История и мы

Новое вино в старые меха? Столыпин, Милюков и другие

Поднесение адреса и хлеба-соли П. А. Столыпину на хуторах близ Москвы. Август 1910 г.

Без преувеличения можно сказать - главным действующим лицом в России в это время был Петр Аркадьевич Столыпин, видевший себя спасителем страны от великих потрясений. Если в I Думе он был как бы за кулисами, возглавив только-только (26 апреля 1906) Министерство внутренних дел, во II Думе присматривался к непокорным думцам, соображая, как их приручить, то III Думу, став премьером, создавал по собственному рецепту, то бишь, разработанному им новому избирательному закону, сделал народных избранников более-менее управляемыми. Не более того, хотя всячески пытался задобрить членов Государственной Думы. По его инициативе было, например, пересмотрено финансовое довольствие депутатов. Согласно положению 1906 года об учреждении Государственной Думы, депутаты получали из казны в течение сессии только суточное довольствие в размере 10 рублей в день. Столыпин внес в Думу предложение о значительном повышении денежного довольствия депутатов. Этот законопроект был принят, одобрен Госсоветом и Высочайше утвержден 6 июля 1908 года.

Д о к у м е н т

О НАЗНАЧЕНИИ

ЧЛЕНАМ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ ЕЖЕГОДНОГО

 ДОВОЛЬСТВИЯ

I. Статью 23 Учреждения Государственной Думы (Свод, зак., т. I, ч. II, изд. 1906 г.) изложить следующим образом:

Члены Государственной Думы получают ежегодное довольствие, на основании прилагаемых к сей статье правил. Сверх того, членам Думы возмещаются из казны раз в год путевые издержки по расчету пяти копеек на версту от места их жительства до С.-Петербурга и обратно.

Члены Думы, занимающие должность министров и главноуправляющих отдельными частями, не получают упомянутых в сей статье довольствия и выдачи на возмещение путевых издержек.

II. Установить нижеследующие правила о порядке получения довольствия членами Государственной Думы.

Ст. 1. Члены Государственной Думы получают из казны довольствие в размере четырех тысяч двухсот рублей в год.

Примечание. Члены комиссий Государственной Думы, предусмотренных статьею 3 Высочайше утвержденных, 8 марта 1906 года (27505), Правил о порядке рассмотрения Государственной росписи, получают за участие в работах этих комиссий, имеющих место до открытия сессии, дополнительное довольствие в размере десяти рублей в день.

Ст. 2. Довольствие выдается членам Государственной Думы в размере трехсот пятидесяти рублей в месяц, считая со дня избрания каждого из них до дня прекращения их полномочий.

Ст. 3. Члены Государственной Думы, отказавшиеся от своего звания (Учр. Гос. Думы, ст. 17) или выбывшие из состава Думы (ст. 18), получают довольствие по расчету из трехсот пятидесяти рублей в месяц по день отказа от звания или день постановления Думы об их выбытии из ее состава.

Ст. 4. В случае роспуска Государственной Думы в порядке статьи 3 Учреждения, выдача довольствия прекращается по истечении того месяца, в котором роспуск последовал.

Ст. 5. Члены Государственной Думы, без уважительных причин отсутствующие в общем собрании последней, подвергаются за каждый пропущенный день заседания вычету из довольствия, причитающегося им в ближайшем месяце. Размер вычета определяется Наказом Государственной думы.

Ст. 6. Для доказательства присутствия в общем собрании каждый член Государственной думы вносит собственноручно свое имя, в течение заседания, в ведомость присутствующих.

Ст. 7. Член Государственной Думы, не принявший участия в поименном голосовании, считается отсутствующим, хотя бы он внес свое имя в ведомость.

Ст. 8. Вычетам из довольствия не подвергаются: а) члены Государственной думы, находящиеся в отпуску, и б) члены Государственной думы, не прибывшие в заседание по другим уважительным причинам.

Ст. 9. Отпуск на срок в общей сложности не более полутора месяца в течение года разрешается членам Государственной думы в порядке, установленном в Наказе. Более продолжительные отпуска могут быть разрешаемы лишь в случае тяжелой болезни по особым, каждый раз, постановлениям Государственной думы.

Ст. 10. Обсуждение причины неявки в заседание возлагается на избираемую Государственною думою комиссию. Причины неявки, признаваемые уважительными, определяются в Наказе Государственной думы.

Ст. 11. В случае смерти члена Государственной думы недополученное им довольствие, считая весь месяц, в который последовала смерть, выдается вдове покойного, а при отсутствии ее — детям, по их о том ходатайству.

III. Установленное вышеизложенными правилами довольствие выдать в 1908 году, со дня утверждения их по расчету триста пятьдесят рублей в месяц.

IV. Статью 18 Учреждения Государственной думы изложить следующим образом: “Член Государственной думы выбывает из ее состава в случае: а) утраты русского подданства; б) утраты ценза, дающего право на участие в выборах; в) поступления на действительную военную службу; г) назначения по гражданской государственной службе на должность, соединенную с определенным окладом содержания, за исключением должностей министров и главноуправляющих отдельными частями, и т. д.) если член Государственной думы не посетит ни одного ее собрания в продолжение целого года без отпуска”.(54)

В прежней России должностной статус определялся годичным жалованьем. Депутатская зарплата в 4 тысячи 200 рублей в этом смысле являлась очень  и очень приличной. Для сравнения: офицер в звании подпоручика получал 1 тысячу рублей в год,  подполковника — 1,5 тысячи. Столько же имел земский врач. Инженер крупного завода, вроде Путиловского, получал 2,5 тысячи в год; профессор столичного университета — 3 тысячи.

Член Государственной Думы, таким образом, по жалованью приравнивался к действительному статскому советнику, крупному госчиновнику 4-го класса в “Табели о рангах”, что соответствовало воинскому званию генерал-майора и придворному титулу камергера.

Да и ежемесячно выдаваемый депутатам оклад в 350 рублей на фоне кредитоспособности большинства населения империи выглядел более чем внушительно. Средняя зарплата квалифицированного рабочего равнялась 90 рублям, а неквалифицированного — наполовину меньше. В развернутом тогда по инициативе П. А. Столыпина переселенческом движении крестьянская семья, переселявшаяся в Сибирь, получала от государства ссуду от 100 до 170 рублей на обзаведение хозяйством.

Налицо была попытка властей прикупить депутатов — если не этого, так следующего созыва. Прихватить их на простых человеческих желаниях. Придержать их решимость к изменению государственного устройства. Но, к чести народных избранников, надо сказать, что все они остались верны тем настроениям, с которыми прибыли в Петербург.

