, конечно, ради гостей он был при полном параде. Из хат высыпали домочадцы и бросились распрягать лошадей. Детишки прятали свои мордочки в юбки матерей, стесняясь новых людей, но мы пряниками быстро их расположили в свою пользу. Две-три хаты, сараи, базы, стога сена и скирды соломы, обросшие крапивой и лопухами, где усердно греблись куры, составляли поселение деда. Тут же, недалеко, важный индюк, распустив хвост и крылья, производил сотенное ученье своим подчинённым: он им что-то командовал, а они дружно отвечали. Гусак, шипя на всех и поминутно оборачиваясь, вёл своё стадо гусынь от воды, ему вслед на почтительном расстоянии следовали, переваливаясь, домашние утки. На заборе сушились вентеря и сети для ловли рыбы и раков. Вокруг хутора слышались мычание скота и блеяние овец. «Богат и славен Кочубей — его поля необозримы...» («Полтава» Пушкина).

Любезный хозяин поздоровался со всеми за руку, пригласил в горницу и уже начал было хлопотать насчёт закуски «с дороги», но Макарыч категорически запротестовал: надо было спешить на тягу (перелёт). Всё же несколько минут для приличия мы провели в горнице деда. Просторная комната, в углу образа с лампадой под ними, вдоль выбеленных стен лавки, на стенах масса литографий с портретами государей и генералов. Тут и Скобелев на белом коне, и Гурко и Куропаткин — сподвижники деда по турецкой войне. Стол, кровать с перинами и подушками, пол, вымазанный глиной и застланный домоткаными дорожками, — это всё, что осталось в памяти.

— Ну, ни пера вам... ни пуху... — сказал дед, — а я тут дома чего-нибудь настреляю...

Мы все гурьбой отправились на рукав реки, заросший кугой и камышом. «Настоящие» охотники полезли в неглубокую воду и заняли места. Я из-за «щтиблет» остался на суше, остальные расположились на лужку, весело разговаривая и покуривая. Макарыч несколько раз погрозил им двустволкой — на охоте он священнодействовал. Со свистом пронеслось несколько одиночных уток, за ними последовали цепочки, раздались выстрелы... Я ясно видел, как возле Макарыча, Шевченки и писаря падали убитые утки, но на мен ни одна не налетала — все шли посередине рукава. Мне это надоело, и я, сбросив свои «щтиблеты» и засучив штаны, полез в воду. Пиявки немедленно впились в голые икры, но я не обращал на них внимания и, забыв все 

наставления Макарыча насчёт «позиции», открыл пальбу по всякой пролетающей утке. Ничего нет удивительного, что пару селезней взял и я, расстреляв из 50 набитых патронов добрую половину. Солнце уже начало садиться, а тысячи уток, потревоженных не прошенными в их царстве гост ми, носились над камышами. Две невестки деда с бреднем на плечах и мешком с раками прошли мимо нас к хатам. Ну, будет сегодня пир у деда, и мы не ошиблись...

С темнотой охота прекратилась, охотники вылезли из воды, каждый обвешанный трофеями, и лишь мои два селезня скромно висели у меня на поясе, а многочисленные пиявки — на ногах. «Ну что, инженер... Настрелял?.. Это тебе не астролябию наводить... тут нужно понимать дело...» — острил Макарыч и, спасибо ему, помог мне освободиться от пиявок. С шутками и смехом направились мы на хутор. Там уже ожидали нас. Стол, уставленный всякой снедью: в мисках раки, поджаренные караси, малосольные огурцы, помидоры с луком, а в стороне из казанка вкусно пахло куриным супом. Тут же на вертеле поджаривался молодой барашек. Действительно, дед настрелял куда больше нас... Писарь отбил красный сургуч, ловко «поддал в донышко» и расставил бутылки. Дед снял шапку, набожно перекрестился и благословил вечерю. И, конечно, первая чарка — Георгиевскому кавалеру и фельдфебелю Шкарупе. Дед торжественно взял чарку, обвёл всех глазами и молвил:

— Ну, дай Боже, що гоже, а що не гоже — не дай Боже... Боже, царя храни... — и затем опрокинул её в рот... крякнул... обтёр усы рушником и пригласил всех начинать. Гости не заставляли себя ждать, наполняли чарки и под закуску опрокидывали их куда следовало. Подносили деду вторую, третью... Дед сразу как-то помолодел и пришёл в движение. Рукава его черкески то поднимались, то опускались, как крылья степного орла, собирающегося куда-то лететь. А тут поддал жару писарь:

—        А ну, расскажите нам, как вы турка воевали, Осман-пашу в плен взяли и кавалера за-служили...

