История и мы

Что заботило IV Государственную Думу?

Надо заметить, что первые депутатские заседания были бесцветными. Если кабинет Столыпина просто засыпал народное представительство законопроектами и программами масштабных реформ, то Коковцов на Думу особенно не нажимал. Он еще 12 июня запросил у министров предложения по подготовке законопроектов, но не получил ни одного.

IV Дума представляла собой разветвленную бюрократическую сеть законодательного учреждения. Во главе Думы стоял президиум, которому, и связанному с ним непосредственно Общему собранию Государственной Думы, — арене депутатских баталий — были подчинены: “Совещание представителей фракций и групп”, “Приставская часть”, Канцелярия с тремя отделами (общего собрания и общих дел, финансовым, законодательным). Дума имела также так называемый Министерский павильон, Отдел Петербургского телеграфного агентства, Бюро печати. Кроме того, работали отделы для проверки полномочий членов Думы, десятки временных и постоянных комиссий. В числе постоянных комиссий были: бюджетная, финансовая, редакционная, по личному составу, распорядительная, библиотечная, по запросам.

IV Государственная Дума провела пять сессий: две из них пришлись на довоенный период и три — на период Первой мировой войны. Первая сессия продолжалась с 15 ноября 1912 г. по 25 июня 1913 г. (состоялось 81 заседание); вторая — с 15 октября 1913 г. по 14 июня 1914 г. (проведено 111 заседаний).

В период первой и второй сессий в Думу было внесено свыше 2000 мелких законопроектов. Кадет А. И. Шингарев как-то посетовал, что первая сессия в IV Думе напоминает состояние пассажиров поезда, застрявших на глухой станции. Слово “скука” на первых порах работы новой Думы стало синонимом бесперспективности и тупика, неспособности депутатов внести новые идеи в думскую стратегию и тактику. Депутаты занимались дележом постов, то есть думских комитетов, хотя распределение их являлось предметом лишь двух фракций — октябристов и националистов. Октябристы нацелились заиметь 14 комитетов и комиссий, отдавая националистам семь, правым — два и два партии центра. Националисты заявили, что “Союз 17 октября” желает слишком много. После долгих дебатов октябристы уступили один комитет и место товарища председателя Думы. Эти дебаты, кроме всего прочего, показали, что в Думе невозможен устойчивый альянс между левеющими октябристами и правеющими правыми, призывающими к “усугублению” самодержавия. Собственно, проблема большинства была для IV Думы актуальной всегда, особенно в 1912—1914 годах.

Казалось бы, правительство озаботится этим и Коковцов, как когда-то Столыпин, попытается объединить депутатов своей программой. Но правительственная декларация, которую премьер зачитал в Думе 5 декабря 1912 года, привела многих в полное уныние — цельной картины развития России у правительства не было, более того, не предвиделось дальнейшего реформирования ее — власти полагали, что Россия прошла тяжелейший кризис. В целом декларация отражала стремление избежать сколь-нибудь четкого определения правительственного курса при общем сдвиге вправо. В декларации подчеркивалась незыблемость государственного строя России, и явственно звучал националистический тон. Сам Коковцов свидетельствовал, что старался внести в Декларацию возможно умеренные ноты, не ставя никаких резких принципиальных вопросов, а развивал общие мысли о необходимости мира внешнего и внутреннего, во имя преуспевания Родины, говорил о широком и дружном сотрудничестве с народным представительством.

Несмотря на все старания Коковцова, декларацией, при общем спокойствии, остались недовольны все. “Мы были свидетелями удивительной ловкости, с какой премьер, “качаясь, справа налево, слева направо, изображал собой политические качели... Программа Коковцова — это “не путеводная звезда русской государственности, а млечный путь, туманность” — так оценил декларацию правительства В. М. Пуришкевич. И падал пример предельной “конструктивности”: предложил Думе принять законы о введении телесного наказания розгами для борьбы с “хулиганством” в деревне, “приведении к патриотизму и ответственности печати”, “об обуздании отклонившихся от долга и меры “инородцев”, о борьбе с крамолой в школе и т. п. (73)

Кадеты, как и правые, тоже остались недовольны правительственной декларацией. Недовольство их шло от общих мест, отсутствия энергии в действиях правительства и каких-либо конкретных предложений. По мнению  Н. В. Некрасова, когда сходится щелочь и кислота, то после некоторого шипения образуется нейтральная реакция. Такова и декларация Председателя Совета Министров.