                      Ш Т Р И Х И   К  П О Р Т Р Е Т У

С  успокоителем Росси, Петром Аркадьевичем Столыпиным, читатель уже немного знаком. К сказанному ранее, добавим, что родился он в 1862 году в родовитой дворянской семье. Детство прошло сначала в имении Средниково под Москвой, а затем в усадьбе Колноберже близ Ковно (Каунас) в Западном Крае. Окончил Виленскую гимназию и с отличием физико-математический факультет Петербургского университета. Государеву службу начал в 1884 году в Министерстве земледелия и государственных имуществ. Спустя пять лет перешел в МВД, получив назначение Ковенским уездным предводителем дворянства. Вскоре стал губернским предводителем дворянства, а в 1902 году, по протекции В. К. Плеве, назначен Гродненским губернатором. Правда, в Гродно долго не задержался — спустя девять месяцев получил этот же пост в более крупной губернии — Саратовской. Здесь он сумел сплотить противников революции — создал черносотенные дружины и твердой рукой, опираясь на них, а также на войска, подавил волнения, за что получил благодарность Николая II, а затем и кресло министра внутренних дел. Вскоре к портфелю главы МВД добавился и главный российский портфель — Председателя Совета Министров.

Девизом Столыпина было, как  отмечалось выше — сначала успокоение России, а затем реформирование ее. Разделяя исходные  положения Манифеста 17 октября 1905 года и Основных Законов, считал, что они реально заложили правовые принципы функционирования “обновленной” политической системы страны, сохранив при этом в неизменности ее глубинные национальные традиции. В представлении Столыпина, политическая система России, должна базироваться на сохранении “национального ствола” — принципа монархизма, который стал конструирующей составляющей “обновленного” государственного строя и после 17 октября 1905 года. Подчеркивая историческую самоценность и ведущую историческую роль монархии в формировании сильной российской государственности, Столыпин был убежден, что и в новых исторических условиях начала ХХ века, монархия продолжает сохранять дееспособность, выступает в качестве главной политической силы в определении вектора эволюции страны. Учитывая новые требования времени, он стал инициатором преобразований, в которых видел национальную особенность того типа политической системы, которая стала оформляться после издания Манифеста.

Зная жизнь страны в общих чертах, Столыпин понимал, что без качественной перестройки земельных отношений, Россия не сможет идти в ногу с другими странами, не сможет добиться порядка и стабильности. Он говорил это еще будучи саратовским губернатором. »Реформы во время революции необходимы, так как революцию        породили в большей мере недостатки внутреннего уклада. Если заняться исключительно борьбой с революцией, то в лучшем случае устраним последствия, а не причину. К тому же этот путь торжественно взвешен --создана Государственная дума и идти назад нельзя. Это было бы роковой ошибкой: там, где правительство победило революцию (Пруссия, Австрия), оно действовало не исключительно физической силой, а тем,  что, опираясь на силу, само становилось во главе реформ. Обращать все творчество правительства на полицейские мероприятия — признак бессилия правящей власти».(55)

По его мнению, причины беспорядков порождены не столько деятельностью революционных пропагандистов, сколько сложившейся системой отношений в деревне. Он полагал, что благодатной почвой для пропаганды является не столько малоземелье, сколько бедность народная: полуголодный, не имеющий сбережений, безграмотный крестьянин охотно слушал посулы агитаторов и являлся благоприятным элементом для диких разрушительных выходов. Коренное разрешение вопроса, по его мнению, заключается в создании класса мелких собственников, этой основной ячейки государства, являющихся по природе своей органическими противниками всяких разрушительных теорий. Не уничтожая насильственно общины, с которой сжился народ, надлежало бы всячески способствовать единичным сделкам с помощью крестьянского блока, разрешать для этого продажу и залог надельной земли, помогать таким мелким владельцам кредитом.

Став у руля власти, Столыпин начал воплощать в жизнь свои мысли: смело, решительно, последовательно и даже жестко. Его критиковали со всех сторон, но он, особо ни на кого не оглядываясь, делал свое дело.

Царские министры неуютно чувствовали себя в Государственной Думе, где хаотически перемещались сюртуки, пиджаки, рабочие косоворотки, крестьянские рубахи, священнические рясы-- каждый из народных избранников чувствовал себя личностью, в зале было шумно, с мест раздавались выкрики, а когда на трибуне появлялись члены правительства и вовсе начинался невообразимый гвалт. На взгляд министров, Дума представляла из себя форменное безобразие. “Если первые дни кадеты, имевшие в Думе значительное число голосов…, сумели придать собраниям некоторое благообразие, а торжественный Муромцев даже напыщенность, — писал товарищ министра внутренних дел С. Е. Крыжановский, — то этот тон быстро поблек после первых же успехов Аладьина, Онипки и их товарищей, явно показавших, что элементы правового строя тонут в Думе в революционных и анархических  заявлениях”. (56)  Из всех министров не терялся в Думе только Столыпин. Он спокойно, аргументированно и жестко выполнял сложную и неблагодарную роль защитника и пропагандиста политики власти. Его слышали не все депутаты и политики, большинство занимало резкую антиправительственную позицию, но это не смущало Столыпина. Ему удалось создать команду единомышленников, он опирался на октябристов, частично правых и националистов. В толковании Столыпина правительство было, как отмечал П. Н. Милюков, каким-то опекуном над законодательным учреждением. Выступая в Госсовете, Столыпин заявил: “Законодательные учреждения обсуждают, голосуют, а действует и несет ответственность правительство”.

Методом проб и ошибок глава Кабинета министров вел трудный поиск оптимальной модели такой политической системы, в которой могли, более или менее бесконфликтно, взаимодействовать законодательная и исполнительная ветви власти, отмечают исследователи П. Пожигайло и В. Шелохаев (См. П. А. Столыпин. Программа реформ. Т. I,2 М.,). Если же учесть тип власти, закрепленной в Основных законах, то в глаза бросалось наличие существенных диспропорций различных конструкций в общей политической системе. Основные Законы, закрепляя приоритетную роль монархического принципа, оставляя за его носителем — царем — весьма и весьма существенные прерогативы как в законодательной, так и в исполнительной сферах власти, объективно создавали основу для перманентных конфликтов между правительством и Думой.

Столыпин стал тем реальным политиком, который начал процесс формирования национального типа политической системы, которая, как ему казалось, в тех конкретных исторических условиях, могла  стабилизировать политическую ситуацию в стране,  пригасить многолетнее революционное движение, а с другой — заложить основу для последующей эволюции данной системы в сторону реального правового государства.

В рамках третьеиюньской политической системы премьер решал три взаимосвязанных задачи по успокоению России. Предложил законодателям пакет системных реформ и в результате обеспечил реальный законотворческий процесс; умело используя как официальные, так и личные контакты с председателями Государственной Думы и Государственного совета, лидерами ведущих думских фракций (не только умеренной, но и либеральной ориентации), на практике апробировал различные формы взаимодействия между исполнительной и законодательной властью; применил разнообразные технологии для разрешения конфликтных ситуаций между исполнительной и законодательной властью. Суть этих технологий сводилась, с одной стороны, к “отладке” всей “цепочки” выработки и принятия законопроектов, причем в этом процессе, наряду с думскими депутатами, активно сотрудничали и профессионалы-чиновники и “сведущие лица” из общественных кругов. С другой стороны, для выхода из кризисных ситуаций он активно использовал переговорный процесс с думскими лидерами.

