История и мы

Как качался маятник

Третья Государственная Дума. Группа депутатов от казачества. 1907—1912 гг.

 

III Дума начала свою работу 1 ноября 1907 года, открылась, как и ее предшественница, без особой торжественности, хотя приветствие Николая II, зачитанное товарищем председателя Госсовета И. Я. Голубевым, депутаты встретили овациями. Октябристы и правые с трудом договорились о выборах руководства Думы. Председателем избрали 57-летнего Николая Алексеевича Хомякова, октябриста, депутата от Смоленской губернии, профессионального математика с дипломом Московского университета, поменявшего физику и математику на философию, и поэзию, сына одного из основоположников славянофильства, крестника Н. В. Гоголя, состоявшего в рядах вольных каменщиков. За него проголосовал 371 депутат, против — 9. Николай Алексеевич не новичок в законотворчестве: успел побывать Сычевским уездным и Смоленским предводителем дворянства, директором департамента земледелия, членом Государственного Совета по выборам, членом Государственной Думы 2-го созыва, участник создания и член ЦК “Союза 17 октября”. Личность, на взгляд историков, не яркая, но, видимо, тем и удобная для Столыпина. Забегая вперед скажем, что Хомяков возглавлял III Думу с 1 ноября 1907 по 8 марта 1910 года. Он с трудом согласился стать во главе Думы, вероятно, предвидя многие трудности. Прежде всего, Хомяков не был уверен в поддержке своей партии, ибо принадлежал в ней к левому, очень малочисленному крылу. К тому же и личные качества мешали ему. Он был типичным барином, который, возможно, послужил Тургеневу для образа Обломова. Остроумен, чужд всяким интригам, прямодушен и совершенно не способен к борьбе. Его раздражали в равной степени, как политика правительства, так и собственной партии. Он тяготился своей должностью и после инцидента с министром просвещения А. Н. Шварцем, которому пообещал предоставить слово, но вместо этого сделал перерыв заседания, министр обиделся, уехал из Думы, а Хомякову все надоело и он, на следующий день написал заявление об отставке и 8 марта 1910 года ушел с занимаемого поста.

Его сменил известнейший Александр Иванович Гучков. Авторитет Гучкова был велик. Достаточно сказать, что сначала Витте, а потом и Столыпин приглашали  его в Кабинет министров, предлагая пост министра торговли и промышленности, но Гучков ставил условие — опубликовать общую программу действий правительства, и из-за отказа удовлетворить это его условие, пренебрег портфелем министра. И хотя царь со Столыпиным радовались приходу в Думу Гучкова, а его брата, тоже одного из учредителей “Союза 17 октября,”—в Госсовет, но как увидим, со временем в глазах императора А. И. Гучков стал более грозным врагом династии, чем революционеры.

После отставки Гучкова с поста Председателя Государственной Думы 22 марта 1911 года по собственному желанию, Председателем Думы избрали Михаила Владимировича Родзянко, богатейшего помещика, одного из лидеров октябристов. Родзянко — человек самобытный и противоречивый. Политический противник Родзянко П. Н. Милюков характеризовал его как одну из самых красочных фигур столь богатого событиями последнего двадцатилетия... Впрочем, не будем спешить рассказывать о нем, с Михаилом Владимировичем мы еще познакомимся, он по настоящему развернется в IV Думе.

Вернемся к началу работы III Думы. По соглашению с правыми, октябристы “выторговали” для себя еще и портфель второго товарища председателя. Им стал князь В. Н. Волконский. Правые получили посты старшего товарища председателя (барон А. Ф. Мейендорф), секретаря (И. П. Сазанович) и его старшего помощника (Г. Г. Замысловский). Левым достались портфели только младших помощников секретаря, кадеты и вовсе отказались участвовать в президиуме. Чтобы поднять авторитет III Думы, Столыпин просил Николая II принять депутатов, но тот, наученный горьким опытом, ответил, что пока встречаться рано,  Дума себя еще недостаточно проявила в смысле возлагаемых на нее надежд для совместной работы с правительством.

Дальнейшие события в Думе показали, что царь оказался прозорливым, многие депутаты действительно были настроены не так, как хотелось самодержцу и Столыпину. На деятельности Думы еще сказывались отголоски революции и та социальная напряженность, нестабильность, которые сохранялись в стране. Тем не менее ,III Дума была самой дееспособной, проработала весь положенный ей срок и за 5 лет рассмотрела, в прямом смысле слова, — горы правительственных законопроектов, разработала сотни собственных законодательных предложений, составила и обсудила целый ряд запросов правительству. Правда, часть законопроектов составляли  несущественные, касавшиеся главным образом штатов и бюджетов отдельных учреждений. Такой темп работе депутатов задавал Столыпин, полагавший, что подобная “думская вермишель” будет способствовать приобретению нижней палатой необходимого законодательного опыта. Но вместе с тем Дума приняла и ряд очень важных законов,  повлиявших на жизнь страны.

Послушаем очевидца. В. И. Герье, историк, автор книги “Значение Третьей Думы в истории России” (СПБ, 1912 г.):

“Третья Государственная Дума рассмотрела 2380 (по другим данным, 2571. — Авт.) законопроектов. Каждый из этих законопроектов требовал особого обсуждения. Он передавался в комиссию, где о нем составлялся особый доклад, поступавший на обсуждение Думы. Более важные доклады подвергались трем чтениям, то есть три раза подвергались обсуждению, сопровождающемуся часто продолжительными прениями. К указанному количеству 2380 законопроектов, внесенных в Думу, нужно прибавить еще законопроекты, возникшие в самой Думе, — в числе 205”. (7)

А еще нужно приплюсовать к этому  157 запросов, подготовленных народным представительством правительству. Представляете, какой объем работы! Если бы Дума заседала все 5 лет без перерыва и выходных, то и в таком случае на один день приходилось бы по два документа. Но III Дума не работала как мельница: у депутатов были выходные,  царь приостанавливал ее деятельность для того, чтобы в обход Думе принять иные, нужные ему законы. Да к тому же, как отмечалось выше, в Думе не было единодушия, случались и кризисы, из которых депутаты выходили не сразу.

В ряду таких вопросов, вызвавших очень бурную дискуссию, оказался, в частности, вопрос о сущности государственного строя России. Буря разразилась из небольшого облачка — в связи с обсуждением думского адреса в ответ на приветственную телеграмму Николая II по случаю начала работы III Государственной Думы, а поводом послужил титул Российского Императора — самодержец всея России. Вроде бы мелочь, но это такая мелочь, за которой стояла глобальная проблема — фактически речь шла, о характере политического устройства страны — является ли Россия конституционной монархией или в ней сохранилось самодержавие с некоторым подобием “представительного образа правления”. Впрочем, заглянем  на 5 заседание Думы, вернее, обратимся к стенографическому отчету. Председатель комиссии по разработке проекта всеподданнейшего адреса Государю Императору, Федор Никифорович Плевако, оглашает подготовленный депутатами адрес.

Документ

“Всемилостивейший Государь”!

Вашему Императорскому Величеству благоугодно было приветствовать нас, членов Государственной Думы третьего созыва, и призвать на предстоящие нам законодательные труды благословения Всевышнего.

Считаем долгом выразить Вашему Императорскому Величеству чувства преданности Верховному вождю Российского Государства и благодарности за дарованные России права народного представительства, упроченные Основными Законами Империи.

Верьте нам, Государь, мы приложим все наши силы, все наши познания, весь наш опыт, чтобы укрепить обновленный Манифестом 17 октября Вашею монаршей волею государственный строй, успокоить Отечество, утвердить в нем законный порядок, развить народное просвещение, поднять всеобщее благосостояние, упрочить величие и мощь нераздельной России и тем оправдать доверие к нам Государя и страны”.

Закончив чтение адреса, Плевако информировал Думу, что фракции оставили за собой право высказать суждения по поводу документа и внести в него соответствующие поправки. Первым на трибуну поднялся октябрист А. И. Гучков. “Прошло больше 2 лет со времени дарования народу прав народного представительства, и Ему (царю. — Авт.), не сказано было слово благодарности. И мы сказали себе, что вот это славо благодарности за то, что нам даровано — как бы не называть то, что нам даровано, — это слово должно быть нами сказано, и на нем мы все можем объединиться, -предложил Гучков. — Мы знали, что различна оценка того, что дано. Я принадлежу к той политической партии, для которой ясно, что Манифест 17 октября заключал в себе добровольный акт отречения монарха от прав неограниченности. В Основных Законах мы видели очное исполнение тех обещаний, которые были даны в Манифесте, для нас несомненно, что государственный переворот, который был совершен нашим Монархом, является установлением конституционного строя в нашем Отечестве... Народу даны широкие права, возможность участия в государственном строительстве, возможность участия в общем обновлении и возрождении нашего Отечества”.(8)

Епископ Митрофан, представлявший Могилевскую губернию, от имени правых потребовал внести в заголовок адреса царю следующую поправку: “Непосредственно над обращением “Всемилостивейший Государь” поставить слова: “Его Императорскому Величеству, государю Императору и Самодержцу Всероссийскому”... ибо наш Государь Император, по Основным Законам империи, есть Самодержец, и в непоколебимой верности Ему, Самодержцу Всероссийскому, мы, все члены Государственной Думы, недавно здесь принимали торжественное обещание”.(9)

Кадет Милюков сообщил, что “фракция Народной свободы не вносит на обсуждение Государственной Думы своего текста адреса. Причина этого должна быть понятна... У партии есть свой текст адреса, и этот адрес партии известен: это адрес Первой Государственной Думы... Но партия Народной свободы вполне присоединяется к идее приветствия Монарху в ответ на приветствие, которое было обращено к Государственной Думе, и фракция вошла в обсуждение тех проектов адреса, которые были представлены”. Воспользовавшись обсуждением адреса, Милюков подробно изложил точку зрения кадетов на российскую государственность и обратил внимание думцев, что в документе нет упоминания о конституционном пути, на который встала страна, а говорится лишь о неком абстрактном обновленном Манифестом 17 октября государственном строе. “Наши избиратели, посылая нас сюда, требовали от нас, чтобы придя в Думу, мы спросили, есть ли в России Конституция? (Голос справа: “Нет”). Требование было сформулировано несколько наивно, но в основе его лежит наболевший, мучительный вопрос, на который страна ждет ответа скорого и ясного, и ждет его от Государственной Думы. Но официальные власти боятся даже употребления самого слова конституции, а тех, кто призывает к ее введению, ограничению прав самодержавия, считают преступниками”, — отметил далее оратор. Его прервал голос справа: “Верно”. “Господа народные представители, если это так, то А. И. Гучков есть первый преступник и преследуйте его по этой статье”, — предложил Милюков. — Говорят слово “конституция” есть иностранное слово, — заметил он,-- а кое-кто не любит иностранных слов. Да ведь, господа, и “император”-- слово иностранное. “Монарх”, “царь” тоже иностранные слова и даже “самодержец”, переведено с греческого и привезено к нам южнославянскими архиереями”.(10)

Профессору Милюкову взялся ответить депутат от русского населения Закавказья крестьянин Федор Федорович Тимошкин: “Нам говорят представители партии Народной свободы в лице их вождя господина Милюкова: страна желает слышать слово, слово прямое и окончательное. По словам господина Милюкова, это слово должно быть “конституция”. Я вам скажу, господин Милюков: побойтесь произнесения этого слова. Если вы любите нашу Родину — Россию, то не торопитесь произносить это слово. Если вы его произнесете, вы погубите нашу Россию и погибнете вы сами с ней”.(11)

Как всегда, рьяно ринулся защищать абсолютизм и самодержавие Пуришкевич. “Ваши стремления направлены к тому, чтобы изменить течение той реки, имя которой — Россия, — набросился он на левых,- когда клевеща на нас,  (правых. — Авт.) стремятся изобразить врагами народа в той печати, которая почти сплошь в России захвачена еврейством, когда заподазривают чистоту намерений наших, когда на головы наши косвенно и прямо натравливают безумцев, ведущих родину к духовному и экономическому оскудению, мы говорим им — время покажет, ибо друг народа  это и его злейший враг..., мы знаем твердо сейчас, что не народ хотел беспредельно расширить понимание размера тех прав и свобод, которые были ему дарованы Державной волей Монарха, а что к этому направлялись усилия злонамеренного инородческого меньшинства... Здесь не место и не время поднимать академические споры о сущности самодержавия и понятия неограниченной и конституционной монархии... Для нас Царское самодержавие не деспотия, а просвещенный абсолютизм. Для нас единственной юридической нормой, определяющей и ограничивающей предел Царской власти, является только смысл старой 47-й статьи былых Основных Законов, смысл коих неизменен, статьи, гласящей: “Империя Российская управляется на твердых основаниях положительных законов, уставов и учреждений, от Самодержавной власти исходящих. Мы не требуем, мы не хотим дальнейших толкований, ибо Царь есть высшая правда по нашему разумению, и воля Его не может быть направлена ни на что иное, как только на благо народа. Царь дал нам народное представительство, наш голос, голос русской земли, стал ближе и громче звучать у подножия его трона...” Самодержавие “прихотью единиц уничтожено быть не может”, — заключил Пуришкевич,-- потому надо внести в адрес Государю слово “Самодержавие”, как титул.»(12)

“Да, господа, и мы желаем и желали включить слово “самодержавный” в текст адреса”... — Это уже произносит с думской кафедры Петр Николаевич Балашов, тоже правый. — “Второй вопрос, на котором партия умеренно правых считает необходимым остановиться, — это вопрос о толковании слов “обновленный актом 17 октября государственный строй”. Мы только, что слышали с этой кафедры мнение, что под словами “обновленный строй”, подразумевается строй конституционный. С этим мнением , мы никоим образом не можем”.(13)

Лидер польской национально-демократической партии Роман Валентинович Дмовский отмечает, что в адресе упущен еще один важный вопрос: “Россия не есть государство однородное по своему составу. Кроме русского народа есть в ней другие народы, есть целые части государства с обособленным составом населения, с обособленным социальным строем и с особыми потребностями”... От имени Польского кола, он просит, чтобы после выражения “поднятие всеобщего благосостояния” были прибавлены слова: “удовлетворить справедливые стремления народностей, входящих в состав государства”. (14)

Свою поправку предложил Константин Матвеевич Петров: “В адресе нет ни слова о том бесправном положении, в котором находится многомиллионный трудящийся люд; там нет ни слова, что в государстве нашем нет никаких равно свобод; нет ни слова о том, что пахарь бедствует лишь из-за того, что земля находится в руках других, в руках тех, которые сами ее не возделывают... Для нас, представителей трудовой массы, он, (Адрес. — Авт.) конечно, пригодным быть не может... Мы говорим: пусть III Дума повторит ответный адрес первой Государственной Думы, в котором подробно изложены народные нужды и за который мы можем подавать свои голоса”.(15)

Полемика идет не только вокруг положений адреса, но и вокруг вносимых поправок. Михаил Яковлевич Капустин, октябрист из Казани, считает неприемлемым предложения Дмовского. “Не далее как во Второй Государственной Думе внесен был законопроект о потребностях Царства Польского в виде 24 пунктов. Этим проектом создавалась, так сказать, полная возможность политической автономии. Это желание известной группы польских представителей, но есть ли это справедливое желание польской народности? Этого я не знаю, а потому не знаю, соответствует ли это интересам и положению единой нераздельной России”.(16)

Страсти накаляются. Непримиримых берется примирить известный адвокат, а в данном случае докладчик — Плевако: “Монарх, — он победил соблазн власти и от своего бесконечного могущества выделил долю этих прав народу для того, чтобы вместе с ним работать над его будущим счастьем. Господа, не будем спорить о словах. Нам ли, в обществе, где слишком много людей интеллигентных, нам ли спорить о том, что нужно употреблять известные термины, а не углубляться в объяснения более подробные того, что заключается в том или другом законодательном акте? Мы здесь со стороны представителей народной свободы слышали желание внести в адрес, который представлен был комиссией, термин “конституция” или “конституционный строй”. В адресе не найдено это слово, но между тем изложен взгляд наш на права, которые нам даны, которые соответствуют широкому государственному учреждению, именующемуся Конституцией. Чего же вам еще нужно? Вы хотите непременно слова, и слова, которое еще не сделалось народным...

...И вы, господа правые, едва ли вы правы в ваших требованиях. Если бы вы просили исправления адреса потому, что в Основных Законах сохранился за Государем, даровавшим нам Манифест 17 октября, титул Самодержавного, ничто не могло бы быть высказано против вашего желания...” Но этого титула Плевако там не обнаружил и потому обвинил правых в том, “что споря об этом, вы незаметно спорите не с нами, не с центром, не с вами — простите мне мое выражение, — вы спорите с самим Главой государства... Вместе с вами, господа, я разделяю высокое уважение к Монарху, вместе со всей Думой я думаю то же, и в то же время я скажу вам во имя этого уважения: не прикасайтесь к Помазаннику Божию...”(17)

Выступления Плевако оказало магическое воздействие на депутатов — они приняли адрес. Предложение правых о сохранении в титуле императора слово “самодержец российский” отклонено, но не было включено и упоминание о Конституции. Предполагалось, что сама жизнь со временем определит государственный строй страны и статус Государственной Думы. Но жизнь, как, известно, пошла другим путем, и при упорном стремлении верховной власти сохранить в неурезанном виде свои прерогативы, противоречия между нею и народным представительством не сгладила, а наоборот, придала им форму острого конфликта, усугубившего нарастание политического кризиса режима.

Решение народных избранников не величать царя самодержцем произвело огромное впечатление в обществе. Левая печать ликовала.

Читаем прессу тех дней.

«Речь»: “Дума в ночь с 13 на 14 ноября положила грань межеумочному состоянию великой страны, и на 25-м — месяце российской Конституции объявила, что Конституция на Руси действительно существует”.

“Товарищ” восклицал: “Самодержавие погибло на Руси бесповоротно!”

“Русь” писала о “сошествии на октябристов духа народного”.

“Московский еженедельник” констатировал: “Манифест 17 октября окончательно зарегистрирован в России в памятный день 13 ноября”.