Националисту В. В. Шульгину вначале показалось, что в декларации  много хороших и разумных вещей, но затем он разгромил декларацию в пух и прах. “Нужны — говорил он, — героические усилия, чтобы вывести русское племя на путь. И вот этих героических усилий, этого творчества, этой вдохновенной личности, этого человека, который будет день и ночь сидеть и думать, чтобы сделать в этом отношении что-то, человека, которого я бы назвал, с вашего разрешения, политическим Эдисоном, такового у нас нет... Вот, собственно говоря, что мы ставим в вину главе правительства ... именно главе: нет широты плана, нет размаха, нет смелости, а по условиям времени это нужно”.(74)

П. Н. Крупенский и В. Н. Львов 2-ой огласили программу “консервативных конституционалистов”. Все реформы, которые  необходимы русскому государству, по их мнению, должны быть скоординированы, гармонизированы с этими незыблемыми основами русского государства. «Эти основы, — монархическая власть, русская народность и православная церковь. Веротерпимость и свобода совести не должны клониться к нарушению прав православной церкви; затем реформа, клонящаяся к расширению прав инородцев, не должна клониться к уничтожению прав русской народности, которая всегда была первенствующей в русском государстве. Наконец, реформы правовые,  не должны поколебать тот монархический строй, на котором незыблемо покоится  русское государство».(75)

Что противопоставили крайним и правым октябристы?

            Ч И Т А Е М  С Т Е Н А Г Р А М У

Барон А. Ф. Мейендорф: “То, что мы противопоставим, будет чрезвычайно скромно. Нам необходима власть, пользующаяся действительным уважением, а не строящая свою политику и свои меры на страхе. Вот это простое требование нам представляется осуществимым”.(76)

“Прогрессист” Н. Н. Львов 1-й: “Вот мы явились сюда, чтобы заявить вам (правительству — Авт.), что в России есть общественное мнение, которое не потерпит, чтобы над ним издевались так, как издевались до сих пор, и что это общественное мнение есть сила, которая требует своего признания и уважения к себе”.(77)

В. А. Маклаков: “Так, как мы до сих пор шли, дальше идти невозможно,  этой дорогой мы придем к одному — к катастрофе. Россией управлять вовсе не трудно. Управлять Россией в данный момент — благородная задача” Почему”? “Мы не избалованы, мы ценим всякую попытку власти быть честной.   Мы очень ценим малейший шаг вперед, который делается навстречу желаниям нашим»(78)

Лидер кадетов П. Н. Милюков подправил прекраснодушного Маклакова, назвав правительственную декларацию “законодательным потопом”, огласил и альтернативную программу: прежде всего, надо снять с России “три замка”. Россия не выйдет из тупика, в который ее завели, до тех пор, пока не будет изменен избирательный закон, пока не будет предпринята коренная реформа Государственного совета и пока, наконец, министерство, то есть правительство, не поймет, что оно ответственно перед палатой и должно выполнять ее волю, а не свою.(79)

Думский новичок, ставший сразу же лидером “трудовиков” речистый А. Ф. Керенский, изложил еще одну “альтернативную программу”. “Мы не идем путем анархии, мы не идем путем экспроприации, мы говорим: созовите собрание всего народа, избранное на основании всеобщего равного избирательного права. Мы признаем, что в государстве вопрос не может решаться голой силой, а должен решаться мнением большинства". Правда, были у трудовиков еще и конкретные идеи. Их огласил депутат Н. О. Янушкевич: “...контроль народного представительства над внешней политикой правительства, свобода союзов и стачек, всеобщее избирательное право, изменение податной системы с введением прогрессивного налога, бесплатное образование, подлинная независимость и несменяемость судей...”(80)

Дошла очередь и до левых радикалов — социал-демократов. “Декларация” меньшевиков выразила сочувствие балканским народам в борьбе за национальное освобождение, клеймила политику правительства как препятствующую развитию производительных сил страны и разоряющую народ, осуждала русификаторскую политику на окраинах, провозглашала решимость бороться за восьмичасовой рабочий день. Большевик Г. И. Петровский говорил с мастерством пламенного трибуна и закончил свою речь словами: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь для дружной борьбы (...) за осуществление на земле братства, равенства и социализма”... (81)

Такова палитра основных идей и настроений, с которыми пришли в Таврический дворец “народные представители”, таков слепок “духа времени” 1912 года.