Он лично неоднократно участвовал в наиболее важных мероприятиях: съездах авторитетных общественных организаций, заседаниях Государственной думы и Государственного совета, с трибуны которых выступал с тщательно подготовленными, блистательными как по форме, так и по содержанию докладами концептуального характера, поднимающими авторитет исполнительной власти, а его крылатые выражения становились афоризмами, доходили до самых широких масс, а стало быть, играли важную роль в формировании общественного сознания.

Он был осведомлен о малейших нюансах взаимоотношений исполнительной и законодательной власти, позициях политических партий по насущным вопросам. Все последовательные сторонники идеи Великой России, отстаивающие общенациональные интересы страны, неизменно находили в его лице взаимопонимание и реальную поддержку. Не случайно вплоть до убийства премьер-министра, совместная работа правительства и Государственной думы была наиболее плодотворной и эффективной.

Конечно, на протяжении пяти лет работы III Думы взаимоотношения между исполнительной и законодательной властью не были ровными и безоблачными. Так, правительству не удалось “сработаться” с первыми Думами. Столыпин дважды принимал участия в роспуске, сначала I Думы (в качестве министра внутренних дел), а затем и II Думы (уже в качестве премьер-министра). Но в том и в другом случае он, прежде чем перейти к “радикальным” мерам проводил интенсивные консультации с лидерами политических партий и думских фракций (в частности, с кадетами), пытаясь убедить их в необходимости сотрудничества с правительством. В целях оперативного прекращения революционных выступлений в стране, грозящих анархией и хаосом, не боялся брать на себя ответственность за применение жестких, а нередко и жестоких административных мер. При этом был убежден в том, что исполнительная власть не имеет никакого права проявлять слабость и колебания, в противном случае, по его мнению, неминуемо произойдет распад государственности и наступит гибель России. Он не боялся репрессивной политики, на которой акцентируют внимание некоторые историки, чтобы защитить самодержавие.

Премьеру неоднократно приходилось прибегать и к применению 87 ст. Основных Законов, согласно которой в периоды роспуска палат законодательство осуществлялось посредством издаваемых указов. В экстремальной политической ситуации такая мера в принципе оправдана, считал он. Стремясь как можно быстрее выйти из системного революционного кризиса и стабилизировать политическую ситуацию в стране, Столыпин вполне сознательно шел на применение 87 ст. Основных Законов. При этом большинство подобного рода указов в последующем вносились им в законодательные палаты и прошли весь необходимый цикл их обсуждения и принятия. И  характерно, что в период работы III Думы правительство сравнительно редко прибегало к применению 87 ст.

В конкретной российской перманентной кризисной ситуации Столыпин нащупал оптимальный вариант национальной модели представительной власти. Получив реальную опору и поддержку думского умеренно-либерального большинства, ему удалось, как уже отмечалось выше, провести через представительные учреждения ряд судьбоносных для России законов.  Непосредственная заслуга  Столыпина состоит и в том, что ему, по сути, одному из первых в рядах господствующей политической элиты, удалось понять актуальность разработки идеологии реформ и информационно-пропагандистского обеспечения реализации правительственного курса. Политики не раз обращались именно к столыпинской технологии разрешения конфликтных ситуаций как между исполнительной и законодательной властью в целом, так и на личном уровне (например, с Николаем II, с министрами, с лидерами политических партий, депутатами). Взаимодействие Столыпина с законодателями поднимало авторитет Думы и правительства в глазах людей. Но для вельмож и сановников был чужим, выскочкой, пришельцем со стороны. Он болезненно реагировал на свою изоляцию.

Отдавая должное Столыпину, как энергичному государственному деятелю, который сделал много для изменения страны эволюционным путем, часть историков усматривают и его вину в разжигании революции. Так, виднейший экономист того времени А. И. Чупров видел в начатой в 1906 году революции экономический неизбежный пролог революции социальной, которая и грянула спустя десятилетие.  Чупров писал, что хуторская система на пространстве обширной страны представляет собой чистейшую утопию. Другой историк-- П. Н. Зырянов, отмечал, что столыпинская  реформа — понятие условное, не имеющее цельного замысла. Да и сама реформа не принадлежала его уму, он слишком мало знал крестьянство, а подготовлена группой чиновников в МВД. Главный просчет Столыпина — хуторская система в огромной стране с плохими дорогами, суровым климатом не могла решить кардинально, раз и навсегда продовольственную проблему и снять все социальные противоречия.  Как показало время, решить эту проблему и в России, и в США могли только крупные хозяйства.

Большинство мемуаристов и историков (см. например, «Россия на рубеже веков», М. 1991, с. 59) не считают Столыпина “генератором идей”. Да, он имел достаточно твердые взгляды относительно общины, хуторов — отрубов, что стало стержнем его аграрной программы, но это не сделало Россию ведущей мировой державой.Американский историк Дж. Токмаков утверждает, что политика Столыпина была направлена на “дальнейший подрыв глубоко укоренившихся феодальных уз и пробуждения инстинкта частной собственности, который, в конце концов, должен был создать буржуазное общество мелких фермеров. Это новое сельское общество стало бы основой реформирования государства, о создании которого думал Столыпин”.(57)

 Хутора и отруба Столыпин позаимствовал у Пруссии, и настойчиво переносил на русскую землю, считая, что совместная жизнь крестьян в деревнях и селах облегчала работу революционеров для свержения самодержавия. Проживающим же крестьянам на своих хуторах гораздо сложнее объединиться, чтобы поднять мятеж. Хутора и отруба, однако, не решили ни аграрной проблемы, ни снижения революционной активности крестьянских масс. Главным правительственным теоретиком и советником Столыпина по землеустройству был датчанин А. А. Кофод. Он приехал в Россию двадцатилетним юношей, не знал русского языка, жил в Псковской губернии, представлял Россию чуть побольше своей страны. Судите сами, насколько ценны были его советы.

Столыпин был сторонником мер по распространению начального образования, но это, опять-таки, не его идея. Оказавшись на посту Председателя Совета министров, он затребовал из всех министерств и ведомств те первоочередные проекты, которые были давно уже разработаны, но лежали без движения, вследствие бюрократических проволочек чиновничества, которое боялось “как бы чего не вышло”. Столыпин изучил их и взялся за воплощение иных в жизнь. Действовал напористо. Что-то ему удавалось, что-то нет. Как у каждого реформатора, у него было много врагов, в царском окружении росла неприязнь и к Думе, и к Столыпину.