“Новое время” заявляло: “Первая победа левых — неожиданная и громовая. Взамен неудачной осады власти начнут японский обход ее — обход как будто совершенно мирный, лояльный, преданный. — Только позвольте связать вас по рукам и ногам!”...

Николай II негодовал: Дума, за лояльность которой ручался Столыпин и просил принять ее депутатов, посягнула на святое святых — его власть, поставила на голосование и отвергла его титул, закрепленный в Основных Законах. Столыпин же, конечно, получил хорошую головомойку. И он извлек урок из случившегося — сумел повернуть Думу на нужный ему путь. 16 ноября, всего через три дня после памятного голосования по вопросу о самодержце, Столыпин приехал в Думу, чтобы обнародовать программную декларацию правительства. В сущности, премьер, как он сам признался, поднялся на думскую кафедру, чтобы еще раз изложить депутатам то, что излагал и во II Думе, заметив, правда, что условия, при которых приходится работать и достигать тех же целей, не остались без изменения. Видимо, потому и тон выступления Столыпина был иной — жесткий, бескомпромиссный, явно продиктованный желанием продемонстрировать силу и решимость власти. “Для всех теперь стало очевидным, что разрушительное движение, созданное крайними левыми партиями, превратилось в открытое разбойничество и выдвинуло вперед все противообщественные преступные элементы, разоряя честных тружеников и развращая молодое поколение.

Противопоставить этому явлению можно только силу. Какие-либо послабления в этой области правительство сочло бы за преступление… По пути искоренения преступных выступлений шло правительство до настоящего времени — этим путем пойдет оно и впредь”, — заявил премьер.(18)

Правительственную декларацию правые встретили на “ура”, левые — в штыки. В Думе снова поднялась буря. Вот лишь отдельные фрагменты обсуждения.

Читаем стенограмму:

 Н. Е. Марков 2:“... Мы съехались сюда не для борьбы с правительством, а в помощь ему. Мы знаем, что наши труды без содействия правительства ничтожны, а работа министров без нашего содействия совершенно бесплодна. Мы знаем, какие неимоверные трудности пришлось преодолеть правительству, и не только высшему, но и властям на местах, чтобы провести государственный корабль благополучно через бури крамолы, через ураганы разнузданных страстей и преступного, кровавого безумия, раздиравших потрясенную своим несчастием и позором Россию. И приговор истории уже ясен. На страницах своих он воздаст мужественным и честным исполнителям долга, от городового до министра, от рядового до генерала, многие, из которых положили жизнь свою на стезе чести. (Рукоплескания справа и в центре.)

История воздаст и тем, которые, несмотря на тяжесть и опасность своего положения, ежедневно, бессменно, целыми годами не только смело смотрели в глаза лютой смерти, но и перестрадали страдания своих израненных детей. (Продолжительные рукоплескания справа и в центре.) Мы вникнем, господа, в вопрос, достаточно ли обеспечены искалеченные дикой революцией лучшие сыны России; мы вникнем в то, обеспечены ли вдовы и сироты тех, которые пали; и если окажется, что они недостаточно обеспечены, мы же не пожалеем народных денег для исполнения долга совести и чести народной перед этими лучшими сынами отечества. (Рукоплескания справа и центра.)

Но, господа, само правительство, спокойное в исполнении своего долга перед Царем и родиной, сказало вам, что буря еще не вполне утихла, что существует еще скверная мертвая зыбь, которая качает государственный корабль; что корабль этот еще не достиг тихой гавани, где он может исправить свои аварии, что дело вразумления заблудших, успокоение мятущихся и подавление преступных, еще далеко не закончено.

И это естественно: без содействия Государственной Думы, без содействия Думы, строгой к преступлению, гуманной, но, тем не менее, обличающей по отношению к заблуждающимся, правительство не может завершить то дело, которое вручено ему волей Государя Императора — дело умиротворения, успокоения страны и водворения в ней порядка и законности. Это давно желанное содействие, господа, мы знаем, что мы его дадим правительству. Мы поможем подавить анархию и остановить бессмысленное и жестокое пролитие крови людьми-зверьми, которых породила наша разложившаяся семья и наша уродливая школа. (Рукоплескания справа и в центре.) Мы постараемся обеспечить трудящимся честным людям спокойное житье и возможность трудиться; мы постараемся довести страну до мира и порядка. И тогда вы увидите, какие неограниченные горизонты духовного, нравственного и материального преуспеяния откроются пред обновленною волею Монарха Россией. (Рукоплескания центра и справа.)(19)

И. П. Покровский: В третий раз в продолжение полутора лет выступает представитель правительства перед народным представительством, перед Государственной Думой. Мы знаем, как встретили его выход первые две Думы: выражением разочарования, возмущения, встретила первая Дума; молчанием негодования и бурей гневного протеста, встретила вторая Дума; третья Дума в половине своего состава аплодировала представителю того же... (справа и в центре возгласы: больше, гораздо больше. Почти вся.) Почему, господа, позволено воскурять фимиам правительству, которое предстало перед народным представительством, а нельзя его критиковать? Ведь здесь, как правые признали недавно, суд народной совести; так позвольте же, господа, всем здесь равным представителям народа выразить свой взгляд на ту политику, которая сейчас была раскрыта перед нами во всей своей наготе...

Какую политику раскрывало в речи своего представителя правительство перед Государственной Думой? Какую политику проводило оно за истекшие полтора или два года? Мы знаем и постараемся проанализировать эту политику, которая предложена нашему вниманию. Волна, могучая волна общественного движения в России выдвинула в процессе исторического творчества настойчивую необходимость отмены архаического, чиновно-полицейского строя и замену его строем правовым. Та же волна выдвинула для решения, поставила, так сказать, во главу угла, в первый вопрос дня, крупные, радикальные, социальные реформы: устранение того векового попрания прав, во имя которого сто миллионов десятин земли, этого главного национального богатства, сосредоточено в руках кучки лиц для того, чтобы на этих миллионах эксплуатировался труд миллионов крестьянства, проливающего на них пот и кровь.

Дальнейшей задачей, поставленной освободительным движением, была во всем объеме и широте защита интересов труда и трудящихся против эксплуатации и эксплуататоров. Эти политические и социальные проблемы во всем своем величии стали пред духовными очами всего ста тридцатимиллионного русского народа. Одним могучим порывом он стряхнул со своих плеч то ярмо, которое тяготело на нем в продолжение веков; спала пелена с его глаз, спала пелена рабства, и он потянулся к свету правды, любви и счастья, к правовым и законодательным нормам, достойным человеческого существования, к правам гражданства, к праву на труд и праву на продукт труда. Рухнула старая система государственного строительства сверху — из канцелярий, и в 1905 г. 17 октября возникло для России как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силы без одобрения Государственной Думы. Таким образом, рядом с правительством, рядом с исполнительной властью народилась и стала другая власть, власть законодательная, власть народного представительства.

Каковы же были взаимоотношения этих двух властей — власти правительственной, исполнительной, и власти выдвинутой, я говорю, могучим общественным движением, которой предстояла задача выражать желания и нужды народные? Вот и посмотрим на историю этих отношений.

Государственная Дума первого созыва если и не была созвана на основах всеобщего и равного представительства, то, во всяком случае, на основах закона, который распространял избирательные права на широкие слои народных масс, и поэтому естественно, что она явилась продуктом и продолжением освободительного движения. С верой и сознанием громадной задачи, которая ложилась на них, приступили представители первого народного собрания, первой Государственной Думы, к своему великому делу; с верой в нравственную мощь русского народа они единогласно приняли закон об отмене смертной казни, желая одним порывом духа положить конец тому кровавому кошмару, той анархии, которая царила в стране.

Другая задача, выдвинутая освободительным движением, — социальное законодательство тоже было сделано вопросом дня, и на очередь был поставлен земельный вопрос, вопрос о поддержке 80 000 000 населения страны. Эту основную социальную проблему, Государственная Дума первого созыва решила поставить, так сказать, в плоскость такого решения, чтобы ликвидировать, я говорю, ту вековую несправедливость, которая царила в России и давила многомиллионное крестьянство, т.е. она решила необходимость и неизбежность принудительного безвозмездного отчуждения всех земель... (голоса справа: ого!), казенных, удельных, кабинетских, церковных, монастырских и частновладельческих. (Шум справа; звонок председателя.) Заложив два таких фундаментальных камня в основание своей творческой работы, Дума со всем энтузиазмом принялась за продолжение своего дела, насущного дела — законодательной работы для того, чтобы воплотить в законодательные нормы те гарантии правового строя, которые возвещены были Манифестом 17 октября. Таким образом, заря новой жизни заалела над Российским государством.

130-миллионный народ с упованием смотрел на свое первое народное представительство, на первую Государственную Думу. Но на страже деятельности этой Государственной Думы, деятельности представителей народа, стояло правительство, то самое, которое сейчас выступало перед нами. Как же оно отнеслось к этому ясному и определенному выражению народной воли? Выслушало ли, приняло ли во внимание желания, нужды народа и пошло ли по пути удовлетворения их? Нет, народное представительство не встретило сочувствия, не встретило поддержки правительства, а нашло в нем лютого своего врага, правительство, настоящее правительство привилегированного меньшинства, защитник интересов привилегированных классов, понятно, не хотело ни в каком случае допустить и тем более содействовать раскрепощению политическому и экономическому миллионов народных масс. Поэтому оно распустило первую Государственную Думу, пресекло в начале, в корне эту созидательную деятельность народного представительства и бесконтрольно продолжало проводить и осуществлять в жизни, реализовать свою собственную политику. Что же оно дало в период первого междудумья? Вместо отмены смертной казни оно ввело военно-полевые суды (голоса справа: и хорошо сделало), как удачно выразился представитель теперешнего большинства, легализировало карательные экспедиции (голоса справа: и правильно).

Председатель (звонит): Покорнейше прошу не мешать говорить.

Покровский: ...ввело широкое применение расстрела и виселицы, низвело рядом закономерных убийств ценность человеческой жизни до минимума. (Голоса справа: так нельзя говорить, это неверно, долой. Звонок председателя.) В области земельной реформы оно, конечно, не пошло тоже за голосом народного представительства; оно предложило якобы ряд реформ, квазиреформ, оно усилило деятельность Государственного земельного банка, расширило его деятельность для содействия через него покупке земель для крестьян от частных землевладельцев, от тех же дворян; оно позволило выделяться на отрубные участки крестьянам из общины (голоса справа: правильно, очень хорошая, разумная мера). Оно удалило избыток населения, пришедшего в брожение, на места, на окраины, организовало и усилило переселенческое движение. (Голоса справа: правильно. Звонок председателя.)

К чему же клонилась земельная реформа, к удовлетворению насущных потребностей 80-миллионного крестьянства, к уничтожению малоземелья? Увы, нет. Чересчур в этом отношении ничтожны плоды всей этой правительственной деятельности. Она имела совершенно другие задачи, которые выступали гораздо ярче и определеннее и приводили к более существенным результатам. Оно имело в виду поддержать цены на те земли, которые под влиянием общественного движения спешно ликвидировались большинством землевладельцев. (Голоса справа: это вздор, чепуха. Звонок председателя.) Таким образом, другая задача была, действительно, поддержать крестьянство, но часть, безусловно, зажиточного крестьянства, для того чтобы, поддержав одну часть населения и приведя к полнейшему разорению другую, беднейшую часть, проводить свою основную политику разделять и властвовать.

Спешно в период междудумья отбирались правительством все те существенные завоевания, которые сделаны были (голос: завоевания?). Все малейшие признаки, все малейшие проблески гражданской свободы, которые явочным порядком были осуществлены обществом в период освободительного движения, отбирались у него (голос: явочным порядком?). Но всею своею деятельностью в период первого междудумья правительство не закончило борьбу с народной волей, оно пошло только другой линией, но это его не удовлетворяло, народное представительство не было уничтожено. Первая Дума умерла, “да здравствует Дума” было провозглашено после роспуска первой Думы. Как неумирающий феникс, народное представительство должно было снова возникнуть, должна была на смену первой прийти вторая Дума, и правительство повело линию своих действий, повело кампанию против самой идеи всенародного представительства. Путем сенатских разъяснений, в период выборной кампании во вторую Думу, и путем административных воздействий, в период осуществления избирательного закона во время выборной кампании, оно старалось подтасовать будущее народное представительство... (шум, звонок председателя. Голоса: довольно, довольно; просим, просим.) ...с тем, чтобы во вторую Думу явилось более представителей привилегированного меньшинства, привилегированных классов, в интересах которых направлена вся правительственная политика, и чтобы как можно меньше было представителей народных масс, представителей трудящихся масс.

Но народную волю нельзя фальсифицировать, ее можно только связать, не дать ей возможности высказаться; и вопреки всем правительственным ухищрениям вторая Дума оказалась Думой народной, она пошла по тем же стопам, по тому пути, который был намечен первой Государственной Думой в деле государственного строительства. Она отменила военно-полевые суды, с ужасом, с отвращением отвернулась от этого средства, предпринятого правительством для успокоения, точнее, упокоения страны. Аграрный, земельный вопрос она решила поставить в ту же плоскость, как поставлен он был и первой Государственной Думой, т.е. о необходимости, неизбежностьи принудительного отчуждения всех казенных, кабинетских, удельных и частновладельческих земель. Законодательные нормы для воплощения гарантий правового строя опять-таки были поставлены в порядке дня. (Шум. Звонок председателя.) Таким образом, и из второй Думы, так же как и из первой, мощно понесся по всей стране голос: “земли и воли”.

Как же опять отнеслось правительство к повторению народной воли? Оно повело более решительную политику, более решительную атаку против народного представительства. Оно не задумалось перед роспуском второй Думы; оно распустило вторую Думу, арестовало часть ее, большую группу депутатов социал-демократов, под предлогом якобы заговора. Социал-демократия — международная партия, партия политическая, партия парламентская, а не партия заговорщиков. Дальше, правительство, распустив вторую Думу, совершило государственный переворот. Нарушив Основные Законы, оно издало, но, я не скажу законы, новые правила  выборов в третью Государственную Думу.

Правила 3 июня совершенно лишили 8-миллионное, среднеазиатское население представительства, урезали втрое избирательные права Польского края и Кавказа. В большинстве губерний Европейской части страны в губернских собраниях абсолютное большинство мест получили  выборщики, представителей  крупного землевладения и крупного капитала. Таким образом, в их распоряжение было предоставлено право выбора, право, так сказать, назначения в Государственную Думу и представителей от крестьянства, и представителей от рабочих.

Актом 3 июня правительство окончательно парализовало народную волю. Собранием Думы 3-го созыва выяснилось, что представителей трудящихся в парламенте будет абсолютное меньшинство, а представителей привилегированных классов будет абсолютное большинство. Достаточно указать, что от 130 000 землевладельцев прошла половина состава Государственной Думы, тогда как от 3 000 000 рабочих прошло только 6 представителей. Достаточно, я говорю, этого примера, чтобы иллюстрировать, что в основу новой системы был положен принцип обратно пропорционального представительства. Таким образом, теперь для правительственной политики представилось самое широкое поприще развернуть свою деятельность.

Посмотрим же, что дала эта политика в действительности. В продолжение полутора лет ее применения страна, безусловно, находится в состоянии ужасной анархии; нет ровно никакой гарантии личной и общественной неприкосновенности; банды хулиганов держат в осадном положении огромные города; десятки подростков наводят в маленьких городах и селах панику на все население и вымогают денежные суммы. И всесильная власть оказывается бессильной перед кучкой громил. Крестьянство, 80-миллионное крестьянство, в 75% страдающее от малоземелья, вследствие неурожаев последних лет окончательно истощено, гибнет от эпидемических заболеваний, от голодовок, от цинги и в последнее время от холеры... (Голос: и здесь правительство виновато? Смех. Звонок председателя.)

Торгово-промышленный пролетариат, вследствие застоя торгово-промышленного дела, страдает от безработицы и от неимоверно вздутых цен на продукты первой необходимости. Вследствие отсутствия законодательного урегулирования отношений между трудом и капиталом рабочие поставлены в ужасные условия. Стачки, как единственное средство борьбы за улучшение своего положения, всеми мерами, в самой грубой форме преследуются правительством, в то время как обратного свойства стачки, стачки капиталистов, локауты допускаются и поддерживаются, и выбрасываются безнаказанно десятки и сотни тысяч рабочих людей на улицу без куска хлеба.

Финансовое положение страны очень и очень неуравновешенно. 10-миллиардный долг тяготеет над истощенной, обедневшей страной. Платежи по этому долгу доходят почти до 400 000 000 р., и 2,5-миллиардный бюджет, которым бесконтрольно распоряжается правительство до сих пор, сводится им с дефицитом почти в 200 000 000 р. Таким образом, состояние страны мрачно, ужасно, и над этим хаосом носится творческий дух правительственной политики. Пусть, может быть, большинство Думы верует в творчество правительственной политики, но мы, представители народа, представители народных трудящихся масс, клеймим эту политику как разорительную, убийственную и кровавую. (Голоса: к порядку. Шум.)

Пройдя в третью Думу не по воле закона, может быть, наперекор закону, но по неуклонной воле народа, фракция социал-демократов поставит своей задачей в Государственной Думе следующее: пусть попраны Основные Законы, пусть в доме народного представительства на тех местах, где должны быть представители трудящихся масс, сидят представители его эксплуататоров (голоса справа: что такое?), — отсюда, всегда, во всеуслышание страны мы будем вопиять об этом беззаконии и во имя восстановления прав народа будем требовать всенародного представительства на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, без различия вероисповедания, национальности и пола, (Рукоплескания слева. Голоса: требуйте.)