Регламентом на дискуссию по декларации правительства отводилось шесть дней. Решение Думы по декларации правительства состояло из словосочетаний о благе Манифеста 17 октября и из трех милюковских “замков”, хотя один из них сильно изменился в конструкции: требование “ответственного министерства”, то есть правительства, предлагаемого Думой и подотчетного ей, было заменено требованием “согласования предложений правительства с ясно выраженной волей страны”. Монументально, конечно. Но что из сказанного депутатами следует считать “волей страны”?

Надо заметить, что Николай II бросил утопающему в глазах общественности правительству спасательный круг — 12 декабря 1912 года царь принял депутатов в Николаевском зале Зимнего Дворца. Полуторачасовая встреча, однако, практически не повлияла на общественное мнение и не дала того эффекта, на который рассчитывали устроители. Прием, выдержанный в холодных, формальных тонах, не произвел особенного впечатления даже на крестьян. Лишь один момент встречи вызвал ехидные комментарии. Когда царь подошел к лидеру правых А. Н. Хвостову, на груди которого был значок “Союз русского народа”, тот поспешно отрапортовал, что избран председателем “Союза русского народа” в Государственной Думе и надеется, в этой роли послужить Государю не щадя сил. Николай II, не останавливаясь, бросил в ответ: “Послужите. Послужите”.

В “верхах” и “в свете” о Думе говорили исключительно с иронией. Пресса самых разных направлений писала о выступлениях “своих” депутатов, будто они с трибуны Таврического дворца сообщили об изобретении пороха или открытии Америки, о “чужих” — будто они предложили заменить порох песком, а Америку перепутали с Африкой.

Через два дня после приема Николаем II депутаты отбыли на рождественский вакат, по-нынешнему — на каникулы. До февральской революции оставалось 1530 дней. Вроде ничто  не предвещало бури…

21 января 1913 года заседания Думы возобновились. Кстати, в этот день исполнилось 300 лет со дня призвания на царство Михаила Федоровича Романова. Юбилей династии отпраздновали с помпой. Были объявлены всевозможные дарования народу — прощение недоимок, смягчение кар, сроков осужденным и т. д. Николай II  принимал в Зимнем поздравления высших чинов. Пламенную речь произнес и Председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, поднесший царю икону Христа Спасителя. В Москве в этот день состоялся Крестный ход, затем последовал парад войск на Красной площади. В честь юбилея были выпущены почтовые марки, на которых впервые воспроизводились портреты всех государей — от Михаила Федоровича до Николая II.

Царь не ограничился торжествами в обеих столицах, предпринял поездки по тем местам, где выросла и окрепла Суздальская и Московская Русь, где была вотчина бояр Романовых — побывал во Владимире, Суздале, селе Боголюбове, Нижнем Новгороде, Костроме, Ипатьевском монастыре, Ярославле, присутствовал при закладке памятника 300-летия Дома Романовых. И в дурном сне не приснилось бы тогда, что через четыре года империя рухнет.

А в Петербурге меж тем заседания Думы были  скучнее прежних. Депутаты все чаще и чаще высказывали недовольство действиями правительства, которое не загружало их работой. Родзянко пытался даже донести это до царя: правительство искусственно бледнит думскую работу, заставляя Госдуму заниматься второстепенными и даже третьестепенными законодательными делами, сетовал он. Но царь не нуждался в слишком деятельном народном представительстве и, естественно, не спешил торопить правительство, сославшись на то, что неспешность Совета Министров связана со сложностью крупных законопроектов.