Столыпина призвали управлять не умиротворенной, благополучной страной, а его позвали твердой рукой подавить революцию,  навести порядок в России. “Власть он любил, — замечает П. Н. Милюков,= к ней стремился и, чтобы удержать ее в своих руках, был готов пойти на многое и многим пожертвовать. Не чуждый идеологиям, которые были традицией в его семье, он был не чужд и интриги. Своих союзников склонен был трактовать как очередные орудия своего продвижения к власти и менять их по мере надобности. Если принять в расчет его нетерпение победить и короткий срок его взлета, эта быстрая смена могла легко превратить вчерашних друзей в соперников и врагов — и раздражать покровителей сменой внезапных капризов. А главным покровителем был царь, не любивший, чтобы им управляла чужая воля. Такова история возвышения и падения Столыпина, вернувшая его в конце к одиночеству и к трагической развязке”. (58)

Масла в огонь подливали нашептывания Николаю II, что премьер зарвался, подмял под себя Думу и ведет собственную политику. А тут еще Столыпин внес в Думу свой личный законопроект введения земства в девяти западных губерниях. Идея состояла в том, чтобы устранить поглощение польским электоратом русского крестьянства в избирательных собраниях. В Думе проект подвергся резкой критике за нарушение равенства национальностей. Столыпин активно встал на защиту своего “детища”. “Мы стремимся, говорил он, оградить права русского, экономически слабого большинства от польского, экономически и культурно сильного меньшинства... Достойна ли русского правительства роль постороннего наблюдателя, стоящего на историческом ипподроме или в качестве беспристрастного судьи у призового столба, и регистрирующего успехи той или иной народности?.. Цель проекта, — считал премьер, — запечатлеть открыто и нелицемерно, что Западный Край есть и будет край русский, навсегда, навеки”. В этой же речи Столыпин произнес свои знаменитые слова (по адресу поляков, упрекавших его в мстительности): “в политике нет мести, но есть последствия”.(59)

Дума приняла проект со значительными поправками (“за” проголосовало 165, “против” — 139). Государственный Совет приступил к обсуждению этого проекта через 8 месяцев. Здесь его встретили в штыки. Члены Госсовета П. Н. Дурново и В. Ф. Трепов преподнесли Николаю II  проект Столыпина как революционную выдумку в пользу “мелкой русской интеллигенции”. 5 марта 1911 года Столыпин поставил царю ультиматум: или законопроект будет проведен, а Дурново и Трепов наказаны, или он уходит в отставку. Царь был подавлен, не зная, чью сторону принять. После некоторых размышлений он уступил Столыпину. Обе палаты на несколько дней были распущены, в это время Столыпин провел закон о Западном земстве по статье 82-ой. Царь повелел Дурново и Трепову уехать из столицы и до конца года не посещать заседаний Госсовета.

И хотя в этом конфликте победил глава Совета Министров, но это победа стала  началом конца его карьеры. Общество увидело в действиях премьера слишком “вольное” обращение с законами. Возмутились и Дума, и Госсовет, и царское окружение. “Как будут сконфужены заграничные гости, — иронизировала “Речь”, — когда узнают, что наших членов Верхней Палаты за выраженное ими мнение не только подвергают дисциплинарной ответственности, как чиновников, но и отечески карают, как холопов... Благодарите нового Бориса Годунова!» Критиковали Столыпина и члены Госсовета А. И. Шебеко, Д. А. Олсуфьев, заявляя, что от членов Госсовета, очевидно, требуется не служение царю, а прислуживание правительству.

Столыпин явно не ожидал такой бурной реакции общества, ощущал, что почва уходит у него из под ног. Он попытался объясниться в Госсовете, заявляя, что правительство не может признать действия Госсовета безошибочными, и, что, в нем  может затянуться мертвый узел, который может быть развязан только сверху. Хорош ли такой порядок, говорил Столыпин, он не знает, но думает, что  иногда политически необходим, как трахеотомия, когда больной задыхается и ему необходимо вставить в горло трубочку для дыхания. Большинством 99, против 53, Госсовет признал объяснения премьера неудовлетворительными. 27 апреля Столыпин еще раз попытался спасти положение, произнеся свою последнюю публичную речь. Но опять не достиг успеха. В. А. Маклаков в ответной речи сравнил Столыпина с пастухом, который, когда ему говорят: «Смотри, стадо в овсе», — отвечает: “Это не наш овес, а соседский!” Избави бог нас от таких пастухов... Председатель Совета Министров еще может удержаться у власти, но это агония, — заключил Маклаков, возвращая Столыпину его известные слова: “В политике нет мести, но последствия есть; эти последствия наступили, их не избежать”.(60)

Этот конфликт привел и к смене руководства Государственной Думы. Добровольно снял с себя полномочия и надолго уехал на Дальний Восток А. И. Гучков, мотивируя свой уход тем, что его роль между Государственной Думой и правительством была основана на взаимном доверии, нарушенным Столыпиным. Председателем Государственной Думы большинство избрало правого октябриста, ярого защитника монархии Михаила Владимировича Родзянко.

Личности Родзянко мы уже коснулись, но с его появлением на важнейшем государственном посту встречаемся здесь впервые (а он будет провожать нас вплоть до наступления революций 1917-го года), потому есть необходимость попристальней взглянуть на эту фигуру.

Послушаем очевидца, лидера кадетов П. Н. Милюкова:

“М. В. Родзянко мог бы поистине повторить про себя русскую пословицу: без меня, меня женили. Первое, что бросилось в глаза при его появлении на председательской трибуне, было — его внушительная фигура и зычный голос. Но с этими чертами соединялось комическое впечатление, прилепившееся к новому избраннику. За раскаты голоса шутники сравнивали его с “барабаном”, а грузная фигура вызвала кличку “самовара”. За этими чертами скрывалось природное незлобие, и вспышки напускной важности, быстро потухавшие, дали повод приложить к этим моментам старинный стих:

Вскипел Бульон, потек во храм...

“Бульон”, конечно, с большой буквы — Готфрид Бульонский, крестоносец второго похода.

В сущности, Михаил Владимирович был совсем недурным человеком. Его ранняя карьера гвардейского кавалериста воспитала в нем патриотические традиции…, его материальное положение обеспечило ему чувство независимости. Особым честолюбием он не страдал, ни к какой “политике” не имел отношения и не был способен на интригу. На своем ответственном посту он был явно не на месте и при малейшем осложнении быстро терялся и мог совершить любую gaffe (неловкий поступок). Его нельзя было оставить без руководства, и это обстоятельство, вероятно, и руководило его выбором. За ним стояла небольшая группа октябристских лидеров во главе с главным оракулом, Никонором Вас. Савичем...”(61)

 С. Ю. Витте добавляет: «Родзянко человек неглупый, довольно толковый, но все-таки главное качество Родзянки заключается не в его уме, а в голове — у него отличный бас”.(62)

Эти характеристики Родзянко полностью подтверждаются его действиями в IV Государственной Думе и особенно в феврале — марте 1917-го. Но это будет позже. Пока же мы вернемся к Петру Аркадьевичу Столыпину. Сбылись самые мрачные предсказания близких ему по духу людей, которые говорили, что Николай II не простит ему давления на него и  уж тем более не позволит вести собственную политику. По многим приметам, в том числе и по организации официальной поездки Двора в Киев на освящения памятника Александру II (в свите царя места для премьера не нашлось), Столыпин почувствовал холодок отчуждения, повеявший со стороны Государя. Придворная камарилья, увидев, что революция подавлена, непосредственная опасность миновала, усиленно нашептывала царю, что премьер ведет свою политику, узурпировал власть, возомнил себя чуть ли не преемником, словом, делали все для того, чтобы  отдалить Столыпина от престола.