Пусть думское большинство вместе с правительством занимается вопросами  успокоения страны и водворением порядка. (Возгласы справа: браво!) Пусть занимается разбором вопросов о том, как удовлетворить народные желания и нужды, мы будем следить за их деятельностью и разоблачать сущность их деятельности. (Голоса из центра: милости просим!) Пусть они называют себя народными начальниками, мы постараемся разоблачить и показать народу, что по поводу народного горя они льют, крокодиловы слезы и, взявши в свои руки законодательную деятельность, поведут ее по линии прежней, по линии удовлетворения потребностей классов привилегированных, а не большинства трудящихся масс. (Голоса: время покажет.) Пусть правительство, при поддержке большинства Думы, проводит свою прежнюю, разорительную, убийственную, кровавую политику, мы отсюда будем шаг за шагом следить за нею... (голоса: довольно! шум, звонок председателя] ...и, пользуясь правом запросов, будем указывать на характер этой политики как на характер антинародный, шаг за шагом, от закона к закону, от запроса к запросу, мы будем следить за деятельностью правительства и деятельностью большинства Государственной Думы, и ни на минуту мысль о народных интересах не оставит нас, и знамя борьбы за народное дело не дрогнет в наших руках. (Рукоплескания слева, шум и смех справа.) От имени фракции социал-демократов я прочту следующее заявление:

“Государственная Дума, перед которой выступает в настоящее время наша фракция, есть Дума 3 июня, т.е. Дума переворота, пытающегося поставить предел всему освободительному движению России. Россия стояла и продолжает стоять до сих пор перед задачей своего обновления, перед трудной работой коренного изменения всех распорядков своей общественно-политической жизни: переход земли из рук крепостников в пользование народных масс, полное раскрепощение личности и устранение административного произвола, демократизация местного самоуправления и суда и освобождение этих учреждений от административной опеки, действительная, не фиктивная, защита рабочего класса и свободы его организации и как венец, но, в то же время, и необходимая предпосылка всех этих реформ — уничтожение власти бюрократии и действительный переход этой власти в руки народного представительства.

Такую коренную ломку могло бы произвести только полновластное народное представительство, избранное на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования (Насмешливые возгласы, шиканье и свист справа).

Ясно, что представительство первых двух Дум было бессильно решить эту задачу целиком, но оно вышло из недр освободительной борьбы, как уступка, отвоеванная народом у власти, как средство успокоить стихию народа, и поэтому, при всем несовершенстве закона 11 декабря, несмотря на разъяснительную практику Сената, оно, все же, было представительством народных, представительством широких масс населения России, и как таковое оно имело на своем знамени эти освободительные задачи.

Третья Государственная Дума есть Дума контрреволюции (голос справа: браво). Дума той власти, которая оправилась от нанесенного ей поражения, и  вместе  с тем Дума того привилегированного меньшинства, которое заинтересовано в том, чтобы обновления России не происходило. (Рукоплескания слева.)

Целые национальности лишены значительной части своих избирательных прав; широкие массы народа остались за бортом политического представительства. И поэтому своим лозунгом эта Дума имеет ликвидацию освободительного движения и своей очередной работой — политику более или менее откровенной реакции. (Шум.)

Председатель: Покорнейше прошу вас не высказываться в такой форме о Думе, в которой вы имеете честь участвовать. (Рукоплескания справа, голоса, браво.)

Покровский: Приступая к своей деятельности в третьей Государственной Думе, социал-демократическая фракция отчетливо сознает положения, сложившиеся для нее как для представительства пролетариата в результате совершившегося переворота. Конечно, социал-демократическая фракция в нужный момент не откажется от попыток использовать слагающиеся внутри Думы комбинации для того, чтобы вырвать, что можно у думского большинства в интересах освободительного движения вообще и борющегося пролетариата в частности. Но она предвидит также, что ее деятельность будет проявляться главным образом в том, чтобы на практике думской работы во всем ее объеме и во всех ее проявлениях, отстаивая эти интересы, противополагать точку зрения социал-демократии точке зрения всех прочих партий, выдвигая в то же время, общие интересы демократии. Неустанно принимая участие в этой думской работе, широко пользуясь своим правом запросов и внесения законопроектов, социал-демократическая фракция позаботится о том, чтобы в настоящие дни народного отлива ее голос звучал по всему пространству России, будя к сознательной жизни, к планомерной работе и борьбе.

Социал-демократическая фракция не скрывает от себя предстоящих ей трудностей на этом пути. Но она почерпает свою силу в сознании, что она часть огромного целого, что ее несет волна того движения, которое нельзя остановить на продолжительное время никакими полицейскими рогатками. (Рукоплескания слева.) Она сознает, что история возложила на нее почетную ответственность — быть непосредственной преемницей той фракции второй Государственной Думы, которую контрреволюция посадила на скамью подсудимых. С презрением отметая клеветы и нападки врагов, она будет идти к единой поставленной цели — к социализму через демократический строй, как российский отряд великой международной армии социалистического пролетариата”. (Рукоплескания слева.)(20)

Р. В. Дмовский :...Я не могу согласиться с оптимизмом члена Государственной Думы Маркова 2-го, который сказал, что если бы только половина тех намерений правительства, о которых мы извещены, осуществилась, то Россия стала бы сильной, могущественной державой. Я не могу разделять этого оптимизма, господа, потому, что я вижу источник тех бедствий, которые постигли государство, не в настоящем времени и не в том, что было 2 или 3 года тому назад. У людей, особенно в политике, коротка память...

Искать источники зла следует глубже, в самом устройстве государственной жизни, в самом направлении развития русской государственности. Я думаю, господа, что есть одна черта развития русской государственности, которая здесь составляет, так сказать, исходный пункт для всего зла, которое мы видим в государственной жизни, а именно, что вся государственная деятельность, а если не вся, то большая часть ее, не была приспособлена к внутреннему развитию государства, к развитию благосостояния, культуры, политических способностей народа, а к внешней политике, к внешней политике с точки зрения русской Империи, значит, вне государства, и к внешней политике с точки зрения великорусской национальности по отношению к окраинам. Приспособление правительственной организации и всей политической системы к этим целям вело к двум результатам: один результат — было культурное разорение окраин, разорение нерусских областей, входящих в состав русского государства.

Второй результат — это пассивность центра, этого национального великорусского центра, не только в культурном, но и во всяком, и в экономическом отношении. Я думаю, господа, что, если бы эта система продолжалась, она непременно должна была бы привести государство к катастрофе. Если бы не было русско-японской войны, положим, катастрофа могла бы прийти и позже; но чем позже бы она пришла, тем бы она была страшнее, правительство, идя этой системой в своей политике, во многих пунктах приближалось к безвыходному положению. Все эти вопросы, которые явились здесь в законодательном собрании, в первой и второй Думе, на очереди дня, все эти вопросы существовали ведь и прежде. Если явился аграрный вопрос в таком опасном виде, в каком большинство из вас, господа, его видит, то ведь этот аграрный вопрос не родился в это бурное время. Ведь голод в России, именно в великорусских губерниях, не новость, ведь это история десятков лет. Государство не могло заняться устройством крестьянской жизни, социальным и правовым устройством крестьян, не могло заняться устройством земельного дела вовремя, потому что никогда правительство, работающее без помощи общества, в столь огромном государстве, при столь великих государственных задачах и направляющее все свои взоры вне страны, не способно сделать это.

Окраинный вопрос ведь тоже не явился, господа, во время революции. Положение на окраинах в последние времена все обострялось. Я припомню вам, господа, предложенный Государю Императору в 1897 году меморандум кн. Имеретинского, варшавского генерал-губернатора, который показывает, что недовольство в стране все растет и что, то крестьянское население, на которое правительство старалось опираться в своей системе, все более и более является врагом власти. Это, господа, один из важнейших моментов обострения того, что называют окраинным вопросом.

...Россия, господа, имела очень благоприятные условия территориального развития. Со времен Петра Великого она разрасталась за счет своих слабых соседей. Ведь все это были слабые или разлагающиеся или пассивные государства... Польша, и Турция, и Персия, и Китай — все это ведь не были серьезные враги, для которых нужна государственная мощь, такая мощь, какая нужна теперь русскому государству, когда его интересы сталкиваются в Азии с обновленной Японией или с Англией, когда в Европе ее соседом является одно из самых сильных теперь государств мира.

Я думаю, господа, что государство в настоящее время, если оно желает вернуться к своей мощи, если оно желает быть великим фактором международной политики, ему непременно нужно иметь очень сильную здоровую основу внутри страны. Эту здоровую основу государству не даст централистическая, бюрократическая система управления. Это, господа, я повторяю, аксиома; этому много примеров в истории европейских государств.

Господин Председатель Совета Министров указал нам на то, что правительству теперь ясная программа необходима. Я думаю, что она правительству действительно необходима и что она необходима Государственной Думе. Но в той декларации, которую мы здесь выслушали, я, господа, не вижу этой ясности. Господин Председатель Совета Министров сказал и о школе, и об устройстве судебного дела, и о стремлении к благосостоянию земледельческого населения, и об организации самоуправления; упомянул даже об окраинах; но из слов его не видно, пойдет ли все это более или менее по тому пути, по которому шло до сих пор, что будут ли все эти органы, которые пригласит правительство к работе, только вспомогательными средствами для чисто бюрократического управления страной или действительно государственная система будет обновлена по направлению к действительно широкому самоуправлению, к приглашению общественных сил, чтобы они исполнили те пробелы государственной жизни, которых бюрократия исполнить не способна.

Я думаю, господа, что самое важное в русской государственной жизни — это не то, что мы формально сделаем, что самое важное — это дух государственной жизни, это направление, по которому пойдет государственная работа. Если она предназначена к обновлению государственного строя, к тому, чтобы дать действительно жизненные силы государству и возвратить ему могущество, то непременно этот дух должен быть такой, чтобы призвать общественные силы к работе, и призвать их на всем пространстве государства, чтобы перенести центр тяжести многих дел, которые теперь решаются здесь, в центре — в Петербурге, на места, потому что там только они могут быть разрешаемы как следует, с пользою для населения. Я, господа, тем более не могу допускать того, что я бы желал видеть, — именно той перемены духа государственной жизни, той перемены направления в развитии государства извне — внутрь, потому, между прочим, что я здесь представляю край, который теперь поставлен в особое положение.

Я не говорю о том только, что он живет теперь на военном положении, но о том, что мы здесь, представители Царства Польского, являемся представителями каждый почти от одного миллиона населения. Значит, у гражданина этого государства в Царстве Польском в четверть менее избирательных прав, чем в остальной части Империи. Господа! Я не касаюсь существа избирательной реформы в Империи — в Царстве Польском собственно реформа не коснулась избирательного права, она только обрезала число депутатов с 36 на 12. Эта перемена свидетельствует именно о том, что правительство не намерено пойти по новому пути, что оно намерено вести по отношению к окраинам ту же самую политику, которая велась до сих пор, и что жители этих окраин, как жители Царства Польского, будут считаться второстепенными гражданами этого государства. (Голос справа: конечно!)

Господа, быть может, многим это понравится, — я уже слышал здесь слово “конечно” (голос: вполне справедливо), я нe намерен никого убеждать, я только здесь заявляю от имени того края, который я представляю, что польский народ никогда не примирится с положением граждан второй степени в этом государстве и никогда не способен будет примириться с государством, в котором ему предназначается такое место. (Голос слева: браво!) Я заявляю, что Польское коло не видит в декларации г. Председателя Совета Министров того, что бы давало надежду на действительное обновление государственного строя и, особенно на реформы в том направлении, которые нужны населению нашего края. Ввиду этого мы предлагаем формулу простого перехода к очередным делам. (Рукоплескания слева, шиканье справа.)(21)

В. А. Маклаков: Правительство хочет совместной работы с Думой и прочло нам свою декларацию. Нам, конечно, важно знать мнение и программу правительства, важно потому, что, действительно, без совместной работы, без понимания друг друга никакое преуспевание России вперед не пойдет. Но, господа, если нам важно знать мнение правительства, то ведь у Государственной Думы тоже есть свое мнение, которое она черпает не по указанию свыше, а из собственного опыта, из собственной совести, из собственного понимания. И это мнение мы уже высказали, и высказали его в том документе, в котором по важности мы взвешивали каждое слово, — в обращении нашем к Государю Императору.

В этом обращении большинство Государственной Думы сказало, что оно видит цель законодательных работ, видит средство успокоить Россию, внести туда мир и благосостояние — в полном осуществлении Манифеста 17 октября (рукоплескания слева), в укреплении начал, высказанных в этом манифесте, во всем манифесте, т.е. в укреплении в России нового государственного порядка — конституционного строя, и в водворении права и законности (слева рукоплескания; справа — шум). И большинство Государственной Думы сказало об этом праве и законности как основе общественной и государственной жизни, хорошо зная все то, что мы пережили.

Мы знаем, господа, и было бы странно закрывать на это глаза, что водворение нового порядка всегда идет болезненно, всегда сопровождается великими потрясениями и великими бедами. Мы знаем, и это не только наше наблюдение, это закон, наукой установленный, что всякое дурное правительство, как говорил когда-то знаменитый историк Токвиль в своей книге, которая и сейчас имеет характер злободневный, что всякое дурное правительство переживает самый опасный момент тогда, когда оно начнет исправляться. И вот этот закон, жестокий закон, на себе испытало наше правительство, когда оно стало на широкий и здоровый путь возрождения России Манифестом 17 октября. И мы малодушно и маловерно не отказались из-за этого от признания этого пути правильным. Мы считали, что им нужно идти до конца, и мы видим, что мы не ошиблись. Мы видим, что после всех тех потрясений, которые переживала Россия, мы все-таки вступили в период успокоения. Мы можем здесь сейчас сказать, что революция, пароксизм революции, действительно кончился, но зато время реформ наступило (возгласы в центре: браво!), и реформ теперь откладывать нельзя; тот, кто не проведет их сейчас, тот будет виноват перед историей за то, если он этим вновь вызовет, к несчастьям и беде нашим, подобный же пароксизм революции.

И вот, господа, то, что думали мы тогда, когда говорили в нашем адресе Государю о необходимости укрепления начал Манифеста и о нашей готовности пожертвовать этому все наше время, все наши силы, все наше понимание. И вот я спрашиваю себя: на этой ли позиции стоит министерство, которое выступило со своей декларацией? И, господа, я, который пришел сюда не кидать кому-нибудь палку в колеса, я, который бы хотел не мешать, а помогать тем, кто служит России, я, который буду приветствовать своих политических противников, если они когда-нибудь сделают, то благо, которое наши руки сделать не сумели, — я скажу, что я вхожу на эту трибуну заявить о глубокой скорби, о глубокой печали, с которой я прослушал министерскую декларацию. Ибо, действительно, времена переменились; мы слышим теперь не то, что мы слышали в прошлом году; но вместо того, чтобы слышать теперь радостное заявление: “Да, революционный пароксизм нас более не пугает, как он мог бы испугать нас в прошлом году, и мы вместе с вами проведем все то, что два года назад обещали”, — вместо этого я слышал другое.

Ведь первое слово этой декларации, первое, на что здесь обращено внимание, о чем здесь нам сочли нужным сказать, — это о том, что никакой остановки в борьбе с революционным движением не будет (голоса: верно). И не потому, господа, чтобы я хотел, чтобы правительство слагало оружие перед революцией, не потому эти слова произвели на меня впечатление чего-то знакомого и чего-то печального, но потому, что — будемте искренни — это заявление, что призрак революции мешает реформам, что нужно сначала уничтожить крамолу, чтобы потом что-нибудь сделать, это ведь та отговорка, тот аргумент, благодаря которому мы в течение 25 лет не сделали ни шага вперед. Я в этом слышу старые знакомые звуки и был бы очень рад, если бы мне это теперь опровергли.

Нам говорят, что необходимо противополагать насилию силу. Да, господа, сила правительства вещь необходимая, но эта сила успешна только тогда, когда станет на твердую правовую почву, когда апология силы будет не потому только, что она сила, а потому, что с ней совпадает и право. Ведь силы у нашего правительства так много, как ни у одного из правительств в мире; когда после 1881 г. было подавлено то, что могло его пугать, и оно все же ничего не могло сделать, ничего не решалось сделать, боясь все того же призрака революции; вместо того, чтобы создать те нормальные условия жизни, которые могли бы успокоить всю нашу жизнь, создать ту правовую атмосферу, на которой она бы держалась, словом, вместо этого создавались лишь исключительные орудия и органы силы, изгонялись суды из этой сферы, которая им принадлежит, создавались в лице охранного отделения источники и очаги беззакония, а все нормальные условия жизни упразднялись введением исключительных положений, которые живут и поднесь.

И вот нынче я не слышу от правительства обещания, что исключительных мер, этих временных мер, больше не будет и что то, что обещано Манифестом — неприкосновенность личности и свободы, — будет им установлено. Нам говорилось об этом в прошлом году, теперь же я больше этого слова не слышу, но зато слышу другое, что неприкосновенность личности может быть проведена только тогда, когда мы примем местный суд, то есть когда совершатся какие-то другие условия, в зависимость от этого поставлено проведение этого условного закона. И я скажу правительству: вы выступили здесь не с сознанием того, что проведением правового строя вы боретесь с революцией, вы выступили с апологией ваших прежних средств борьбы исключительно силою, вы выступили как люди, не верящие в силу права, и это то, что заставляет меня огорчаться. Успешно пользуется правом тот, кто ему верит, служить ему может лишь тот, кто его любит, и тот, кто верит ему.

Не будем говорить о том, что силой и только силой можно уничтожить крамолу. И этот старый, испытанный в своей негодности путь, объясняется вашим взглядом на эту крамолу. Я большой противник той крамолы, которая принесла нам, хотевшим возрождения России, много разочарований. Но будемте справедливы: ведь не несколько злоумышленников ее создали и в Россию ввели. Вы не верите нам; но вот вам консервативный человек большого ума — Бисмарк, который сказал слова, которые не следовало бы и нам забывать, что сила революционного движения, сила революционного учения совсем не в крайних идеях их вожаков, а в той доле умеренных требований, которые своевременно не были удовлетворены. И эти умеренные требования — это те, которые указаны в манифесте, и их нужно, их пора удовлетворить. И когда вы это сделаете, то не понадобится этой силы, на которую одну вы надеетесь. И вот недоверие к законности, к общему порядку — это первое, что пугает меня в декларации.

И это недоверие к праву вы проявляете не только тогда, когда встречаетесь с революционным насилием. Председатель Совета Министров сказал о своей надежде, что не придется временно приостанавливать судейскую несменяемость. Если ее не придется приостанавливать, зачем об этом было и говорить? Не видите ли вы здесь предупреждения или даже угрозы, что может совершиться и это? И я спрошу вас, разве можно так говорить о тех, которые блюдут и охраняют закон, о судьях? Разве не ясно для вас, что законности не будет, покуда не будет уважаемого и пользующегося общим доверием суда?