Дед как будто только и ждал этого вопроса. Он обвел всех взором, дотронулся до креста, минуту помолчал, как будто собирая мысли в один заряд, чтобы одним выстрелом ответить на все вопросы.

—        Та було... Боже, царя храни... Прилетав в наш отряд на билом кони сам Скобелев... би- лый генерал. Вин був заговоренный — ни пули, ни ядра его не брали... и таку речь держав... «Орлы непобедимые... Государь анпиратор, Его Величество повилив перескочить Балкански горы и повысить руське знамя на воротах Ца- риграда. Завтра у зорю я повыду вас на штурм Плевны... Уповаю на храбрих козакив кубан- цив, шо их предки булы запорожци... шо воны томились у кайданах в турецкий неволе». Ну, як сказав цэ слово, так у менэ прямо мурашкы по кожи полизлы... Ну, думаю, Шкарупа, или ты завтра прославишь свою грудь геройскую, или положишь свой живот за веру, царя и Отечество. Переодився я в чисту сорочку, прочитав «Живый в помощи»... и перед утром в атаку марш... марш. Турки: алла, алла. Мы — ура, ура... оны на нас... мы на них... Пули жужжат, як бжелы, ядра шыпять, як змии, лопаются... то там, то там падают люды... но хиба можно побидыть козачу силу?.. Я з станышниками-ро- говчанами ускочив у неприятельску траншею и начав направо и налево колоть головолобых, а сам крычу: «Боже, царя храни, если хочешь, шоб я тобы жистъ сохраныв, скорийше сдавайся у плен...» Ну, набрали мы их цилый батальон и знамя с полумесяцем захватилы. Тут мини и вышов крест 4-й степени, а медали я раньше получив за разведку.

Мы все закричали деду «Ура!» и поднесли новую чарку. Он выпил и начал постепенно угасать. Невестки бережно взяли его под руки и увели на покой. А пир продолжался... После куриного супа подали барашка, пошли песни, и на сцену выступил Макарыч. В присутствии хозяина он томился второстепенной ролью и решил себя вознаградить. Иван Петрович Чуйко, заведующий двуклассным училищем, решил его разыграть:

—        А ну, Макарыч, теперь ты расскажи нам про твоё геройство, как ты убил за Кубанью десять кабанов, а одиннадцатый загнал тебя на ясень, и на второй день бабы сняли тебя с дерева.

Макарыч был большой рассказчик «необыкновенных случаев», повторяя их в тысячный раз и прибавляя что-нибудь новое. Он и теперь приготовился было рассказать, но Иван Петрович — человек с большим юмором, когда выпьет, не выдержал: хмыкнул через усы и громко заявил:

—        Ну и брешешь же ты, Макарыч...

Все разразились хохотом, и громче всех сам рассказчик.

Но нет такой компании, которая бы не расходилась. Всех начал одолевать сон. Костры, разведённые дл освещени и разгона комаров, начали потухать.

—        Петрыч... А ну, затянем напоследок мою любимую: «Та булы у кума бжелы...», — попросил Макарыч. У Ивана Петровича была пасека, и такие приятели, как Макарыч, часто надоедали ему с просьбой меда, и тогда ныне покойный в шутку им запевал:

 

Та булы у кума бжелы...

Та булы у кума бжелы,

Тру-ды-ли-ли... бжелы.

Та просив кум у кума меду...

Та просив кум у кума меду,

Тру-ды-ли-ли... меду.

Г кум ему дулю, дулю...

 

Этой песней мы и закончили наш пир у деда и на свежем сене под открытым небом улеглись спать. Хутор погрузился в ночную тьму. Тишина... Лишь на реке где-то всплеснула большая рыба, крякнул селезень, да доносился таинственный шелест камышей. Вокруг хутора бдительно несли сторожевую службу собаки.

Проснулись мы утром поздно, на охоту никто не пошёл, а, позавтракав варениками с маслом и сметаной и опохмелившись хорошенько, поехали обратно в станицу. Любезный хозяин проводил нас до межи, мы ещё раз поблагодарили его за гостеприимство и радушие. Последний раз махнув нам цепком, он ушёл на свой хутор.

Кто теперь на этом хуторе и как принимают гостей — не знаю. Но куга и камыши, наверное, остались... Если бы они могли говорить, то лучше бы меня рассказали о жизни и доле казачьей...

 

Из очерка Федора ГОЛОВКО «Нет ничего милее»

Впервые опубликовано в журнале «Родная Кубань»

 

← Вернуться к списку