В статье “Столыпин и революция” В. И. Ленин назвал покойного главу Совета Министров “уполномоченным или приказчиком” русского дворянства, возглавляемого “первым дворянином и крупнейшим помещиком Николаем Романовым”. Вместе с тем Ленин писал: “Столыпин пытался в старые мехи влить новое вино, старое самодержавие переделать в буржуазную монархию, и крах столыпинской политики — есть крах царизма, на этом последнем, последнем мыслимом для царизма пути”.(63)

От Председателя Совета Министров отвернулось и поместное дворянство. Камнем преткновения в их отношениях явились реформы, ущемляющие вековые дворянские привилегии. Так, тульские дворяне в 1908 году, собравшись на чрезвычайное совещание, заявили, что правительственные проекты разрушают созданные историей учреждения и создают новые, схожие с учреждениями республиканской Франции, что может привести к крушению монархии.

Столыпин оказался неугодным и верхам, и низам. На него было одиннадцать покушений. Последнее произошло практически на глазах у всего Киева 1 сентября 1911 года. Во время антракта в Городском театре, где находился и Николай II, сын богатого еврейского домовладельца Дмитрий Богров (Мордко Гершович Гершензон), пришедший в театр по билету охранного отделения, с коим  давно поддерживал тесные связи, смертельно ранил успокоителя России. 5 сентября  Петра Андреевича Столыпина не стало. Большинство историков считают это убийство заказным.Так, Ю.М. Иванов в своем исследовании «Евреи в русской истории»,М..,2000.,с.121., утверждает, что за несколько часов до убийства   Гершензон-Богров встретился в одном из Киевских кафе с Лейбой Давидовичем Бронштейном (Троцким) и получил от него   последние инструкции к исполнению заказа…Чьего? К сожалению Иванов об этом умалчивает.Новым премьером царь назначил В.Н.Коковцева.

В беседе с одним журналистом в 1909 году Столыпин сказал: “Дайте государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России!” Почему он обозначил этот срок, трудно сказать. Ни сам премьер, ни его сподвижники никогда не называли “точной даты” завершения реформ. Да и сделать это  просто невозможно, ибо вряд ли существовал у него стратегический замысел, который расписывал все по месяцам и годам. Тем более, что темп преобразования и его последовательность зависели от многих факторов, а не только от желания иных, даже высокопоставленных лиц. Но можно вполне обоснованно предположить, что Столыпину, судя по первым шагам реформирования страны, виделся именно такой срок для коренного преобразования социально-аграрного уклада страны. Кстати, он, во многом был прав. Феодально-крепостническая Россия менялась, о чем свидетельствуют конкретные социально-экономические данные ее развития.

    В стране, в том числе и благодаря усилиям Думы и Столыпина,  наступило некоторое успокоение (число бастующих к 1911 году снизилось до 50 тысяч),обозначился экономический подъем. К 1913 году Россия вышла на пятое место в мире по общему объему промышленного производства; на второе — по добыче нефти, вывозу древесины, выпуску пиломатериалов; на третье — по выработке хлопчатобумажных тканей; на четвертое — по производству продукции машиностроения, выпуску кокса, сахарного песка; на пятое — по выплавке чугуна и стали; добыче железной руды, выработке цемента. Удельный вес продукции тяжелой промышленности достиг 43 процентов. Железнодорожная сеть увеличилась с 28 тысяч до 81 тысячи верст.

    В целом, если в 1908 году стоимость промышленных сооружений оценивалась в 1610 млн. рублей, оборудование — в 1283 млн. рублей, сырья и товаров — 1737 млн. рублей, то через 5 лет, в 1913 году картина существенно изменилась. Стоимость сооружений определялась уже в 2185 млн. рублей (+35,7%), оборудования — 1785 млн. (+39,1%); сырья и товаров — 2558 млн. рублей (+47,3%) средняя зарплата петербургского квалифицированного рабочего составляла в начале века 30—50 рублей в месяц (неквалифицированного — 17 руб.), в 1912 — 80—85 рублей (неквалифицированных до 22 рублей). Фунт  муки в 1912 году стоил 7 копеек, риса — 10 коп., хлеба — 20 коп, сыра — 50 коп., масла сливочного — 50 коп., колбасы — 50 коп.,  десяток яиц — 40 копеек, мешок картошки — 1 рубль.

По программе столыпинских реформ шло освоение сибирских земель. Если к 1913 году население европейской части России по сравнению с началом века выросло с 95 млн. до 128 млн., то в Сибири за это же время оно увеличилось почти в два раза. Только за 1906—1911 годы в Сибири осело 2,2 млн. человек.

Из года в год рос общий сбор зерновых, достигнув к 1913 году 56730 млн. пудов, на 28% больше, чем в США, Канаде и Аргентине вместе взятых, без малого в два раза больше, чем было в 1906 году. Страна имела 45 млн. голов овец. Стоимость масла, вывезенного в 1912 году только в Англию, в два раза превышала стоимость добытого в Сибири золота. Производство масла, как и других продуктов, стало возможно благодаря развитию кооперации. Крестьянские хозяйства по производству с/х продукции далеко опережали помещичьи. К 1914 году на долю первых приходилось 92% всей продукции. Поднялись государственные доходы с 1,5 млрд. в начале века до 3,1 млрд. рублей в 1912 году. В стране появилась в обращении золотая валюта. В 1913 году за два рубля давали один доллар, английский фунт стоил 10 рублей, французские  сто франков — 37 руб. 50 коп.

По данным опроса  1912 года, около 1,5 млн. человек считали себя богатыми. Сюда входили собственники обширных земельных владений, крупные коммерсанты и промышленники, хозяева корпораций, биржевики, верхи интеллигенции, чиновничества и офицерского корпуса. Остальные являлись или малообеспеченными или откровенно неимущими. Но темпы пополнения состава имущих составляли около 5 процентов в год, в то время как количество неимущих пополнялось медленнее: около 2 процентов в год.

Россия заимела крепкий бюджет, к 1913 году доходы превышали расходы на 400 млн. рублей.

Наступил Серебряный век русской культуры. Интеллигенция отошла от политики в сферу философского богоискательства, что нашло отражение в знаменитых “Вехах”.

Резко изменилось положение печати — отменена цензура, не стало запретов на обсуждение той или иной темы. Арест отдельных номеров периодических изданий производился по решению присутствий по делам печати, только суд мог закрыть газету или журнал. В массах сильно упал интерес к политике. Сокращалось и число репрессий. Так, в 1910 году смертных казней было 129 (против 537 годом раньше и 697 в 1908 году). В наименьшей пропорции сократились и административные высылки (в 1908 году около 10 тысяч, в 1909 году — меньше 3 тысяч).