Я не принадлежу к числу тех, которые нападают на суд, я полон глубокого уважения к их деятелям, но знаю, что в деятельности суда есть одно роковое препятствие, которое заставляет их делать ошибки, за которые мы их упрекаем: это их недостаточная независимость. Если вы сами будете соблюдать законность, если дадите средства обеспечить ее и тогда, когда нарушают закон люди, вами облеченные властью, тогда будет и уважение к суду. Этим судьям нужно не грозить приостановкой их несменяемости (увы, ведь эта несменяемость, уж не так велика), нужно грозить им не этим, а нужно сказать судьям, как сказать всем и каждому, что после 17 октября в России есть нечто, стоящее вне спора, нечто, стоящее вне потрясений, вне нарушения, — и это закон.

Всякий, кто служит закону, тот пользуется и уважением. У администрации есть свои права, есть свои задачи, у правительства есть свои пути, которые не всегда совпадают с законностью, но у суда есть только одна задача, есть только одна цель, есть одна обязанность охранять этот закон от всякого посягательства. И какое противоречие! Нам начали с того, что говорят, что революционное движение превратилось в простое хулиганство, в простые разбои, в простое насилие. Тогда при чем приостановка судейской несменяемости? Или вы подозреваете судей в потворстве, соучастии или желании помогать насилию и разбою? Нет, господа, не в этом дело, не в этом разгадка. Причина этой угрозы в третьем упоминании, огорчившем меня, в Упоминании Председателя Совета Министров о том, что необходимо, чтобы во всем строе государственной лестницы, среди всех государственных деятелей, служащих правительству, не было политических партий, не было места политической деятельности. Я здесь снова услышал то слово, которое слишком знакомо.

3десь заговорили о беспартийности. К несчастью, мы знаем, что и этим словом — беспартийность — обыкновенно прикрывают самую тенденциозную партийность, только определенной окраски. Беспартийность на нашем языке своеобразное слово; оно напоминает, что есть партии и партии. Одним все дозволено, другим все запрещено. (Шум. Звонок председателя.) Во имя беспартийности, как и во имя свободы совести и религии, покрывалось у нас самое явное и самое беззастенчивое насилие. И то, что сказано нам про беспартийных чиновников, — это только объявление о том, что, несмотря на свободу, возвещенную нам манифестом, отныне открывается новое преследование политических мнений.

Я не хочу больше критиковать отдельных пунктов декларации Председателя Совета Министров. Это мы сделаем тогда, когда мы будем обсуждать законы. Я был бы очень рад, если бы нам сейчас сказали: ваши страхи напрасны, в этом виновата, может быть, ваша предвзятость, может быть, недостаточная внимательность к тому, что мы прочитали, или неясность самой декларации. Все осталось по-прежнему, и задача правительства, главная и основная, в которой оно сходится с Думой, — это полностью и до конца осуществить все, что обещано в Манифесте; осуществить правовой строй с подобающим уважением к прерогативам Государственной Думы, осуществить все свободы, о которых там говорится, осуществить постепенно демократизацию представительства. Словом, до конца сделать все то, что логически вытекает из Манифеста. Если нам скажут так, то разница между нами будет только в деталях, мы стоим на одной почве, а в деталях мы сговоримся. И тогда мы будем приветствовать тех, которые это сделают. Но никакой солидарности не может быть между теми, кто хочет служить Манифесту 17 октября, и теми, кто хочет его ликвидировать”. (Рукоплескания слева.)(22)

Столыпин не выдержал мощного напора депутатов, взял слово.

“Слушая раздававшиеся тут нарекания и обвинения против правительства, я спрашивал себя, должен ли я, глава правительства, идти по пути словесного спора, словесного поединка и давать только пищу новым речам, в то время как страна с напряженным вниманием и вымученным нетерпением ждет от нас серой повседневной работы, скрытый блеск которой может обнаружиться только со временем. И, конечно, не для пустого спора, не из боязни того, что правительство назовут безответным, так же как понапрасну называли его в прошлой Думе “безответственным”, выступаю я с разъяснением, но для того, чтобы повторно и сугубо выяснить, в чем именно правительство будет черпать руководящие начала своей деятельности, куда оно идет и куда ведет страну. Только то правительство имеет право на существование, которое обладает зрелой государственной мыслью и твердой государственной волей. Мысль правительства, определенно выраженная в прочитанном мною заявлении от имени правительства, несомненно, затемнена последующими речами, вследствие этого я и попросил слова. Я обойду мимо те попреки, которые тут раздавались слева относительно акта 3 июня. Не мне, конечно, защищать право Государя спасать в минуты опасности вверенную Ему Богом державу (рукоплескания в центре и справа).

Я не буду отвечать и на то обвинение, что мы живем в какой-то восточной деспотии. Мне кажется, что я уже ясно от имени правительства указал, что строй, в котором мы живем, — это строй представительный, дарованный Самодержавным Монархом и, следовательно, обязательный для всех Его верноподданных (рукоплескания в центре и справа). Но я не могу, господа, не остановиться на нареканиях третьего характера, на обвинениях в том, что правительство стремится создать в России какое-то полицейское благополучие, что оно стремится сжать весь народ в тисках какого-то произвола и насилия. Это не так. Относительно того, что говорилось тут представителем Царства Польского, я скажу впоследствии, покуда же скажу несколько слов о двух упреках, слышанных мною от последнего оратора: о том, что говорилось о судебной несменяемости, и о том, что я слышал о политической деятельности служащих.

То, что сказано было относительно несменяемости судей, принято было тут за угрозу. Мне кажется, такого характера этому придавать нельзя. Мне кажется, что для всех прибывших сюда со всех сторон России ясно, что при теперешнем кризисе, который переживает Россия, судебный аппарат, иногда аппарат слишком тяжеловесный для того, чтобы вести ту борьбу, которая имеет, несомненно, и политический характер. Вспомните политические убийства, которые так красноречиво были описаны тут г. Розановым, нарисовавшим нам картину убийства всех свидетелей до последнего, до шестилетней девочки включительно, для того, чтобы у суда не было никакого элемента для вынесения обвинительного приговора. Нечего говорить о том, что суд действительно может находиться и сам под влиянием угроз и при политическом хаосе, гипнозе, он может иногда действовать и несвободно.

Не с угрозой, господа, не с угрозой мы шли сюда, а с открытым забралом заявили, что в тех случаях, когда на местах стоят люди недостаточно твердые, когда дело идет о спасении родины, тогда приходится прибегать к таким мерам, которые не входят в обиход жизни нормальной. Я упомянул тогда об одной из передовых стран — страна эта Франция, — где несменяемость судей была временно приостановлена — этому нас учит история, ведь это факт. Тут говорили о политической деятельности служащих, говорили о том, что нужна беспартийность, что нельзя вносить партийность в эту деятельность. Я скажу, что правительство, сильное правительство должно на местах иметь исполнителей испытанных, которые являются его руками, его ушами, его глазами. И никогда ни одно правительство не совершит ни одной работы, не только репрессивной, но и созидательной, если не будет иметь  совершенный аппарат исполнительной власти. Затем перейду к дальнейшему.

Нас тут упрекали в том, что правительство желает в настоящее время обратить всю свою деятельность исключительно на репрессии, что оно не желает заняться работой созидательной, что оно не желает подложить фундамент права — то правовое основание, в котором, несомненно, нуждается в моменты созидания каждое государство и тем более в настоящую историческую минуту Россия. Мне кажется, что мысль правительства иная, правительство, наряду с подавлением революции, задалось задачей поднять население до возможности на деле, в действительности воспользоваться дарованными ему благами, Пока крестьянин беден, пока он не обладает личной земельной собственностью, пока он находится насильно в тисках общины, он останется рабом, и никакой писаный закон не даст ему блага гражданской свободы. (Рукоплескания в центре и справа.) Для того чтобы воспользоваться этими благами, ведь нужна известная, хотя бы самая малая доля состоятельности.

Мне, господа, вспомнились слова нашего великого писателя Достоевского, что “деньги, это-- чеканенная свобода”. Поэтому правительство не могло не идти навстречу, не могло не дать удовлетворения тому врожденному у каждого человека, поэтому и у нашего крестьянина, чувству личной собственности, столь же естественному, как чувство голода, как влечение к продолжению рода, как всякое другое природное свойство человека. Вот почему раньше всего и прежде всего правительство облегчает крестьянам переустройство их хозяйственного быта и улучшение его и желает из совокупности надельных земель и земель, приобретенных в правительственный фонд, создать источник личной собственности. Мелкий земельный собственник, несомненно, явится ядром будущей мелкой земельной единицы; он, трудолюбивый, обладающий чувством собственного достоинства, внесет в деревню и культуру, и просвещение, и достаток.

Вот тогда, тогда только писаная свобода превратится и претворится в свободу настоящую, которая, конечно, слагается из гражданских вольностей и чувства государственности и патриотизма. (Рукоплескания в центре и справа. Возгласы: браво!) При этих условиях будет иметь успех идея местного суда, будет иметь успех и идея суда административного, который необходим как основа всякого успеха в местном управлении. Тут говорилось о децентрализации. Представитель Царства Польского говорил о необходимости для правительства, особенно в теперешнюю минуту, черпать силу не в бюрократической централизации, а в том, чтобы привлечь местные силы к самоуправлению с тем, чтобы они заполнили тот пробел, который неизбежно скажется у центральной власти, опирающейся только на бюрократию.

Прежде всего, скажу, что против этого правительство возражать не будет, но должен заявить, что та сила самоуправления, на которую будет опираться правительство, должна быть всегда силой национальной. (Рукоплескания в центре и справа.} Нам говорилось о том, что в 1828 г. в Царстве Польском пропорционально было больше школ, чем в 1900 г. Я на это отвечу следующее: теперь может быть не только мало школ, но там нет даже высшего учебного заведения, и высшего учебного заведения там нет потому, что те граждане, которые только “что назвали себя гражданами “второго разряда”, не хотят пользоваться в высшей школе общегосударственным русским языком. (Бурные рукоплескания в центре и справа. Возгласы: браво!) Вот сплотитесь общенациональным цементом и тогда, господа, требуйте от нас децентрализации. (Бурные рукоплескания в центре и справа.) Децентрализация может идти только от избытка сил.

Могущественная Англия, конечно, дает всем составным частям своего государства весьма широкие права, но это от избытка сил, если же этой децентрализации требуют от нас в минуту слабости, когда ее хотят вырвать, и вырвать вместе с такими корнями, которые должны связывать всю империю, вместе с теми нитями, которые должны скрепить центр с окраинами, тогда, конечно, правительство ответит: нет! (Бурные рукоплескания в центре и справа.) Станьте сначала на нашу точку зрения, признайте, что высшее благо — это быть русским гражданином, носите это звание так же высоко, как носили его когда-то римские граждане, тогда вы сами назовете себя гражданами первого разряда и получите все права! (Рукоплескания в центре и справа.) Я хочу еще сказать, что все те реформы, все то, что только что правительство предложило вашему вниманию, ведь это не сочинено, мы ничего насильственно, механически не хотим внедрять в народное самосознание, все это глубоко национально. Как в России до Петра Великого, так и в послепетровской России местные силы всегда несли служебные государственные повинности. Ведь сословия и те никогда не брали примера с запада, не боролись с центральной властью, а всегда служили ее целям. Поэтому наши реформы, чтобы быть жизненными, должны черпать свою силу в этих русских национальных началах.

Каковы они? В развитии земщины, в развитии, конечно, самоуправления, передаче ему части государственных обязанностей, государственного тягла и в создании на низах крепких людей земли, которые были бы связаны с государственной властью. Вот наш идеал местного самоуправления, так же как наш идеал наверху — это развитие дарованного Государем стране законодательного, нового представительного строя, который должен придать новую силу и новый блеск Царской Верховной Власти. Ведь Верховная Власть является хранительницей идеи русского государства, она олицетворяет собой ее силу и цельность, и если быть России, то лишь при усилии всех сынов ее охранять, оберегать эту Власть, сковавшую Россию и оберегающую ее от распада.

Самодержавие Московских Царей не походит на самодержавие Петра, точно так же как и самодержавие Петра не походит на самодержавие Екатерины II и Царя-Освободителя. Ведь русское государство росло, развивалось из своих собственных русских корней, и вместе с ним, конечно, видоизменялась и развивалась и Верховная Царская Власть. Нельзя к нашим русским корням, к нашему русскому стволу прикреплять какой-то чужой, чужестранный цветок. (Бурные рукоплескания в центре и справа). Пусть расцветет наш родной русский цвет, пусть он расцветет и развернется под влиянием взаимодействия Верховной Власти и дарованного Ею нового представительного строя. Вот, господа, зрело обдуманная правительственная мысль, которой воодушевлено правительство.

Но чтобы осуществить мысль, несомненно, нужна воля. Эту волю, господа, вы, конечно, найдете всецело в правительстве. Но этого недостаточно, недостаточно для того, чтобы упрочить новое государственное устройство. Для этого нужна другая воля, нужно усилие и с другой стороны. Их ждет Государь, их ждет страна. Дайте же ваш порыв, дайте вашу волю в сторону государственного строительства, не брезгуйте черной работой вместе с правительством. (Возгласы: браво и рукоплескания в центре и справа.)

Я буду просить позволения не отвечать на другие, слышанные тут попреки. Мне представляется, что, когда путник направляет свой путь по звездам, он не должен отвлекаться встречными попутными огнями. Поэтому я старался изложить только сущность, существо действий правительства и его намерений. Я думаю, что, превращая Думу в древний цирк, в зрелище для толпы, которая жаждет видеть борцов, ищущих в свою очередь соперников для того, чтобы доказать их ничтожество и бессилие, я думаю, что я совершил бы ошибку. Правительство должно избегать лишних слов, но есть слова, выражающие чувства, от которых в течение столетий усиленно бились сердца русских людей. Эти чувства, эти слова должны быть запечатлены в мыслях и отражаться в делах правителей. Слова эти: неуклонная приверженность к русским историческим началам (рукоплескания в центре и справа) в противовес беспочвенному социализму. Это желание, это страстное желание обновить, просветить и возвеличить родину в противность тем людям, которые хотят ее распада, это, наконец, преданность не на жизнь, а на смерть Царю, олицетворяющему Россию. Вот, господа, все, что я хотел сказать. Сказал, что думал и как умел”. (Бурные рукоплескания в центре и справа.) (23)

Читатель  знает: обо всем, что происходило в Думе, Столыпин тут же докладывал Николаю II. Вот и в данном случае, возвратившись к себе, он сел и написал царю, что после правительственного заявления поляк Дмовский, а затем кадет Маклаков произнесли сильные речи против правительства. Боясь, что Дума останется под впечатлением их речей, информировал царя Столыпин, он выступил с разъяснениями своей позиции.

На этот раз думское большинство услышало его, им понравилось разъяснение премьера. Новое отношение к Столыпину депутаты проявили уже на следующий день, когда кадетский оратор Родичев, отвечая премьеру, сделал личный выпад против него: затягивая покрепче галстук, изобразил премьера вешателем. Депутаты вскочили с мест: “Вон!”, “Долой!” И хотя Родичев принес Столыпину извинения, его исключили из Думы на 15 заседаний.

После заседаний 16 и 17 ноября, показавших, что думское большинство объединяется вокруг Столыпина, отмечает С. Ольденбург, Николай II несколько смягчил свое отношение к депутатам. Он сделал на думском адресе сухую запись: “Готовь верить выраженным чувствам. Ожидаю плодотворной работы”. На телеграмме, присланной правыми, начертал: “Верю, что созданная Мною Дума обратится на путь труда и в строгом подчинении установленным Мною Основным Законам оправдает Мои надежды” (24). 19 ноября Николай II впервые принял Председателя Государственной Думы Н. А. Хомякова и благосклонно с ним побеседовал.

Бурным было обсуждение депутатами государственной росписи доходов и расходов (бюджета), который представил министр финансов Коковцов.

“В бюджете, как в зеркале, отражается вся государственная жизнь. Общий итог всех государственных расходов, обыкновенных и чрезвычайных на 1908 г., исчислен проектом росписи в 2.515.515.866 рублей,- заявил он.- К этой сумме дополнительным заявлением министра внутренних дел присоединяется еще кредит в 6 629 000 рублей на увеличение продовольственного кредита, и, таким образом, общая совокупность всех расходов на предстоящий год определяется в 2 522 144 866 рублей”...

Министр финансов, однако, не определил основных расходных статей бюджета по отраслям, лишь сообщив, что на нужды обороны выделяется 55 млн. рублей, Министерства путей сообщения — 45 млн., Главного управления земледелия и землеустройства 12 млн. рублей, из которых 7 млн. приходится на нужды переселения и около 4 млн. падает на долю землеустройства. На нужды Министерства просвещения — 7 млн., Министерств финансов, внутренних дел, юстиции по 6 млн. рублей.

Коковцов отметил, что дефицит бюджета превышает 195 млн, его можно покрыть за счет введения новых налогов и кредитного займа, изложил депутатам, откуда придут деньги. “Во-первых, валовой доход по казенным железным дорогам, достигающий 530 000 000 рублей и составляющий 23 процента бюджета, во-вторых, такой же доход по винной монополии — 696 000 000 рублей, или 30 процентов бюджета, в-третьих, косвенные доходы, считая в их числе и таможенные доходы — 490 000 000 руб. или 21 процент, в-четвертых, прямые налоги в сумме 173 000 000 рублей, составляющий 7,5%, и наконец, в-пятых, все прочие доходные статьи, то есть пошлины, правительственные регалии, без винной монополии, казенных имуществ и капитала, без казенных железных дорог, составляющие 428 000 000 рублей, или 18% — разложил по полочкам доходные статьи бюджета, и в конце добавил, что общая совокупность в бюджете составит... 50% всего бюджета”.