В 1912 году принят закон о страховании рабочих, в соответствии с которым, рабочий мог получить бесплатно медицинскую помощь (при болезни ему полностью оплачивались 27 дней в году), а в случае увечья — денежные выплаты в размере от 1/4 до 2/3 заработка. После принятия этого закона, президент США Уильям Тафт заявил на приеме российской делегации, что у России, такое совершенное рабочее законодательство, каким ни одно демократическое государство похвастаться не может.

Происходящие в стране изменения заметили и в других странах. В 1913 году редактор “Economiste Europien” Э. Тэри произвел по поручению французского правительства обследование русского хозяйства. Его заключение гласило, что если дела европейских наций будут с 1912 по 1950 гг. идти так же, как шли с 1900 по 1912 гг., Россия к середине текущего века будет господствовать над Европой как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении.

Свою дань столыпинским реформам отдавали датский исследователь Вит-Кнудсен и немецкий Прейер, английский  Беринг. Это было смелое начинание, своего рода скачок в неизвестное, — отмечал Прейер. — Это был отказ от старой основы, с заменой чем-то неиспытанным, неясным. Столыпин взялся с решимостью и отвагой за эту великую задачу, и результаты показали, что он был прав. По мнению Беринга, не было, пожалуй, еще никогда такого периода, когда Россия более процветала бы материально, чем в 1913 году, когда огромное большинство народа имело, казалось бы, меньше оснований для недовольства.(64)

Но пусть у читателя не создаться впечатления, что все уж так хорошо складывалось в стране. Далеко нет! Проблем было выше головы, появлялись новые. К примеру, чуть-чуть улучшившееся благосостояние людей, появление в деревне свободных денег вызвало увеличение потребления водки (за 1911—1913 гг. на 16 млн. ведер, 17% за два года). По инициативе самарского миллионера “из народа” Челышева III Государственная Дума приняла проект усиления борьбы с народным пьянством. Законопроект давал право городским думам и земским собраниям запрещать открытие винных лавок в определенных местах. Этот законопроект дошел до Госсовета только зимой 1914 года и вызвал бурные прения. Здесь скрестили шпаги два бывших финансиста, бывший и настоящий премьеры: Витте и Коковцов. Последний выступал против борьбы с пьянством, считая, что это подорвет казну. Этот спор во многом и породил отставку Коковцова. Но это будет позже. Пока же познакомим поближе читателя с новым премьером.

                    Ш Т Р И Х И  К  П О Р Т Р Е Т У

Владимир  Николаевич Коковцов личность, безусловно, колибра поменьше, чем Столыпин, но тоже довольно-таки основательная. Он из небогатого, но старинного   дворянского рода. Прошел практически все ступеньки иерархической лестницы. Начинал с небольшой должности в МВД, затем его взяли в Государственную канцелярию, где  зарекомендовал себя инициативным, исполнительным чиновником и был выдвинут  товарищем министра финансов С.Ю.Витте, а когда тот стал премьером, вместо себя оставил главой Минфина Коковцова. Историки ставят в заслугу Владимиру Николаевичу то, что в достаточно сложное время (русско-японская война, революция),  сумел сохранить  золотой рубль. Коковцов—консерватор, противник создания в  России представительного органа, сознавая угрозу поражения, выступил за прекращение русско-японской войны, несмотря на авторитет Витте, часто вступал с ним в спор, особенно когда речь заходила о финансах. Премьер, в конце концов, отправил его в отставку, которая, впрочем, длилась недолго.

Главу Минфина отличал бухгалтерский подход к бюджету. Он стремился сверстать его бездефецитным, накапливал свободную наличность, тормозил эмиссию денег и ценных бумаг. Это во многом благодаря ему, страна достигла     устойчивого положения с финансами: Россия, одна из немногих стран, где золотой запас (1783 млн. рублей) превосходил сумму кредитных билетов, находившихся в обращении(1683 млн. рублей). При Столыпине Коковцов          по праву являлся вторым человеком в правительстве и уже после правительственного кризиса весной  1911 года, поговаривали о его выдвижении в премьеры, поэтому назначение Коковцова на эту должность после смерти Столыпина ни для кого не было неожиданным. Хотя Коковцов провозгласил преемственность курса своего предшественника, но, став у руля российского корабля, повернул чуть вправо. Прежде всего, притормозил реформирование страны.

 Эрудит, но не оратор, хотя в дискуссиях с депутатами почти всегда выходил победителем. Пользовался уважением царя. По настоянию премьера, перед окончанием  работы 111 Думы, 12 июня  Николай 11 принял ее депутатов. Премьер подготовил проект царского обращения к ним. Николай II, по признанию Коковцова, основательно урезал  комплименты депутатам, а вместо них сказал, что некоторые дела получили не то направление, которое ему представлялось бы желательным. Царя чрезвычайно огорчило  отрицательное отношение депутатов к церковно-приходских школ, которые были близки его сердцу.  Он так же попенял народным избранникам на то, что прения не всегда носили спокойный характер. В то же время царь отметил, что депутаты положили много труда и стараний для решения главных, в его глазах, вопросов: по землеустройству крестьян, по страхованию и обеспечению рабочих, по народному образованию и по всем вопросам, касающимся государственной работы.

Выслушав царскую речь, Дума в тот же день ответила ему отказом  — утвердить средства на церковно-приходские школы. Этим диссонансом и закончила она свою работу.

С трибуны 111 Думы произнесены сотни речей. Разных. Страстных, зажигательных и не очень. Содержательных и тусклых. От Думы к Думе  увеличивались  и ряды ярких ораторов. Защитников народа и выражающих точку зрения своих партий. Одним суждено было войти в российскую историю. Другим не повезло, остались в безызвестности в силу ряда объективных и субъективных причин.

                      Ш Т Р И Х И   К  П О Р Т Р Е Т АМ

  В созвездии 111 Думы, пожалуй, звезды первой величины—Александр Иванович Гучков, лидер октябристов, председатель Государственной  Думы с 8.03.1910 по 22.03.1911 годов и лидер кадетов—Павел Николаевич Милюков.

Остановимся  на Милюкове, не потому что он известнее Гучкова, а потому что Милюков пришел в политику чуть раньше своего коллеги—в 1892 году, а, во-вторых, с Гучковым у нас встречи впереди, он развернет бурную деятельность чуть позже.

Милюков--профессиональный историк, ученик Ключевского, отношения с которым, однако, порой были сложными: Милюков блестяще защитил диссертацию о государственном устройстве России при Петре 1, но учитель воспротивился тому, чтобы Милюкову дали за это исследование степень доктора наук. Обидевшись на патрона, ученик оставил науку и пошел в политику и вскоре поплатился за это. Объявив  выступление его в Нижнем Новгороде крамольным, власти выслали Милюкова в Рязань, позже он уехал в Болгарию. Принимал участие в формировании либеральных организаций в России, стал одним из организаторов журнала «Освобождение», разработал платформу борьбы за всеобщее избирательное право, на базе которой возник «Союз освобождения»--предтеча кадетской партии.

Вернувшись в Россию накануне первой революции, целиком сосредоточился на создании партии конституционных демократов, приглашая в нее весь цвет русской интеллигенции. Задачей партии считал, преобразование царизма в конституционную монархию, ратовал за максимальное развитие самоуправления и ограничение власти, бессословность административных и общественных органов, освобождение церкви от государственной опеки, выступал за насильственную ломку крестьянской общины.

Милюков присутствовал практически во всех Думах, как лидер кадетов, но полноправным депутатом стал в 111 Думе. Ранее из-за  отсутствия  ценза его вычеркивали из избирательных списков, приходилось руководить фракцией, как говорилось—из буфета. Милюков старался направить революционное движение  в русло парламентской борьбы. В 1 Думе кадетская фракция по его указаниям ратовала за амнистию противникам самодержавия, создание ответственного перед Думой          кабинета министров, т.е. выступала за превращение Думы в полноправный парламент. Однако влияние кадетов, как в Думе, так и в массах год от года падало, Во многом потому, что в их рядах существовало два течения, левое,   тяготевшее к союзу с демократическими и некоторыми революционными партиями, и правое, близкое к партии октябристов. В заслугу Милюкову надо поставить то, что лавируя между одним и другим крылом партии, он не допустил раскола кадетов. Увидев, что союз с октябристами   не вытанцовывается. Он повернул влево. Но вскоре стал в раскорячку и с началом Первой мировой войны занял оборонческую позицию. Призывая к внутреннему миру, летом 1915 года выступил одним из инициаторов  создания  Прогрессивного блока (думской межпартийной оппозиции, требовавшей создания «правительства доверия», расширения прав и свобод в стране).

Милюков считал, что этот блок—это оппозиция не Его Величеству, а Его Величества, правда, вскоре    с этой позиции ушел. В ноябре 1916                                              -го, выступил в Думе с резкой    речью, в которой обвинил власть в измене Родине. Но, то был не призыв к революции, Милюков всю свою жизнь     делал все возможное, чтобы не допустить этой самой революции. И даже когда грянул  Февраль, став инициатором создания Временного  комитета Думы для восстановления порядка, был категорически против того, чтобы Комитет взял власть в свои руки. До конца  жизни  оставался сторонником монархии (3 марта 1917-ого уговаривал великого князя Михаила Александровича не отказываться от престола). В дни  февральской революции проявил завидную энергию, настойчивость и сумел повлиять на многие события. Став министром иностранных дел Временного правительства, выступал за войну до победного конца, за освобождение      славянских народов из-под власти австро-венгерской монархии. Октябрьскую революцию не признал, перебрался на Дон, затем на Украину. Где вступил в переговоры с немцами, надеясь использовать их для свержения большевиков. В 1918-ом эмигрировал, организовал борьбу с Советской властью, но с конца 30-х начал поддерживать политику Сталина, солидаризировался с борьбой СССР против фашистской Германии.

Небезынтересны о нем воспоминания современников.

                           В.Д. НАБОКОВ О МИЛЮКОВЕ

«Его я считаю одним из самых замечательных     русских людей. Его свойства как оратора тесно связаны с основными чертами его духовной личности…Он удачно владеет иронией и сарказмом, своими великолепными схемами, подкупающими логичностью и ясностью, он может раздавить противника. Ораторам враждебных партий никогда не удавалось смутить его, заставить растеряться. О внешней стороне своей речи он мало заботился. В ней нет образности, пластической красоты, но в ней нет никогда того, что французы называют du remplissage.  И в газетных   своих статьях ему нет дела до соображений чисто журналистских. Если ему нужно 200 строк, он напишет 200. Но если в них не уместилась его мысль и его аргументы, ему совершенно безразлично. Что статья растянется на три газетных столбца.

Волею судьбы Милюков оказался у власти в такое время, когда прежде всего необходима была сильная, не колеблющаяся и не отступающая  перед самыми решительными действиями власть. Он  очутился во главе  ведомства, делающего иностранную политику, причем во взглядах на предпосылки этой политики существовало глубокое разногласие между Милюковым и тем течением, которое осуществлялось Керенским…Он был абсолютно чужд и враждебен идее мира без аннексий и контрибуций.   1 ноября 1916 года Милюков произнес свою знаменитую речь «Глупость или измена?». Направленная непосредственно против Штюрмера, речь эта метила, однако, гораздо выше. Имя императрицы Александры Федоровны в ней прямо не упоминалось. Все, вероятно, отдавали себе отчет в ее будущих последствиях. Только гораздо позже, уже после переворота, стало ходячим, особенно в устах друзей Милюкова, утверждение. Что с речи 1 ноября следует датировать начало русской революции.» (Архив русской революции.т.1.,  с.52-53) 

                  А.Ф.КЕРЕНСКИЙ О МИЛЮКОВЕ

 «По своей натуре Милюков был скорее ученым, нежели политиком. Не обладай он темпераментом бойца, который привел его на политическую арену, он, скорее всего, сделал бы карьеру выдающегося ученого. Вследствие своей прирожденной склонности ко всему относится                                           с исторической точки зрения,  Милюков и исторические события    склонен был рассматривать  в плане перспективы, глядя  на них с точки зрения книжных статей и исторических документов. Такое отсутствие реальной политической интуиции при более стабильных условиях не имело бы большого значения, но в тот критический момент истории нации, который мы переживали в те дни,  оно могло                                            иметь почти катастрофические последствия. Весьма прискорбным было то обстоятельство, что Милюков занял пост         министра иностранных дел, исполненный решимости проводить в основных чертах ту же империалистическую политику, которой придерживался при старом режиме его предшественник Сазонов.» (Цит.по «Российская  Федерация сегодня»,2006.,№15.с.45)