Коковцов вспомнил критику в адрес правительства за непосильные налоги и «пьяный бюджет» во II Думе и потому отметил, что примерно такое же положение и в других странах: “в Великобритании — 52,8%, во Франции — 52,4, в Италии — 45, в Германии — 42, в Норвегии — 43, в Испании — 51%. Да позволено мне поэтому сказать, что нам нет особого повода жаловаться на то, что историческая судьба наделила нас слишком рабской налоговой системой, если мы можем поставить себя в одном ряду с такими государствами, как Великобритания, Германия и Франция, где мне неизвестно, чтобы управление было основано на пренебрежении к народным интересам и к интересам масс”. Это его заявление вызвало рукоплескания справа и в центре; возгласы: “Браво”.(25)

Аплодисменты справа получил глава финансового ведомства, и когда заявил об укреплении российского рубля, приумножении золотого запаса страны.

Правительство чуть-чуть пустило депутатов “в святая святых”, приоткрыло “тайны мадридского двора”, дало возможность народным избранникам “заглянуть” в казну. Правда, одним глазком, поскольку половина бюджета была правилами 8-ого марта 1906 года “забронирована” от обсуждения Государственной Думой. За это и подверг критике правительство октябрист Аполлон Васильевич Еропкин, предложивший “прежде всего изменить правила 8 марта 1906 года в смысле расширения бюджетных прав Государственной Думы”, а во-вторых, “облегчить налоговое бремя малосостоятельных плательщиков”, и в-третьих — призвал Думу, при обсуждении бюджета обратить внимание “на расходную часть бюджета. Здесь необходима самая широкая, самая последовательная экономия непроизводительных расходов, расширение расходов производительной и экономия в хозяйственных операциях казны. В этом отношении наш бюджет сильно хромает. Достаточно, например, указать, что наши казенные железные дороги поглощают 517 000 000 рублей расхода при 530 000 000 рублей валового дохода, не считая процентов на затраченный на дороги миллиард. Наша винная монополия обходится стране очень дорого: свыше рубля на каждое ведро водки на одну организацию казенного управления. Наши казенные заводы, технические заведения и склады приносят почти 13.500.000 рублей в год, а содержание Горного департамента Министерства торговли и промышленности стоит 17.000.000 рублей”.

Оратор указал на поразительно низкие расходы на культуру, просвещение, поощрение торговли, суды. “На народное просвещение ассигнуется по всем ведомствам 81 000 000 рублей, на земледелие 29.500.000, на медицинскую и ветеринарную часть 5 500 000 рублей, на меры поощрения торговли и промышленности 4 500 000 рублей. Ныне судебная часть обходится в 37.500.000 рублей, почти вдвое меньше, нежели расходы на полицию — 67.500.000 рублей. Господа народные представители, сопоставьте эти скромные цифры расходов, призвал Еропкин, с сотнями миллионов рублей расходов: по казенным железным дорогам — 517.000.000 рублей, по обороне государства — 476.000.000 рублей, по уплате процентов — 352.000.000 рублей, по военной операции — 214.000.000 рублей, по содержанию чиновников — 139.000.000 рублей...”(26)

Покритиковав бюджет, Еропкин, выполняя поручение фракции октябристов, тем не менее, призвал Думу утвердить бюджет ибо, по его мнению, правительство видит эти недостатки и исправит их.

В отличие от него, социал-демократическая фракция предложила отвергнуть бюджет, ибо: “1) государственная роспись доходов и расходов на 1908 г. построена на чрезмерном обременении налогами трудящихся масс и спаивания населения водкой в фискальных интересах; 2) собираемые с трудящихся классов налоги идут главным образом на борьбу правительства с народом для сохранения самодержавно-бюрократического строя; 3) правила 8-го марта не дают Думе возможности контролировать правительство в расходовании им народных средства; 4) принятие бюджета Государственной Думой было бы равносильно признанию за бюрократией права на дальнейшее бесконтрольное хозяйничанье в стране...”

Мотивировал это решение социал-демократов Евгений Петрович Гегечкори такими аргументами: “В России косвенные налоги составляют 76% чистого доходного бюджета, за исключением оборонных поступлений и расходов по эксплуатации. Главный доход дается косвенными налогами на водку, чай, сахар, керосин, спички, а это составляет предмет потребления трудовых масс, значит, все бремя налогового обложения всей своей тяжестью ложится на трудовой народ...”(27)

С Гегечкори сразу же вступил в полемику Шульгин. Прежде всего, он поддержал Коковцова, заметив, что бюджет “может быть не очень ладно скроен, но выдержав то, что он выдержал, он, несомненно, крепко сшит”. Заявив это, Шульгин тут же обрушился на социал-демократов: “Мы вспоминаем те злобные проповеди забастовок, покрытые будто бы желанием улучшить положение трудовых масс; на самом же деле тут была цель совершенно иная — разрушить благосостояние России, выбросить на улицы сотни тысяч голодного люда и потом вести за собой куда угодно. Вот была настоящая цель их, и пусть те нищие, которые теперь протягивают свою руку за подаянием, пусть они иногда вспомнят, голодая на улицах, те гордые выступления, которые здесь столько раз начинались словами “мы, социал-демократы”.(28)

Борьба партий за свои идеи шла на думской кафедре ежедневно. Не было того оратора, который не ссылался на то, что его сюда прислал народ, и он выполняет наказы людей. При этом, как и Шульгин, аргументы приводились самые разные, стараясь в пылу полемики позаметней пристыдить друг друга. Что ж, драка есть драка! Правда, в III Государственной Думе до рукоприкладства не доходило. Все было чинно. Вот поднявшийся вслед за правыми, октябристами, социал-демократами, представитель кадетов Павел Николаевич Милюков хоть и метал в адрес правительства едкие критические стрелы в своей полутора часовой речи, но делал это степенно. А начал с того, что обсуждение бюджета Государственной Думой поставлено таким образом, что само обсуждение если и не превращается в пустую формальность, то, тем не менее довольно близко подходит к этому, львиная доля бюджета все-таки остается в руках действительных тайных советников (имеются в виду правила 8 марта — Авт.)...

Народное представительство уже два года, как существует в России, и два года Россия остается без утвержденного бюджета. В течение двух лет наше правительство заняло новый миллиард рублей, выбирая для этого время или за несколько недель до созыва народных представителей или несколько недель спустя после роспуска двух первых Государственных Дум. Наши платежи по государственному долгу в результате этого возросли с 306 000 000 рублей до 385 000 000... и Дума этому никак не могла воспрепятствовать, она приведена к печальной необходимости заниматься, как выразился один из ораторов прошлой Думы, сверкой титулов с параграфами и параграфов с титулами.

Кроме правил 8-го марта, — посетовал оратор, — есть, к сожалению, еще и другие стеснения, которые точно так же мешают поставить расследование бюджета на почву серьезную и реальную. Есть целый ряд вещей, которые просто до Государственной Думы не доходят. Целый ряд отчетов не представляются ни контролю, ни Государственной Думе. Отчеты эти суть: кассовый отчет Министерства финансов, годовые отчеты Государственного банка и Государственных сберегательных касс, годовые отчеты Дворянского и Крестьянского поземельных банков, отчеты Петербургской и Московской ссудной казны.

Милюков ребром ставит вопрос о контроле Думы за расходованием бюджетных средств, ибо у этого “пирога” сталкиваются реальные интересы различных чиновников, подрядчиков, поставщиков. Депутат критикует политику правительства, которое для восполнения дефицита бюджета планирует ввести дополнительные источники обложения, которые должны принести 50—55 млн, мотивируя тем, что люди стали жить лучше, растут их сбережения в сберкассах. Цифры сбережений, на его взгляд “слишком ничтожны и что рост их, абсолютно, несомненно существующий, составляет очень незначительный показатель развития благосостояния широких масс. Достаточно сказать, что в России на жителя до сих пор приходится всего 8 рублей 77 копеек этих сбережений, тогда как в Германии — 86 рублей, в Дании — 185, во Франции — 41.

...Мы полагаем, — что никакая серьезная финансовая реформа немыслима без коренной перестройки самых основ бюджета, а для этого необходимо не оставаться в рамках бюджета 1908 г., не оставаться в рамках того, как поставить покрытие дефицита в этом году, нужно взглянуть шире на связь финансов со всем политическим положением. С нашей точки зрения, для того, чтобы оздоровить наши финансы, надо оздоровить политическое положение, надо, чтобы правительство помирилось со страной, чтобы оно признало свершившийся факт, чтобы оно покончило с системой искусственных бюджетов и не прибегало бы к системе искусственного народного представительства”, — закончил он от имени фракции под аплодисменты слева и шум, шушуканья справа. (29)

Дума признала незаконным продление действий штата МПС и сократила ассигнование на них на один рубль.

Хотя у народных избранников и был уже некий опыт обсуждения бюджета (впервые это сделала II Дума), но процедура обсуждения его, что называется, вырабатывалась по ходу дела. 16 февраля Столыпин поторопил Председателя Думы с рассмотрением бюджета, ибо Россия уже второй год жила по бюджету 1906 года, роспись на 1908 год сверстана с дефицитом в 205 млн., и если роспись не будет утверждена, придется делать заем, чего правительству не хотелось бы. Столыпин предлагал сократить обсуждение в комиссиях, словом,-- ускорить процесс. Однако, депутаты увидели в этом урезание своих полномочий, к тому же многие объективно жаловались на новизну и сложность дела. В итоге рассмотрение бюджета шло несколько месяцев, ему посвящено 66 заседаний и завершилось с опозданием на полгода — царь подписал его лишь 6 июля 1908 года.

Из этого были сделаны соответствующие выводы, в последующем депутаты несколько изменили порядок рассмотрения государственной росписи — из комиссий и подкомиссий бюджет передали конкретным лицам, которые привлекали нужных людей из бюджетной комиссии и готовили соответствующий доклад на общее заседание. Бюджет 1910 года обсуждался уже не по частям, а в целом. В ходе рассмотрения бюджетов Дума охотно корректировала его. Депутаты очень не любили так называемых условных кредитов, то есть не основанных на действующих законах и старались устранять их. А их общая доля была весомой. В 1908 году ведомства запросили почти четыре сотни таких кредитов на сумму 97,9 млн. рублей. В целом же и современники, и историки отмечают, что III Дума находила общий “бюджетный” язык с правительством, хотя оно традиционно занижало доходы, чтобы создавать фонд свободной наличности, позволять “латать всевозможные дыры”. Бюджет был самым сильным оружием воздействия Думы на правительство. Зачастую тут явно проглядывалось не столько забота о государстве, народе, сколько преследовались определенные цели политических партий.

Депутаты немало говорили об улучшении положения широких масс, но сфера социального законодательства III Думы не так уже и широка. Впрочем, нельзя упрекать ее в бездействии в этом отношении. Конечно же, в первую очередь они уделили внимание законодательству о крестьянском землевладении и землепользовании. Столыпин твердо стоял на своем и, отвергая любые попытки покушения на частновладельческие земли, предложил решение аграрного вопроса в комплексе, путем переустройства сельскохозяйственного производства и, прежде всего, — крестьянского хозяйства. Законопроекты, внесенные премьером и Главноуправляющим ведомством землеустройства и земледелия А.В. Кривошеиным, предусматривали создание частного крестьянского землевладения, развитие индивидуальных крестьянских хозяйств (хуторов, по-нынешнему фермерства). Государство поощряло выход крестьян из общин и даже давило на тех, кто особенно не стремился к этому.

О реформах Столыпина написаны горы книг, отошлем  к ним заинтересованного читателя , а мы познакомимся с думской комиссией по этой важной проблеме, с позициями различных фракций и сторон, с мнениями ораторов, которые, как и мы сегодня, были далеко не единодушны в своих суждениях.

Об остроте земельной проблемы и степени активности депутатов в изложении своего видения путей ее решения, красноречиво свидетельствует тот факт, что в прениях на пленарном заседании 23 октября 1908 года по внесенному министром внутренних дел законопроекту об изменении и дополнении некоторых постановлений, касающихся крестьянского землевладения (Указ 9 ноября 1906 г.), пожелало высказаться 213 человек. Кстати, законопроекты, уже действующий закон (Указ 9 ноября 1906 г.), но подлежащий утверждению Думой, и два новых законопроекта о землеустройстве, представлял народным избранникам не сам Столыпин, а председатель Земельной Комиссии Думы, крупный помещик из Воронежской губернии Сергей Илиодорович Шидловский, октябрист. Его земляк, врач, влиятельный масон, один из лидеров кадетской фракции Андрей Иванович Шингарев, выйдя на думскую кафедру, заметил: “в чрезвычайно подробной и длинной речи докладчика был поставлен им во всю ширину, этот кошмарный аграрный вопрос, в России он обладает странным свойством феникса, вновь возрождающегося из, казалось бы, потухшего пепла”. Шингарев имел ввиду экскурс Шидловского в историю, сделанный им анализ положения крестьян и регулирующие их жизнь законы на протяжении 50 лет, обильное цитирование мыслей ученых мужей с тем, чтобы подвести депутатов III Думы к необходимости и неотвратимости одобрения Указа 9 ноября и двух других аграрных законопроектов, которые подвинут, по его мнению, сельское хозяйство России на несколько шагов вперед. На взгляд же Шингарева, наоборот, они затормозят его развитие.

Авторы Закона 9 ноября, говорят, что в основу его кладется личная собственность на землю. Они воспевают блага личной собственности “и в подтверждение своих взглядов приводят слова знаменитого английского агронома, который восхищался успехами частного, мелкого землевладения во Франции, говоря, что песок при личном труде превращается в золото и на скалах развивается цветущий сад... Этот же мотив прозвучал и в декларации Председателя Совета Министров. Но — заметил Шингарев, — не всякая частная собственность и личная создает преуспеяния и богатства”. Для этого еще должны быть условия, чем землю обрабатывать, куда сбывать продукцию и много чего прочего. Ну как можно достичь богатства, когда ты получаешь надел внутри общины и не можешь выйти, ибо нет выдела — начнется чересполосица, а дальше хозяева станут дробить эти участки по наследству, значит, неизбежна продажа и увеличение числа безземельных. “Можно ли при такой форме говорить, что это будет благо в смысле личного владения землей?” — спрашивал депутатов Шингарев, и опять, вернувшись во Францию, к Юнгу, заметил, что люди, цитирующие его мысль о золоте из песка, не обратили внимание на другой факт: тот же Юнг писал и о печальном хозяйствовании крупных землевладельцев, в частности, герцога Бульонского. “О если бы только один день я мог бы сделаться законодателем Франции, — восклицал герцог, — как бы затанцевали у меня эти самые господа!”

Земля должна быть у того, кто ее обрабатывает, тот же Юнг приходит к выводу “о необходимости законодательным путем, принудительно отчуждать частновладельческие земли, ибо он видел пустыри и во Франции, и в Англии, ибо он видел рядом с ними и голодных крестьян. Страна никогда не разбогатеет, и вы никогда не получите этих крепких людей земли, до тех пор, пока они не будут крепкими и свободными людьми земли. Эту личную собственность насадили спешно, в порядке ст. 87, а все остальные условия созданы до сих пор? Где они?”.

Самое больное место Указа, отметил Шингарев, — “это его механическое однообразное применение по всей обширной площади Европейской России. Масса различных оттенков землевладения, все игнорируется им, все стрижется под одну гребенку, все различия, все невероятно сложные различия местной жизни, уклада, все идет насмарку, всех хотят выштамповать по одному образцу... Нельзя насильственно, бумажным законодательным путем регулировать хозяйственно-земельные отношения... Фракция кадетов, закончил оратор, ­— высказывается за отмену Указа 9 ноября, изданного по ст. 87, и немедленно же вносим (это в докладе Комиссии есть), свой проект, как эти выделы к раскрепощению крестьян следует вести”.(30)

Представлявший крестьянский союз депутат А. Е. Кропотов из Вятской губернии тоже возразил докладчику, отметив, что закон 9 ноября “это помещичий закон, который делает из крестьян деревенских кулаков — помещиков, а из бедняков — батраков, вечно голодных работников... Наши обычаи, как и писаные законы, все стояли на том, что общество распоряжалось землей, и вся тягость была положена на общество...

Избиратели наказали мне: “Скажи ты в Государственной Думе, что так больше жить нельзя”, что этот закон восстановляет нас друг против друга, заставляет душить друг друга, а усиленная охрана способствует этому душению... Закон этот уничтожает общину.

Епископ Митрофан говорит: пусть останется так: где община крепка, где община желательна, то пусть она там и останется. Но на деле выходит не так; выходит именно потому не так, что в самом законе приняты к этому меры, чтобы как можно скорее разбилась община, хотя в мотивах его говорится также о желательности сохранения общины. Наша местность смотрит на этот закон так, что он идет вразрез с народными желаниями, как об этом высказалась первая и вторая Думы.., нужно всеми силами стараться отвергнуть этот закон... Так как этот закон очень и очень зловреден для нашей местности и заняться Думе выработкой таких правил, чтобы были наделены малоземельные и безземельные крестьяне”.(31)

Вторил Кропотову и депутат-крестьянин из Ставропольского села Петропавловского Г. Е. Рожков: “Государственная Дума в настоящий момент приступила к постройке того здания, о котором мы много здесь слышали, начиная с декларации Председателя Совета Министров. Но к великой печали бедного голодного крестьянства, материал, который кладется в фундамент этого здания, очень плох и никто не может поручиться за прочность этого здания... Обсуждаемый в настоящее время Закон 9 ноября не уменьшит голодовки, а, напротив, увеличит, потому что он дает одним право увеличить свое хозяйство, прикупить землю, а другим даст только право продать, но, ни в коем случае не купить...

На сходах же, при осуждении дележа земли, жаловался Григорий Ефимович, если кто-нибудь из крестьян осмелится сказать что-либо поперек земскому начальнику, то отправится в тюрьму или за пределы губернии. Непонятно, как сформированы и землеустроительные комиссии, то ли это государственный орган, комиссия, распределяющий землю. Например, у нас в Ставропольской губернии комиссия постановила, что на каждый двор можно иметь только 15 десятин.., и больше крестьянам нельзя, если же землю купить для эксплуатации ее, то для запрещения этого у нас в государстве нет определенного закона, в котором было бы сказано: столько-то купи, столько-то нет. Закон дает право выходить из общины, селиться отдельно на хуторах. Но, как пойти на хутор, к примеру, в местности туркменских кочевых инородцев, когда на 300 верст не увидишь ни одного ручейка, чтобы вырыть колодец, нужно не менее тысячи рублей, да и простоит он недолго, а артезианские колодцы, инженеры говорят, стоят 20 тысяч рублей и ни один мастер не ручается, что вода будет. Как пойти в таких местах на хутор?” ? спрашивал Рожков.(32)

Резко отрицательную оценку не только обсуждаемым земельным законопроектам, но и в целом Думе, от лица социал-демократов дал тот же Гегечкори: “Мы уверены, что представительство населения в настоящей Законодательной палате наименее приспособлено к тому, чтобы разрешить громадной важности социальные и политические вопросы с точки зрения общественной справедливости и в интересах трудящихся масс. Да и было бы весьма противоестественно, если бы представители господствующих классов и представители правительства, отбросив в сторону классовые тенденции, отказались бы от использования общины в своих собственных интересах и дали бы ей свободно развиваться”. Что касается духа этих законов, то “это дух давно знакомый ? дворянско-бюрократический”.

Правые из зала не упустили возможности вставить шпильку Гегечкори: “Вы сами дворянин”. “Да, к сожалению, ? признается оратор. ? Я от этого отказываюсь”. “Великолепно”, ? слышится в ответ.

Гегечкори, не смущаясь, продолжает: “И если бы, граждане-депутаты, крестьянские интересы в стенах Таврического дворца были представлены на основании всеобщих выборов, то вы могли бы услышать, как глубоко запала в душу народа та ненависть, которую крестьяне питают за эти серьезные “заботы” правительства к нему, но даже и от тех крестьян, которые пришли сюда для того, чтобы заявить громко о народных нуждах, вы услышите, да и слышали сегодня, что все пореформенные законодательства и все Положения 1861 г. были не улучшением, а ухудшением для крестьянства и что не в заботах об интересах крестьянства они были изданы, а для их порабощения и для угнетения...”.

Если он выходит из общины, заметил оратор, “разрешения на началах справедливости, на принципах, не нарушающих интересов одной части крестьянства в пользу другой, то был бы сделан шаг вперед, хотя и ничтожный, но все-таки в направлении к раскрепощению крестьянства и деревни”. Но не этого хочет правительство: “Ему нужно было ослабить натиск крестьян; ему нужно было вселить раздор среди самого крестьянства, ему нужно было достать союзников в среде самого крестьянства... И надо признаться, что расчет был правилен. Раздоры между различными группами крестьян на почве выхода из общины уже начались...”. “Уничтожение малоземелья возможно наделением крестьян землей путем безвозмездного отчуждения всех некрестьянских земель... Что же касается того решения аграрного вопроса, того рецепта, который был прописан г. Шидловским, то нужно сказать, что он не совсем оригинален: этот рецепт уже предложен одним из персонажей в комедии Льва Толстого “Плоды просвещения”, когда мужики жаловались на гнетущее малоземелье, что куренка некуда выпустить, хлыщ Вово с моноклем в глазу, прокортавил: “А вы сейте мяту, мяту сейте, очень выгодно”. То же самое говорит Шидловский: укрепляйте, говорит он, крестьянам, свои клочки на основании закона 9 ноября, сейте мяту на этих клочках, и аграрный вопрос сам по себе решится”.(33)

Гегечкори заявил, что его фракция отклоняет земельные законопроекты, представленные Шидловским.

Свою точку зрения излагает кадет Федор Измайлович Родичев, близкий друг Петрункевича. Он “за” выкуп, стоит “на точке зрения личной собственности”, но... ничего этого в новом законодательстве он не находит. Интенсивного сельского хозяйства в России, с большим урожаем и с торговым оборотом завести на отрубах невозможно, оно возможно только при наличии тех общественных условий, которых в стране нет и, которых еще долго не будет создано, в особенности, если страна будет идти тем путем, каким ее ведут в последнее время. “Мы ведем страну к разорению, заставляя ее делать тот скачок, который ей не по силам”. Уходя с думской кафедры, Родичев заявил: “Я считаю долгом законодателей отвергнуть этот законопроект и приступить к разработке нового”.(34)

Этим своим заявлением он, как и выступившие Гегечкори, Соколов, Шингарев вызвали гнев графа Бобринского. Родичев предлагает вначале проложить дороги к хуторам, а потом крестьянам туда переезжать ? “но это чистейший абсурд”, ? считает Бобринский. ? Это разорит Россию”.

Другой депутат, Соколов, говорил нам тут, ? продолжал Бобринский, что он нигде в России не видел процветающих хуторов, “и из этого замечания члена Государственной Думы Соколова можно убедиться, что ничего, кроме этого закона, он не читал и  думает, что правительство выдумало хутора из своей головы или взяло пример с Запада”. Надо бы нашим депутатам, особенно “Шингареву, вместо путешествия по саксонским хуторам..., лучше бы проехать по западным губерниям, там он увидел бы, на что способен русский крестьянин”. Что касается речи Гегечкори, то мне трудно возражать, ему, заявил Бобринский, по той простой причине, что мы почти во всем с ней согласны, ибо Гегечкори “признает общину гибельной, он признает ее обузою для личности и он считает, что она искусственно навязана правительством.., он признает принцип свободной кооперации и... отрекается от основного принципа социализма ? принципа крайнего государственного принуждения в области экономических отношений”.

С места Гегечкори пытается возразить: “Это, по-вашему так”, но Бобринский продолжает в том же духе, перенеся всю ярость своей критики на партию Народной воли, которая, по его мнению, взбудоражит деревню своими проектами. “И теперь эта партия несет тяжелую ответственность за тех людей, которые томятся теперь на каторге, в тюрьмах, за тех людей, которые теперь разорены, и за все то тяжелое кровавое время, которое пережила Россия”.(35)

Представитель фракции трудовиков К. М. Петров, депутат из Перми посетовал, что в Думе в основном звучат “слова князей, сидящих на той земле, где должны по праву находиться крестьяне”, и что его фракции (трудовиков — Авт.) трудно защищать права трудящихся масс, ибо “к прискорбию, в третьей Государственной Думе нас всего 14 человек из 442”. Мы считаем, — заявил Константин Матвеевич, — общинное ведение не таким вредом, каким считают те, кто имеет десятки тысяч десятин... Община не только страхует каждого разорившегося, но она страхует каждого мужика от голода... Число крестьянских дворов в общинном ведении ? 9.201.262, подворные ? 2.817.992. В процентном отношении получается 76,7% общинного владения и 23,3% подворного владения. У них количество земли в десятинах: 100.700.885 в общинном ведении и 22.977.451 в подворном владении, т.е. в процентном отношении 81,4% в общинном владении и в подворном ? 18,6%... И вот теперь вам ясно, господа, что мы защищаем не пустое пространство или что-либо неопределенное, мы являемся защитниками всего общинного пространства...”(36)

Положение крестьянства сравнил с положением больного человека депутат из Курской губернии И. Н. Морозов. “Крестьяне больны бедностью, нищетой, они бедствуют, и потому они не рассуждают, их ум не работает, они только говорят: “Дайте нам земли, нам земля нужна, ничего другого, кроме этого “кваса” не нужно для нашего здоровья”. И мы ее даем, заявил он. Но “земля должна принадлежать тем, которые из этой земли умеют и могут извлекать наибольшее количество питательных продуктов... И тот, кто затрагивает в большом количестве, хотя бы и чужой крестьянский труд на свою землю и оплачивает этот труд, тот гораздо полезнее крестьянина, хотя бы и собственника своей земли, но мало труда в оную землю затрачивающего... Еще Менделеев увидел громадную разницу между трудом и работою: работа дело рабов и не подразумевает свободной воли, ведь и вода может работать, а трудится может только свободный человек; свободный труд один только полезен, тогда как работа может быть и вредна...

Говорят, что земельные законы рождают кулаков, заметил он. “Что такое кулак? Это хороший деревенский хозяин, который, действительно каждую копейку бережет и умеет извлекать из своего состояния больше, чем это делают растопыри, люди, которые растопыривают руки, а землю теряют, хозяйственный кулак полезнее бесхозяйственного растопыри... Для меня отчуждение частных земель есть государственное бедствие...

Я приветствую закон 9 ноября как акт раскрепощения свободной воли крестьянской от крепостной зависимости... В общине крестьянин пропадает... Община гибнет от того, что при чрезвычайной скученности ее поля сплошь и рядом тянутся за 20­—30 верст от деревни. За сенной копной крестьянин выезжает утром, обедает в поле, а возвращается вечером с этой копной хлеба... Закон 9 ноября необходимо принять в постатейном чтении”.(37)

На голосование были поставлены предложения всех фракций. Первым голосовалось предложение социал-демократов.

 ЧИТАЕМ  СТЕНОГРАММУ:

“Принимая во внимание, что Указ 9 ноября представляет одно из звеньев дворянско-бюрократической системы решения вопросов, выдвинутых движением последнего времени, этим Указом наряду с другими земельными мероприятиями (деятельностью Крестьянского банка, распродажей казенных и удельных земель, переселениями) бюрократия, покровительствуя более сильным экономически слоям деревни, имеет в виду усилить и укрепить класс зажиточной сельской буржуазии, надеясь найти в ней опору в борьбе с экономическими и политическими притязаниями масс, чтобы тем сохранить господствующее положение за землевладельческим классом и бюрократией; что подъем большинства крестьянских хозяйств, улучшение положения десятков миллионов граждан-землевладельцев возможны только при переходе земель средних и крупных землевладельцев, а также земель государственных, удельных и монастырских в руки крестьян; что своей земельной политикой правительство увеличивает земельную площадь незначительного слоя крестьянства, так как размер мобилизуемого фонда недостаточен для удовлетворения широких масс, а высота земельных цен и условия расплаты делают землю недоступной для нуждающегося в земле большинства земледельческих хозяйств; что закон 9 ноября явно покровительствует выходящим из общины и обделяет землею остающихся в ней; что, устанавливая произвольные нормы наделения землей выходящих из общины, Указ поручает разрешение споров между выходящими и остающимися в ней не демократически организованному суду, а административной власти дворян — земских начальников и их съездов; что существенной целью Указ 9 ноября является стремление разбить солидарность крестьян, проявившуюся в экономическом и политическом движении последних лет, усилить рознь в его среде, в интересах народных масс и в интересах экономического, культурного и политического развития страны социал-демократическая фракция предлагает отвергнуть проекты земельных комиссий и перейти к очередным делам”.

Предложения Трудовой группы.

“Принимая во внимание, что положенный в основание обсуждаемого законопроекта Указ 9 ноября 1906 г. решает судьбу крестьянского землевладения и потому его нельзя принимать без согласия, или, по крайней мере, без опроса крестьянства, в этой Думе почти не представленного; что этот Указ, выработанный под влиянием убеждения в том, что крестьянская община явилась благоприятною почвою для революционного движения последних лет, преследует политическую цель расслоения деревни на зажиточное меньшинство, которое должно явиться прочной опорой Правительства и землевладельческого класса, и экономически зависимую и политически совершенно бессильную массу; что он усиливает и без того тягостную опеку чиновничества над деревней; что он не может привести к успокоению страны, так как усиливает рознь и обостряет внутреннюю вражду в крестьянстве; что этот Указ упраздняет форму землепользования, которая уже во многих местах доказала свою способность к поднятию земледельческой культуры; что благодаря ему надельная земля теряет характер прочного обеспечения семьи, которая отдается на произвол домохозяина, что он делает надельную землю предметом купли и продажи, вследствие чего значительная часть крестьян должна обезземелиться; что он выгоден главным образом помещикам и фабрикантам, так как значительно увеличивает предложение труда и понижает и без того крайне низкую заработную плату; что он, следовательно, увеличивает и без того чрезмерно многочисленные кадры безработных, так как наша промышленность ни теперь, ни в ближайшем будущем не в силах занять все освободившиеся, благодаря обезземеливанию, рабочие руки, — Государственная Дума отвергает проект земельной комиссии и переходит к очередным делам”.

Предложения фракции Народной свободы.

“Считая необходимым новым законом установить право выхода из общины отдельных домохозяев и находя: 1) что изданый с нарушением ст. 87 Осн. Зак. Указ 9 ноября преследует узкополитические цели и противоречит интересам малоземельных и малосостоятельных крестьян; 2) препятствует правильному разрешению земельного вопроса и способствует грозному росту безземельного крестьянства; 3) игнорирует крайнее разнообразие местных форм землевладения, разрушая их механически и уничтожая бытовые особенности семейного права; 4) закрепляет вредную в хозяйственном отношении форму чресполосно-лично-общинного владения и тормозит правильное землеустройство крестьян, — Государственная Дума отклоняет правительственный законопроект и переходит к очередным делам”.

Предложение фракции “Союза 17 октября”.

 “Мы, нижеподписавшиеся, от имени фракции “Союза 17 октября” предлагаем Государственной Думе простой переход к постатейному чтению законопроекта по Указу 6 ноября”.

Председательствующий: Господа. Позвольте приступить к голосованию. Ставлю на голосование первую формулу, внесенную фракцией Социал-демократов. (Баллотировка.) Отклонена. Ставлю на голосование формулу, предлагаемую Трудовой группой. (Баллотировка.) Отклонена. Ставлю на голосование формулу, внесенную фракцией Народной свободы. (Баллотировка.) Отклонена. Ставлю на голосование формулу, внесенную фракцией “Союза 17 октября”, то есть простой переход к постатейному чтению. (Баллотировка.) Принята. Теперь дальнейшие формулы отпадают. Угодно их баллотировать? (Голоса: нет.)(38)

22 ноября 1908 года Дума перешла к постатейному рассмотрению законопроекта. В основе его остались предложения правительства, но депутаты внесли и некоторые изменения: усложнили порядок раздела земель в общинах, где за последние 24 года производились переделы, а там, где переделов за это время не было — автоматически признавались перешедшими к наследственно-участковому ведению. Появились и другие предложения, но особо принципиального характера не имели. Этот документ стал законом лишь 14 июня 1910 года.

Это был важный, но не единственный краеугольный камень в здании столыпинской реформы, разрушающей общинную собственность на землю и открывающий большой простор капитализации деревни. Дополнением к нему стало новое положение о землеустройстве, которое представил в октябре 1909 года коллегам Ипполит Ипполитович Капнист.

Подворная Россия доказывает, что не одно только нахождение земель в общине мешает поднятию культуры сельского хозяйства, — заявил он. Бороться с недостатками землепользования, свести Россию с мертвой точки сельскохозяйственного застоя и призван закон о землеустройстве.

Какие же главные недостатки землеустройства определил Капнист в России? Самым главным он назвал чересполосицу, т.е. крестьянский надел (участок) в общем куске земли. Иногда этот надел узкой полосой в метр, а то и полметра тянулся на целые версты. Часть земли при этом уходила на межу. Такой надел не так просто было обработать.

Другим серьезным недостатком землепользования докладчик назвал отдаленность полей от села, места жительства хозяина. На одни переезды, чтобы добраться до участка, а потом вернуться обратно, тратилось иной раз до полудня. И с расселением на хутора было немало проблем. Тут громадную роль играла сама местность, индивидуальные возможности хозяина, громадные затраты, которые требовались на перенос построек”. Представлявший закон позволяет каждому искать себе самому место жительства”, — заявил докладчик. А в стране есть “благоприятные условия для хуторского поселения: менее 5 десятин земли в России имеют 23% хозяйств или 2.857.000 дворов; от 5 до 8 десятин имеют 27%, от 8 до 20 десятин — 40%, от 20 до 100 десятин — 9%... Проведением закона о землеустройстве мы поднимем благосостояние нашего крестьянства и приобщим его к благу культуры”, — провозгласил Капнист.(39)

Правый депутат, крестьянин села Слободище Волынской губернии М. С. Андрейчук первым поднялся, чтобы высказать свое отношение к законопроекту. Да, в землеустройстве давно нуждается наше хозяйство. Но “я не согласен с этим законопроектом. Я считаю, что по этому новому закону землеустройство пойдет на лад в тех местах, где распространен закон 9 ноября, например, в центральных губерниях России. А вот в других местах, скажем, в Юго-Западном и Северо-Западном краях, новый закон наделает много вреда, “потому что эти края не разверсточные, там нет обязательного разверстания между помещиками и крестьянами. Вообще там еще царят сервитутные права, общие толоки, общие выпаса и т.д. Если туда войдет новый закон, там будет много неправды, много крестьян пострадает от этого... Я не настаиваю, чтобы не было землеустройства, но стою за то, чтобы вычеркнуть из этого законопроекта все, что касается сервитутного права, т. е. земель общего пользования крестьян с помещиком”.(40)

Кадеты, в лице Александра Елезаровича Березовского, заявили, что законопроект нужен. “Такая цель, как уничтожение чересполосицы и, наконец, расслоение больших сел, мы считаем вехами целесообразными землеустроительными мерами, могущими помочь крестьянскому населению улучшить хозяйство”. Но крупнейший недостаток этого закона — принудительность его применения, принудительность, выходящая за пределы необходимости. Больше того, “обращаюсь к вам, как хозяевам, — заявил Березовский, — скажу, что аграрный вопрос вы не можете разрешить ни этим законом, ни законом 9 ноября, а лишь дав крестьянам землю, но не за ту цену, которую вы платили при покупке, и в особенности не за ту, в которую ее ввели ликвидаторы и Крестьянский банк, а за ту цену, которая соответствует платежным способностям того мелкого крестьянина, которому вы дать ее должны.., поэтому я прошу этот законопроект целиком возвратить в земельную комиссию, чтобы он был переработан”.(41)

И на взгляд уже знакомого читателю депутата Кропотова, законопроект этот свяжет “хозяина по рукам и ногам”. В документе “рука об руку идет правительство с помещиками и чиновниками — их большинство в Государственной Думе, и они голоса народа не хотят слышать... Как докладчик, так и Главноуправляющий землеустройством стояли на том, что бедна Россия именно потому, что хуторов в ней нет. Как хутора будут, так и богата будет Россия. Да так ли? Будет ли богат крестьянин тогда, когда по приказу земского начальника в рабочее время, в страду, продает по 50 к. за пуд хлеба с поля и даже несжатый хлеб продает, — это беззаконно; несмотря на то, что, по приговору, в октябре месяце срок уплаты податей, он продает в августе... Будет ли он богат, если вы хутора введете, а земских начальников с такими распорядками на местах оставите?.. Прежде вы устройте порядок, прежде дайте народу суд правый, скорый и справедливый, дайте народу равенство, я говорю о правах, и тогда  народ сам устроит свою землю, я считаю... Как мы голосовали против Указа 9 ноября, который уже доказывает его необходимость, также будет голосовать Трудовая группа против этого землеустройства”.(42)

Саратовский помещик, граф Уваров, октябрист, бывший Главноуправляющий землеустройством и землевладением, кадет Кутляр, социал-демократ Белоусов также критически оценили законопроект. “Было время, — заметил Кутляр, — когда вся Россия была заселена хуторами.., но хуторяне вели самое примитивное хозяйство, при том, что их землеустройство было чрезвычайно совершенно”.(43)

Обсуждение законодательства о крестьянском землевладении и землепользовании тянулось несколько лет и закончилось подписанием Николаем II соответствующих законов от 14 июня 1910 года и 29 мая 1911 года.