Заметной фигурой в 111 Думе был Сергей Илиодорович Шидловский, не потому что одно время являлся товарищем председателя Думы, а потому что    слыл знатоком аграрного вопроса и активно участвовал в разработке                законодательства по земельным делам. Дворянин. Крупный землевладелец, до прихода в Думу работал в Министерстве внутренних дел, Октябрист, в партии  был на левом фланге, постоянно контактируя с кадетами. В 111 Думе возглавлял      Земельную комиссию и делал основной доклад по столыпинской реформе, Поднабравшись опыта и разочаровавшись в проводимых правительством реформах, выступил     одним из организаторов объединения оппозиции и вошел в руководство Прогрессивного блока. Октябрьскую революцию    не принял, эмигрировал              из России. У правых  руководителем фракции в 111 Думе     официально считал  Андрей Сергеевич Вязигин. Дворянин. Профессор истории, но сам, в русской истории не стал заметной фигурой, хотя сравнительно рано проявил себя в качестве правого политического деятеля,—в конце 1903года стал во главе Харьковского отделения «Русского собрания», которое занимало довольно-таки агрессивные националистические позиции, потом вошел в черносотенные организации и в руководство «Палаты Михаила Архангела» Пуришкевича.
   Вязигин хотя и  специалист по истории папства, но не  искушенный в политике и управлять фракцией, в которую входили такие амбициозные, скандальные личности, как Н.Е Марков второй и Пуришкевич, ему  было, конечно же, архисложно. Кстати. Пуришкевич за время заседаний 111Думы                 удостоился 1302 замечаний, 10 раз удалялся из зала и в общей сложности не допускался на  52 заседания. Когда приходили приставы, чтобы вывести из зала по требованию председательствующего, демонстративно садился им. на плечи. Чтобы обратить внимание на себя, Пуришкевич не гнушался ни чем. Однажды прикрепил красную гвоздику (символ правых—Авт.)  в ширинке брюк. Нападая на кого-то, Пуришкевич преследовал конкретную цель. Так, обвинив Петерсона, директора канцелярии  Кавказского наместника во взяточничестве, он направлял удар не на чиновника. А против его патрона—И.И.Воронцова-Дашкова, который вызывал ненависть у черносотенцев своим излишним либерализмом в проведении политики на Кавказе. Воронцов-Дашков попросил защиты у царя. Для разбора дела Столыпин созвал Совет Министров. Пять министров потребовали отдать Пуришкевича под суд, шесть, включая и Столыпина, высказались ограничиться предупреждением.

Головомойка на Пуришкевича не подействовала. В конце концов, царю надоели его выкрунтасы   и 1ноября 1914 года на Пуришкевича завели дело. Но и на этот раз он вышел сухим из воды—началась война, Пуришкевич добровольцем уехал на фронт и Николай 11 распорядился приостановить производство дел в отношении тех, кто  находится в действующей армии.

Вязигину нелегко было руководить фракцией правых и потому, что в их  рядах никогда не было единства. Более-менее Вязигину удавалось лишь наводить мосты между отдельными членами фракции. С грехом пополам он руководил фракцией до истечения срока полномочий 111 Думы. В  следующую Думу он не пошел, когда пригласили в Госсовет, отказался, сосредоточился на преподавательской и издательской деятельности.

Менее  известен для нас, но более яркий, чем Вязигин, публицист Яков Георгиевич Гололобов, советник Екатеринославского  губернского правления, До прихода в 111 Думу работал в таких известных изданиях, как «Северный вестник», «Русское богатство», «Неделя», один из разработчиков законопроекта о неприкосновенности       личности. Его речи, статьи, как правило, были глубоко аргументированы, вбирали опыт других стран. Так, защищая законопроект о неприкосновенности личности, он говорил:»Кто же из здесь сидящих не присоединится к тем ораторам, которые горячо желали свободы для каждого обывателя? Но господа упускали из вида, что свобода личности, неприкосновенность ее создаются ведь не одним только правительством. А многими условиями жизни. Об этом здесь с левой стороны говорили очень многие, и я к этому вполне присоединяясь, об этом говорили и при том, указывали на Англию. На Англию, господа, было так много указаний, ее ставили в пример, говорили, что в ней уже 333 лет существует полная свобода личности. Я признаю, и можно Англии позавидовать, но ведь там 300 лет создавали эту свободу личности, неприкосновенность ее, и все-таки не создали вполне. Я вот вам сию минуту укажу на одно обстоятельство: недавно мне попалось сообщение в газете о том, что заставляют суфражисток в Англии добиваться свободы; оказывается. Что там и теперь существует закон, который дозволяет мужу  бить свою жену палкой не толще пальца. Так я говорю, что ведь то, что    напишется, не сейчас даст вам царство небесное на Земле. Это создается усилиями мысли, усилиями работы многих, может быть, поколений. Вместе и законодателей и исполнителей закона. Теперь говорят о Франции; да, господа, кто был во Франции, тот видел, что там свободу тоже ограничивают, и ограничивают прямо физическим воздействием…

Всякая свобода только тогда хороша, когда она не мешает свободе другого и когда она не нарушает постановлений закона…» (Цит. по «Российская Федерация сегодня» 2006.№15, с.45)

Что тут возразишь Гололобову?

111 Дума, как отмечалось выше, проделала определенную работу по укреплению государственности. Но и долг у народного представительства  перед своими избирателями оставался немалый. Не рассмотренными остались 46 законопроектов. В комиссиях еще больше—170.  Среди них очень важные—о всеобщем начальном образовании; о подоходном налоге; о неприкосновенности  жилища и другие, они остались пылиться в основном потому, что не смогли бы пройти  не только через Госсовет, но и саму Думу из-за своей остроты. Те тысячи законов, которые Дума приняла, в большинстве своем можно назвать «законодательной вермишелью», хотя были и фундаментальные. И депутатам, и общественности уже были отчетливо видны многочисленные фильтры, которые поставили перед Думой и Госсовет, и правительство, и царь.

Эти фильтры очень сильно тормозили законодательный процесс, а зачастую и вовсе сводили на нет проделанную народными представителями работу. Один лишь пример. В 1908 году депутаты рассмотрели подготовленный министерством  финансов  законопроект об изменении и дополнении некоторых статей  Указа об акцизных сборах. По существу это был антиалкогольный закон. Нельзя сказать, что Россия в то время  была самой  пьющей страной: потребляя в среднем на человека в год 0,61 ведра водки, она занимала 9 место в Европе, основательно уступая лидеру—Дании (1,72 ведра). Но статистика свидетельствовала, что 28 процентов крестьян пили «по всякому случаю». Депутаты обратили внимание, что за счет этого пополнялся бюджет. Население ежегодно пропивало по 2-3 млн. рублей, при этом от пьянства ежегодно умирало более 5 тысяч человек. Законопроект предусматривал запрещение продажи водки на вынос из трактира, корчмы, существенно ограничивалась продажа алкоголя в выходные и праздничные дни. Сельским обществам давалось право  самим регулировать на своей территории реализацию спиртных напитков. После рассмотрения этого законопроекта Дума усилила некоторые положения и приняла этот закон, Однако  его благополучно похоронил Госсовет.

   И тем не менее авторитет Думы возрастал год от года. В отличие от своих предшественниц, 111 Дума смогла интегрироваться в политическую  систему страны. Российская империя перестала  восприниматься  без народного представительства, которое становилось все более и более влиятельным  в обществе.

   Отчетливо просматривается в деятельности Думы и другое: ни энергичному Столыпину, ни Думе, которая приняла ворох законов, не удалось  добиться  в стране полного спокойствия, хотя пожар революции чуть-чуть и угас. Впрочем, головешки тлели и при дуновении ветерка, в любую минуту  могли разгореться. При всех усилиях Столыпина, он возвел здание гражданского общества не на прочном правовом фундаменте, а на зыбком песке.                   

 

 Александр Черняк

Из книги: Александр  Черняк.  РЕВОЛЮЦИИ  В  РОССИИ

← Вернуться к списку