К аграрной реформе напрямую примыкает и подготовленный правительством законопроект о местном суде. Для крестьянина-собственника, естественно, нужно было создать правовое поле, обеспечить его защиту в суде. Подготовленный еще для I Думы законопроект рассматривался во II, но до разгона его судьбу не успели определить, и, наконец, одобренный 111 Думой, но далеко не сразу, потребовалось 15 месяцев, чтобы 20 февраля 1909 года думская комиссия предоставила его общему собранию народных представителей. По замыслу разработчиков закона, все виды местного судопроизводства, вроде земского начальника, упразднялись, их место занимал общий для всех сословий суд в лице единственного мирового судьи. Второй инстанцией являлся уездный суд, как низший уровень окружного суда.

При обсуждении снова  сломано немало копьев. Острую дискуссию вызвал вопрос об имущественном цензе судей. Против предлагаемого правительством ценза выступили кадеты, левые. Неожиданно их поддержали правые, стремящиеся сохранить за поместным дворянством, стремительно теряющих землю, хоть что то. Октябристам и правительству пришлось немало попотеть, чтобы отстоять ценз. Удалось это сделать только в третьем чтении. Дебаты продолжились в Государственном Совете, создавались согласительные комиссии, и только 15 июня 1912 года законопроект попал на стол к Николаю II и стал законом после подписания им. При всех перипетиях было сделано главное — на местах устанавливался суд бессословный и не зависящий от сельских обществ.

Важным итогом деятельности III Думы  явились страховые законы  о защите рабочих в случае травматизма и болезней, принятые 23 июля 1912 года. Надо сказать, что комиссия, во главе с октябристом Евгением Евгеньевичем Тизенгаузеном, бывшим директором Серпуховской мануфактурной фабрики, подготовила  обстоятельные, добротные законопроекты о страховании рабочих от несчастных случаев, в  которых содержался фактически весь круг необходимого рабочего законодательства, имеющего, как отметил Тизенгаузен, первостепенное экономическое, общественное и государственное значение. Эти законы, по мнению большинства депутатов, выступивших в прениях,  не только защищали интересы рабочих промышленных предприятий, но и затрагивали кардинальные вопросы социального бытия, определяли роль государства в обеспечении взаимных отношений представителей капитала и наемного труда. И это задача, подчеркивали ораторы, не узко экономическая, а широкого политического значения и недоучет этого важного фактора в государственной политике чреват самыми серьезными последствиями. Поскольку законы эти особенно сильно правых не касались, в отличие от земельных вопросов, они прошли без особых бурных всплесков.

Чего не скажешь о прохождении закона о неприкосновенности личности. Тут стороны снова скрестили шпаги. Проект этого закона  внесен правительством еще во II Думу. Для обсуждения его создали специальную комиссию. Учитывая важность вопроса, правые постарались быть не только широко представленными в этой комиссии, но и занять в ней руководящие кресла, т. е. взять все в свои руки. Это им удалось. Обсуждение проекта красноречиво свидетельствует о том положении с правами человека в России, которую мы потеряли. Впрочем, снова заглянем в Таврический.

На думской кафедре известный юрист, депутат от Москвы, кадет В. А. Маклаков:“С первого взгляда может казаться, господа, что закон о неприкосновенности личности, как бы ни был он плох и недостаточен, все же нужно приветствовать. Ведь этот закон все-таки лучше того, что есть, и испортить существующего он не в состоянии; отвергать его потому, что он несовершенный, значило бы, пожалуй, следовать тому правилу, которое я в политике считаю наиболее непригодным: либо все, либо ничего. Но есть, господа, обстоятельства, которые властно требуют от нас, чтобы к этому закону мы не относились с таким непритязательным доброжелательством. Ведь этот закон не простой очередной закон, это реформа; и это не только реформа, это нечто большее: это исполнение Манифеста. Нет ничего более характерного, как этот Манифест, который объявил и обещал, что отныне на Руси будет установлена действительная неприкосновенность личности. Сколько смысла и сколько трагизма в этом небольшом слове “действительная”. Ведь оно означает, что неприкосновенность была, но была на бумаге, была в законах, была на словах; и то обещание, которое дал Манифест, заключается в том, что из слов, из обещаний эта неприкосновенность сделается русской действительностью”.(44)

Проанализировав же законопроект, Маклаков приходит к выводу, что он ничего не дает человеку. Однопартийца поддержал Родичев, коснувшись самого острого в то время вопроса — еврейского.

“Вы должны помнить, господа, что право неприкосновенности гражданина будет правом только в том случае, если власть научится ее уважать и устанавливать. Нам нужно воспитать власть в этом направлении. Как же мы воспитаем власть в уважении права личности, если в самом законе будет указано: прежде чем уважать право личности, справьтесь о ее вероисповедании.

Я утверждаю, что до тех пор, пока вы оставляете в законе эти ограничения для одной части населения, вы не будете иметь честной полиции. Несправедливость, о которой я говорю, сознается и разделяется представителями власти. Вы, может быть, не знаете, что в течение целого ряда лет, одна за другой, назначались комиссии для рассмотрения еврейского вопроса, все эти комиссии в своем обсуждении приходили к одному заключению — необходимости отменить все ограничения еврейских прав; таковы были комиссии Лобанова-Ростовского, гр. Палена и комиссия, заседавшая под председательством П.Н. Дурново.

Ограничение еврейской оседлости это ведь, остаток средневекового права. В средние века все сословия, все горожане, купцы или мещане были прикреплены к своему месту. Следы этого прикрепления видны до сих пор в свидетельствах об увольнении в г. Петербург или другой какой-либо город, что писалось в паспорте мещанина и крестьянина. Относительно прочего русского населения эти ограничения уничтожены, для еврейского же населения эти ограничения остались и усугублены.

Как же вы хотите сохранить начало неприкосновенности личности, установив правило — “никто не может быть ограничен в правах свои без суда и предоставив полиции и администрации обширное право исполнять права на местожительство всякого гражданина и высылать его административным порядком, если он окажется еврей? Ведь вы устанавливаете то, что вы отрицаете этим законом; ведь цель этого закона состоит в охранении прав личности, а умолчание о правах евреев вне этого есть попрание прав личности. Вступите же честно на новый путь и скажите, личность русского гражданина неприкосновенна, и он свободен в передвижениях”.(45)

Депутата Родичева поддерживает трудовик Кропотов:

“Законопроект говорит о неприкосновенности личности. Мне кажется, после созыва третьей Думы Правительство забыло, что такое неприкосновенность личности. А по-моему, для личности важнее всего жизнь этой личности. И вот, господа, посмотрите на это, как смотрит на жизнь гражданина Российской империи русское правительство? Теперь посмотрим, какие успехи сделала смертная казнь в ХХ веке: в 1901 г. всего казнено 8 чел., в 1902 г. — 28 чел., в 1903 г. — 11 чел., в 1904 г. — 19 чел. и в 1905 г. — 19 чел. Господа, вы говорите, что 1905 г. — революционный год, вы говорите, что после этого настает успокоение. Дальше слушайте: в 1906 г. казнено 236 чел., в 1907 г. — 627 чел. и в 1908 г. — 1.330 чел.

Законопроект о неприкосновенности личности, и, стало быть, в чем же личность нуждается? Личность нуждается в здоровье, в жилище, в пище, ей дороги любимые, родные, знакомые лица. Мы же видим, что тут попирается неприкосновенность личности, что это делается правительством. Правительство нам говорит, что в тюрьмы помещать уже некуда, что вместо одного человека — сидят три и четыре человека. И это после Манифеста, того Манифеста, которым объявлена неприкосновенность личности. Вы знаете, и, я думаю, многие из вас нередко предчувствовали, что в этих тюрьмах просиживали по году до суда люди и потом были оправдываемы. Какая же здесь неприкосновенность личности? Что это такое — продержат человека год в тюрьме и скажут: ты невиновен, и я, наказав, отпускаю тебя. Не касается ли неприкосновенность личности ссылок? Я думаю, это прямо в законопроекте и заключается, ибо ссылка есть всецело прикосновенность личности.

Вы знаете, что газеты переполнены тем, что ссылаются несправедливо люди, ссылаются люди совершенно невинные, ссылаются за то, что они жалуются на полицию, которая бьет их резиной, проповедуемой “Союзом русского народа”, бьет домохозяев, жен, детей и девиц, отбирает от домохозяев в свою пользу имущества этих граждан и затем ссылает их. У вас же законопроект о неприкосновенности личности не предусматривает того, чтобы зря не ссылали и в тюрьмах не держали невиновных. Следовательно, такой закон стыдно было вносить на рассмотрение Государственной Думы.

Вы скажете, может быть, что эти заявления голословны, вы, может быть, потребуете фактов, может быть, вам угодно, чтобы я прочитал эти жалобы, которые получены на мое имя. Здесь (указывая на кафедру) вы найдете жалобы через меня на имя председателя Совета министров, вы найдете жалобы на Высочайшее имя, вы найдете жалобы на имя губернатора, вы найдете всевозможные жалобы на то, что полиция попирает права народные, получает имущество в свою пользу. И какой же результат этих жалоб? Жалобщики ссылаются и получается в результате ответ на эти жалобы — печатный бланк, что этот человек занялся революционной пропагандой и жалоба его не может быть удовлетворена”.(46)

Слово берет бывший крестьянин Екатеринославской губернии, слесарь нижнеднепровских мастерских, социал-демократ Г. С. Кузнецов:

“Меня, господа, как представителя рабочего класса, совершенно не удивило, что комиссия представила на рассмотрение Государственной Думы такой законопроект, по которому личность рабочего и крестьянина совершенно не ограждается. Это, господа, совершенно естественно, что в стране, которая называется полицейским государством, где человеческая личность трудящегося человека ценится дешевле, чем дворянская собака, не может быть другого отношения, уважения к личности трудящихся. Гг., встречали ли вы хоть одну культурную страну, где наносили бы ежедневно моральные оскорбления трудящемуся человеку, как это делается у нас в России? “Встретите ли вы хотя бы в одном культурном государстве, чтобы рабочему человеку, живущему честно своим трудом, запрещалось ходить по мостовой? У нас, в России, вы встретите это в каждом городе, например, Одесский градоначальник Зеленый издает циркуляр, которым рабочему человеку запрещается ходить по тротуару и он должен ходить по мостовой вместе с лошадьми.

Так как всякая экономическая борьба в России не разрешена, то вы, господа, прекрасно видите, как на улицах г. Петербурга и других городов на наших глазах, так называемая белая кость и голубая кровь, спокойно может расстреливать лиц, имеющих несчастье принадлежать к черной кости и красной крови. Эти люди расстреливают на улице трудящийся люд и не несут ровно никакой ответственности.

Если относятся так, как я указал, к рабочему классу, который уже неоднократно доказал, что он умеет отстаивать свое человеческое достоинство, то по отношению к крестьянству, как к более неразвитому, никакого закона не существует; тут каждый держиморда может объявлять себя и Богом, и царем, и всем, чем угодно, и стоит только крестьянину или крестьянству начать вести спор или тяжбу с землевладельцем, как на сцену выступает не суд, а административная расправа. Господа, кто не помнит все ужасы, происшедшие в Тамбовской губернии? Всем памятно, когда губернатор Луженовский до того порол крестьян, что масса их сошла с ума. Да один ли это пример? Возьмите полтавских крестьян: губернатор Филонов зимой, на морозе, ставил их голыми коленями и заставлял просить у него прощения. Но это не в одной Полтавской губернии; вспомните Харьков, где крестьян наказывали розгами, вымачивая розги в кипятке с солью.

Пять лет прошло с того дня, когда была провозглашена свобода, неприкосновенность личности, и я спрашиваю вас, перестали ли высыхать улицы городов и деревень от ежедневных потоков проливаемой крови? Нет, не перестали. Для того, чтобы разрешить такой серьезный вопрос, как вопрос о неприкосновенности личности, прежде всего необходимо создать такие условия, при которых личность человеческая ценилась бы, уважалась, а не попиралась; но в России пока этого нет.

Способна ли III Государственная Дума подготовить такой проект, который бы действительно сделал личность российского человека неприкосновенной? — спросил с думской кафедры Кузнецов и сам же ответил, — Неспособна. Это по силам только второй русской революции, во главе которой, безусловно, будет стоять пролетариат, который, безусловно, осуществит это право”.(47)

Видя резко отрицательное отношение к законопроекту о неприкосновенности личности, председатель Комиссии октябрист Гололобов попытался защитить свое “детище”, ссылаясь на опыт других стран.

“...Если коснуться того положения, на котором останавливались здесь многие ораторы, если говорить об идейной стороне этого дела, то, разумеется, господа, кто же из здесь присутствующих не присоединится к тем ораторам, которые горячо желали свободы для каждого обывателя? Но, господа, упускали из виду, что свобода личности, неприкосновенность ее создается ведь не одним бумажным законопроектом, создается не одним только правительством, а многими условиями жизни. Об этом здесь с левой стороны говорили очень многие, и я к этому вполне присоединяюсь; об этом говорили, и притом указывали на Англию. На Англию, гг., было так много указаний, ее ставили в пример, говорили, что в ней уже 300 лет существует полная свобода личности. Я это признаю, и можно Англии позавидовать, но ведь там 300 лет создавали эту свободу личности, неприкосновенность ее, и все-таки не создали вполне. Я вот вам сию минуту укажу на одно обстоятельство: недавно мне попалось сообщение в газете о том, что заставляет суфражисток в Англии добиваться свободы; оказывается, что там и теперь существует закон, который дозволяет мужу бить свою жену палкой не толще пальца (смех справа и в центре). Так я говорю, что ведь то, что напишется, не сейчас же даст вам царство небесное на земле. Это создается усилиями мысли, усилиями работы многих, может быть, поколений, вместе и законодателей, и исполнителей закона. Теперь говорят о Франции: да господа, кто был во Франции, тот видел, что там свободу тоже ограничивают, и ограничивают прямо физическим воздействием... Всякая свобода только тогда хороша, когда она не мешает свободе другого и когда она не нарушает постановлений закона. (48)

Нет, не удалось Гололобову и другому разработчику этого законопроекта Замысловскому, представляющего правых отстоять его. Но и депутатам, вскрыв в очередной раз язвы российской действительности в области прав человека и указав на важность этой проблемы, не удалось действенно повлиять на ее решение. Законопроект так и не вышел из стадии обсуждения.

Поскольку речь зашла о Якове Григорьевиче Гололобове, то нельзя не вспомнить и о гололобовском инциденте. В 1908 году думская комиссия по запросам предложила отклонить, внесенный  октябристами и социал-демократами, запрос министрам внутренних дел и юстиции о преследовании профсоюзов, избрав своим докладчиком Гололобова, занимавшего в своей фракции октябристов крайне правые позиции. Октябристы решили проголосовать за принятие запроса. Гололобов же в качестве докладчика защищал решение комиссии и даже заявил с думской кафедры, что фракция “Союза 17 октября” поступает неправильно. Фракция октябристов во главе с Гучковым, не только осудили Гололобова, но и требовали его отлучения от фракции. Конфликт первое время тлел внутри фракции, затем попал на страницы газет. Инцидент послужил материалом для резких нападок на фракцию консервативной печатью. ЦК октябристов признало речь и действия Гололобова серьезным нарушением партийной дисциплины и потребовал его исключения из партии. Дело запутала процедура исключения Гололобова, впрочем, в конце концов, его признали выбывшим из рядов партии. Спустя время (в 1912 году) Гололобов сложил депутатские обязанности в связи с назначением полтавским вице-губернатором.

Историография III Думы, столыпинской Думы реформ, с ее первого дня и до нынешних времен, за небольшим исключением — критическая. Причины тому, отмечает один из исследователей-- В. Чурбанов, появление на третьеиюньской политической арене ультраправых, громыхающий с трибуны Таврического дворца шовинизм, оголтелая неприязнь к “автономистам” из “национальных окраин”, говорливая месть писучих кадетов за их вытеснение на обочину государственной жизни, лозунговые удары социал-демократов, ну, а дальше-- упрощавший и схематизировавший реалии хода истории “классовый подход”. (49)

Такая точка зрения имеет право на жизнь. Но чем дальше углубляешься в стенографические отчеты, периодику предреволюционных лет, тем больше появляется оснований для утверждения, что III Дума была при всем при том-- самая деловая. Тем не менее, несмотря на ее деловитость и долгожительство, она с первых месяцев образования не выходила из кризисов. Острые конфликты возникали по разным поводам. По государственному устройству, реформированию армии, по извечному крестьянскому вопросу, по проблеме отношения к “национальным окраинам”, а также из-за личных амбиций. Так, во время прений о ревизии железных дорог один из ораторов потребовал создания “парламентской следственной комиссии”, на что министр финансов В. Н. Коковцов заметил: “У нас, слава Богу, нет парламента”. Председатель Думы Н.А. Хомяков назвал эти слова “неудачными”; министры заявили, что им нельзя делать замечаний, и Столыпин сказал, что подает в отставку, если Дума не найдет приемлемый выход из ситуации. Инцидент был исчерпан после покаяния Н.А. Хомякова о допущенной им ошибке. (50)

Николай II считал нужным возможно скорее восстановить флот и по его повелению в Думу внесли законопроект о выделении денег на постройку четырех линейных кораблей нового типа (дредноутов). Но депутаты отклонили этот законопроект, требуя  реформирования самого морского ведомства. Царь остался  недовольным депутатами. В письме Столыпину он признавался, что ему очень хотелось отписать крепкое слово Государственной Думе за ее слепое и ничем не оправдываемое отклонение кредита на воссоздание флота — и это как раз накануне прибытия короля английского.

Среди депутатов III Думы не наблюдалось того взаимоуважения друг друга, что было в двух предыдущих. Партии, многие депутаты стремились выслужиться перед Столыпиным, царем, оттесняя друг друга. Особенно доставалось кадетам, у которых, на взгляд правых, отсутствовали   национальные и патриотические чувства. По инициативе Гучкова кадетов не допустили в состав организованной им Комиссии Государственной обороны — на том основании, что они могут выдать неприятелю государственные секреты. “Правые устраивали даже настоящую обструкцию нашим, и в особенности моим, выступлениям на трибуне Государственной Думы, — признавался П.Н. Милюков. — Когда наступала моя очередь говорить, П. Н. Крупенский пускал по скамьям правых и националистов записку: “Разговаривайте”, и начинался шум, среди которого оратора невозможно было расслышать. Не говорю уже об оскорбительных выражениях, сыпавшихся с этих скамей по нашему адресу. Пуришкевич начал одну из своих речей цитатой из Крылова:

Павлушка — медный лоб, приличное название,

Имел ко лжи большое дарованье.

В другой раз, заметив во время своей речи на моем лице ироническое выражение, он схватил стакан с водой, всегда стоявший перед оратором на трибуне, и бросил в меня (я сидел на нижних скамьях амфитеатра Думы). Стакан упал к моим ногам и разбился. Председателю пришлось исключить Пуришкевича из заседания”.

Порой словесные баталии депутатов заканчивались вызовом на дуэль. П. Н. Милюков вспоминает, что как-то употребил в своей речи не лестное выражение по адресу Гучкова, хотя и вполне парламентское.

“Но Гучков к нему придрался и послал ко мне секундантов, Родзянко и Звегинцева, членов Думы и бывших военных. Он прекрасно знал мое отрицательное отношение к дуэлям — общее для всей тогдашней интеллигенции — и вероятно, рассчитывал, что я откажусь от дуэли и тем унижу себя в мнении его единомышленников... Я почувствовал, однако, что при сложившемся политическом положении отказаться от вызова не могу. Гучков был лидером большинства, меня называли лидером оппозиции; отказ был бы политическим актом. Я принял вызов и пригласил в секунданты тоже бывших военных: молодого А. М. Колюбакина, человека горячего темперамента и чуткого к вопросам чести, также и военной, и, сколько помнится, Свечина, бывшего члена Первой Думы. Этим я показал, что отношусь к вопросу серьезно.

Подчиниться требованиям Гучкова я отказался. Мои секунданты очутились в большом затруднении. Они, во что бы то ни стало, хотели меня вызволить из создавшегося нелепого положения, но должны были считаться с правилами дуэльного кодекса и с моим отказом от примирения. Помню поздний вечер, когда происходило последнее совещание сторон и вырабатывалась наиболее приемлемая для меня согласительная формула. Я в нее не верил, считал дуэль неизбежной и вспоминал арию Ленского. Но... мои секунданты приехали ко мне поздно ночью, торжествующие и настойчивые. Они добились компромиссного текста, от которого, по их мнению, я не имел ни политического, ни морального права отказаться. Отказ был бы непонятным ни для кого упорством и упрямством. Я, к сожалению, не помню ни этой формулы, ни даже самого повода к гучковской обиде, очевидно раздутой намеренно. Но я видел, что упираться дальше было бы смешно, согласился с моими секундантами и подписал выработанный ими, совместно с противной стороной, текст”. (51)

 В другой раз тот же Гучков стрелялся с жандармским полковником Мясоедовым, который счел себя оскорбленным депутатом. Оба остались невредимы. Дуэлянтом чуть было не стал и П. А. Столыпин. Выступая в Думе с критикой правительства, которое не отменило вынесения смертных приговоров вопреки требованию депутатов, кадет Родичев употребил выражение “столыпинский галстук”, при этом сделал жест завязывания петли на шее. Впечатление было настолько сильным, что Дума как бы на мгновение замерла, потом разразился гром аплодисментов. Присутствовавший на заседании Столыпин и все министры встали и покинули зал. Премьер заявил, что он глубоко потрясен и возмущен выходкой Родичева, не хочет остаться у своих детей с кличкой “вешателя”, и посылает Родичеву секундантов. Депутат, вопреки высказанным тут же противоположным мнениям, пошел извиняться. Столыпин использовал этот эпизод для оскорбительного унижения Родичева. Не подав руки, он надменно-снисходительно бросил: “Я вас прощаю”. Люди есть люди с присущими им достоинствами и недостатками. Депутаты не исключение

Тут впору сказать, что законодательная инициатива народных избранников была ограничена. В большинстве своем рассматривались законопроекты, подготовленные правительством, министерствами и ведомствами. Законодательное предложение могло быть внесено за подписью 30 членов Думы и если не отвергалось сразу, то уходило в комиссию для предварительного обсуждения “желательности”. Только после одобрения комиссией могло встать в повестку дня пленарного заседания. Чтобы продвинуть тот или иной проект, депутатам приходилось прибегать к различным комбинациям, создавать временные коалиции.

Повестку дня формировало Совещание Государственной Думы, состоявшее из Председателя Думы, его товарищей, секретаря Думы и его товарища, представителей фракций. Совещание делало предварительное заключение о направлении законопроекта в одну из комиссий, которое затем утверждалось Думой. Совещание III Думы, кроме того, присвоило себе право законодательной инициативы по вопросам организации работы Думы и ассигновании средств на ее нужды.

Каждый проект рассматривался в трех чтениях. В первом, которое начиналось с выступления докладчика, шло общее обсуждение законопроекта. По завершении прений, председатель вносил предложение о переходе к постатейному чтению. После второго чтения председатель и секретарь Думы делали свод всех принятых по законопроекту постановлений. В то же время, но не позднее определенного срока, разрешалось предлагать новые поправки. Третье чтение являлось, по-существу, вторым постатейным чтением. Его смысл состоял в редактировании текста и исключении тех поправок, которые могли пройти во втором чтении при помощи случайного большинства и не устраивали влиятельные фракции. По завершении чтения председательствующий ставил на голосование законопроект в целом с принятыми поправками.

Согласно Наказу, он вырабатывался самой Думой, депутат, при обсуждении законопроекта, мог выступать не менее часа. Если не укладывался в отведенное время, не покидая трибуну, мог говорить еще час по мандату следующего своего товарища по фракции. Используя это положение, Милюков, на одном из заседаний,  выступал 4 часа, установив своего рода рекорд в Думе.

О стремлении народных избранников к деловитости свидетельствует не только количество принятых законов, но и их важность. В центре депутатской деятельности стояли вопросы конституционного и государственного права, основные принципы государственного устройства и местного самоуправления ? в принципе все те же проблемы, которые горячо обсуждались и в первых двух Думах. Как и другой кардинальный вопрос, стоявший перед депутатами всех четырех Дум, ? аграрная реформа.

Земельный вопрос в России, как уже отмечалось, был актуален еще со времени крестьянского освобождения 1861 года. В последующие годы он обострился, величина земельного надела, отведенного тогда крестьянам в недостаточных размерах, значительно уменьшилась вследствие увеличения населения, а также из-за скупки участков крупными землевладельцами. Малоземелье стало основной причиной крестьянского обеднения. Решение проблемы сами крестьяне видели в разделе между ними частновладельческих, дворянских, казенных  земель, давая соответствующие наказы своим депутатам. Дворяне же хотели сохранить не только свои земли, но и рабочие руки, спекулируя на недостаточности наделов и на высоких ценах аренды крестьянами прилегающих участков. Крестьяне, таким образом, попадали в кабалу к помещику или кулаку.

Если в аграрном вопросе дворянство, отмечает П. Н. Милюков, ради сохранения своих интересов вынуждено было поддержать радикальную земельную реформу, то все остальное этот “правящий класс” хотел оставить по-старому, как повелось со времен дворянского управления матушки Екатерины II. Попытка ввести Александром II более или менее широкое местное самоуправление (Земство) осталось “недостроенным зданием “без фундамента” (волостное бессословное самоуправление) и “без крыши” (истинное народное представительство). В последовавшую затем эпоху реакции Александра III граф Д. Толстой привел земское управление в гармонию с общим дворянским стилем империи: провинцией продолжал управлять дворянин — от старого губернского предводителя дворянства до нового “земского начальника волости”. И в центральном управлении главенствовал дворянин, оставалось в силе изречение, что “дворянство есть тесто, из которого правительство печет чиновника”. (52)

III Дума попыталась изменить существующее положение, дать местному самоуправлению более широкие права — ей это не удалось. Но даже если бы депутаты приняли революционный документ на этот счет, он наверняка застрял бы в Государственном Совете — этом своеобразном фильтре Николая II — “стороже старых порядков”. Государственный Совет , как помнит читатель, состоял из двух частей: из лиц, назначенных царем и  из выборных. От духовенства, во время 111 Думы, в Госсовет входило 6 человек; от земских собраний — 34; от дворянских обществ — 18; от академии и университетов — 6; от торговли и промышленности — 12; от съездов землевладельцев Царства Польского — 6 и от земских губерний — 16. Выборных членов было — 98.

Назначенные члены Государственного Совета были в принципе несменяемы: но так как их число значительно превышало 98, то ежегодно, 1 января, публиковался список тех членов Государственного Совета, которые каждый год представлялись царем к “присутствию” на заседаниях верхней палаты. Как и члены Государственной Думы, так и члены Государственного Совета имели право вносить запросы министрам  о тех или иных их деяниях. Заседания палат (за редким исключением, главным образом при обсуждении военных дел) были публичными, и отчеты о них печатались в газетах, стенограммы рассылались в губернии. Между членами палат особой дружбы историки не отмечают.

Государственный Совет в отличие от Дум функционировал стабильно, не распускался и ни разу не избирался досрочно. Не пересматривался и закон о его формировании. Выборная часть переизбиралась раз в три года, царь же свою половину пополнял ежегодно. Госсовет во время III Думы в целом — центристский, являлся опорой Столыпина, хотя около 40 процентов составляли правые. Время от времени появлялась тенденция усиления правых, но незначительная, их бич — естественная убыль престарелых сановников. К тому же, Столыпин управлял Госсоветом. В апреле 1909 года он добился права предлагать Николаю II заключения об изменениях в составе верхней палаты, что вызвало сильное раздражение монархистов.

Левой в Госсовете являлась академическая группа, поддерживающая в основном кадетов, но из-за своей малочисленности существенного влияния на прохождение законов она оказать не могла.

Естественно, при всей своей “замшелости” структура Госсовета год от года менялась, особенно после первых перевыборов 70 членов летом и осенью 1909 года. Хотя 31 член Госсовета вернулся в палату, но пришло и 39 новичков, при этом за списки правых подало голоса до 42 процентов, а преимущество центристов сократилось (их поддержало от 47 до 49 процентов) и в палате силы избранные практически уровнялись (76 и 78). К 1910 году Госсовет распался на три полуавтономные группы (центр, правые и Польское коло) с самостоятельной дисциплиной. К концу 1911 года у центристов осталось 62 члена (31,9%), но и из состава правых ушло 11 человек, уменьшилась на четыре человека левая группа (c 10 до 8%). Через год партийные силы в Госсовете расставлялись следующим образом: центр — 63; правые — 72; правый центр — 16, левые — 12, кружок внепартийного объединения — 10, внепартийные — 9, члены правительства — 12. В целом у правых не хватало сил, чтобы доминировать, но к ним примыкали, то одни, то другие. При этом страна в целом левела, Дума бродила, как молодое вино, Государственный Совет же медленно правел, то есть все более отрывался от народа и превращался в существенную преграду на пути любых преобразований.

Послушаем П. Н. Милюкова:

“Я помню свое первое впечатление от зала Мариинского дворца (место, где заседал Госсовет), куда члены Думы допускались по билетам на хоры, в качестве публики. Внизу на спокойных бархатных креслах мирно дремлют блещущие лысинами старцы, одни имена которых восстанавливают в памяти эпопею русского беззакония и насилия. Здесь, на покое, они заканчивают свою разрушительную карьеру. Блюстители “исторических начал” и политических традиций неограниченной монархии, прочное “изобретение” между символом вырождающейся династии и безгласным народом, они обречены на роль не только жителей благих начинаний Думы, но и гробовщиков России. Какое сравнение между похоронным видом этой залы и сканированным с европейских парламентов амфитеатром Таврического Дворца, со скамей которого неслись заглушенные крики партийной борьбы, все громче напоминавшие о том, что происходило за этими стенами, на необозримых просторах действительной русской жизни!”(53)

Вопреки всевозможным препонам Государственная Дума оказывала на российкую общественность все большее влияние.Серьезный шаг вперед народные избранники сделали в области образования и культуры. Прежде всего, они позаботилась об увеличении в бюджете в два раза расходов на школы. Кроме того, в 1908 году сверх сметы Дума ассигновала на народные школы более 8 млн. рублей. Столько же в 1909 и 10 млн. в 1910 году. В 1911 году был принят закон о введении всеобщего обучения, а также финансовый план, согласно которому к 1920 году в России должна быть достигнута всеобщая грамотность. Идея непрерывности школы, т.е. связи начального образования со средним и высшим, осуществлялась созданием высших народных училищ по “положению”, принятому Думой в том же 1911 году. В местностях, где преобладало инородческое население, допускалось расширение курса обучения на четыре года — на языке учащихся.

Не простым вопросом оставался вопрос веры и церкви. В России церковь с древних времен была находилась под властью государства, а со времен Петра I и обезглавлена, вера была монополизирована официальным исповеданием, считавшимся не только делом личной совести, но и неотъемлемой чертой национальности. Внутри самой господствующей церкви высшая бюрократия епископов, централизованная в Св. Синоде, порабощала “белое” духовенство, священников городских и сельских, церковную демократию. Все это, считали многие депутаты, должно было уступить место режиму свободы веры и самоуправления верующих.

Дума рассмотрела три правительственных проекта, вносивших в эту замкнутую сферу принципы свободы совести. Один из них покончил даже с монополией господствующей церкви, допуская свободный переход из нее в другие исповедования, включая  перемену христианской веры. Другой  законопроект снимал преграды, упорно отделявшие старообрядчество от официальной церкви. Третий законопроект устранял всякие ограничения прав при выходе (или лишении) из духовного звания.

Немало страстей по-прежнему кипело вокруг национального вопроса. За  независимость боролись Финляндия,  Польша. Свои интересы были у малороссов, евреев, белорусов, литовцев, латышей, грузин, армян, других народов. Предыдущие две Думы выступали за равноправие национальностей, входивших в Российскую империю. I Дума предварительно одобрила и передала в комиссию заявление о гражданском равенстве, которое предусматривало, в частности, отмену национальных ограничений, но на этом дело и закончилось. III Дума во главу угла поставила защиту единства государства и интересы создавшего его русского народа. Но ввиду разношерстного состава Думы она не проявляла особой инициативы в этом, охраняя существующее положение, предоставляя свободу действий правительству. Постановления палаты по национальному вопросу обычно не имели практических последствий за исключением решения проблем Великого княжества Финляндского. Одним из законопроектов III Дума уравняла Финляндию с остальными губерниями России. Два других — лишали Финляндию содержания своей армии, наделяли в Финляндии русских граждан теми же правами, что имели финны.

Очень часто  в III Думе поднимался еврейский вопрос. Евреи бились за свои права, и, прежде всего, против ограничений, требуя отменить черту оседлости. В пику им, к месту и не к месту, Пуришкевич, Замысловский и другие  предлагали исключить евреев из армии, из земского самоуправления, ограничить их прием в школы, университеты, исключить из профессий врачей, адвокатов…

В еврейском вопросе III Дума занимала умеренно антисемитские позиции: оставила без рассмотрения законопроект об отмене черты оседлости, приняла поправку, запрещающую принимать иудеев на службу в Добровольный флот, ввела штраф, налагаемый на семью иудея, уклоняющего от призыва в армию. Дума приняла пожелание о принятии мер по соблюдению закона 1882 года о запрещении приема иудеев в Военно-медицинскую академию. Пассивностью Думы в еврейском вопросе воспользовалось правительство. Оно ввело ряд ограничений для иудеев. В частности, окончившим университет по 2 разряду или получившим диплом фельдшера было запрещено приобретать недвижимость вне городов черты оседлости. Естественно, такая позиция III Думы не удовлетворяла еврейскую группу в III Думе.

Мусульманская группа во главе с К. Б. Тевкелевым, добивалась, прежде всего, свободы вероисповедания, отмены ограничений для развития культуры и образования национальных меньшинств, учета государством их обычаев и традиций, выступала за прекращения репрессий в отношение участников революционных движений, демократизацию государственного строя и передачу крестьянам части помещичьих земель (в пределах областей, без переселений). Самостоятельных законодательных предложений мусульманская группа не вносила, в составе блока оппозиции подписала 13 проектов, голосовала против проекта о помощи жертвам революционного террора, признавала “ужас” и “глубокий общественный вред революционных насилий, выступала против законопроектов об ограничении прав окраин.

За широкую автономию своей страны выступало Польское коло. Особого влияния в Думе оно не имело, в зависимости от интересов примыкало  к прогрессистам. Иногда к октябристам, кадетам.

 

  Александр Черняк

 

Из книги: Александр  Черняк.  РЕВОЛЮЦИИ  В  РОССИИ

← Вернуться к списку