Небольшую встряску Думе дал инцидент, происшедший в частной женской гимназии, где арестовали за политическую деятельность нескольких учащихся. Этому событию Дума посвятила четыре заседания. Депутаты оппозиционных правительству фракций = прогрессистов и кадетов, потребовали у министра народного просвещения объяснения, изложив дело так, что якобы арестовали ни в чем не повинных детишек, а само событие носило чисто образовательный характер. Министр Л. А. Кассо, кстати, ярый противник оппозиционеров и жесткий защитник царского самодержавия, (из-за его притеснений в 1911 из МГУ ушло 130 преподавателей во главе с ректором А. А. Мануйловым), в издевательской форме продемонстрировав депутатам пачку прокламаций, призывающих к свержению правительства и установлению демократической республики, посоветовал народным избранникам не защищать смутьянов, а озаботиться тем, чтобы места в гимназиях отдавались тем детям, “которые откладывают мысль о переустройстве русской школы и русского общества”, по крайней мере, до получения аттестата.

Более-менее, Дума “проснулась” к середине февраля 1913 года, благо кадеты вынесли на обсуждение  законопроекты:— о неприкосновенности личности и свободе печати — “вечных вопросах”, которые ставились во всех предыдущих Думах.

Но и эти законопроекты обсуждались вяло и долго. Один из депутатов возмутился: каждая минута думского говорения стоит 105 рублей. Законопроекты были переданы на рассмотрение в комиссию. По опыту предыдущих Дум все знали: практически это означало “похороны по первому разряду”.

На трех заседаниях рассматривались законодательные предположения о свободе совести и о союзах. Практически без прений, при очень вялых возражениях крайних правых, оба проекта тоже были отправлены в комиссии.

Еще один кадетский законопроект — о собраниях — был раскритикован и справа, и слева, с едкими упреками разработчикам в незнании законодательной техники и в юридической безграмотности. Конечно же,  для кадетов это была оплеуха — в их фракции состояли известные всей России юристы, к тому же с опытом законотворчества, какого больше никто в стране не имел. Снова —  “похороны по первому разряду”.

Законодательное предположение 32 депутатов об изменении положения о выборах в Государственную Думу вызвало, наконец, оживление, ибо предлагало всеобщее избирательное право. Милюков соблазнял октябристов и прогрессистов готовностью кадетов к компромиссам с ними, стращал: неужели Дума хочет, чтобы кадеты присоединились к социал-демократам, чтобы к революционерам присоединилась “вся страна”? Страшилка не подействовала — законопроект отправили в комиссии.(82)

Не “клеилось” дело и у правых националистов. Они вроде пытались действовать сообща. Так, фракции поручили П. Н. Балашеву выяснить возможность их соглашения с председателем Совета Министров, но тот не ответил. Раз глава правительства не с нами, то он против нас, и мы совместными силами боремся с ним, — решили обе фракции и первая “черная метка” для Коковцова — отвержение законопроекта о выкупе в казну Киев — Воронежской железной дороги, одним из директоров которой служил брат премьера. Но брачный союз этот был непостоянен. За первые два месяца работы IV Думы правые 13 раз голосовали в альянсе с соседями слева, 10 раз — с теми, кто был справа, а 8 раз фракция практически раскалывалась.

Националисты уже через полгода разочаровались в соседях, обвиняя их, что не имеют законодательного потенциала и поставили своей целью создать в Думе прочное правительственное большинство, способное подготовить и принять серьезные законопроекты. Но и националистов Коковцов особо не приветил, ему хотелось бы опираться в Думе не на правых, а на центристское большинство от прогрессистов до националистов.

Позиция Коковцова все больше не нравилась народному представительству. Это отчетливо проявилось при обсуждении бюджета весной 1913 года. Хотя все фракции, включая даже социал-демократов, признали, что речь Коковцова была весьма содержательная, очень интересная, мастерски осветила состояние государственной казны и положение всей страны в целом, тем не менее, в адрес премьера и министра финансов со всех сторон полетели критические стрелы. Показательно высказывание одного из лидеров правых — Н. Е. Маркова: “Что-то неладно. Доходы превышают расходы, золотой запас велик. В свободной наличности куры денег не клюют, а министру финансов нужны новые налоги. Зачем они ему? Куда он их станет тратить?” С Марковым согласился националист В. Я. Демченко: “Налоги увеличиваются, а что взамен их получает обыватель? Ничего”.

В конце обсуждения бюджета тот же Марков завил: “Министр (Коковцов — Авт.) совершил чудо, он объединил Четвертую Государственную Думу в одном порыве, и этот один порыв гг., он гласит два слова... красть нельзя”.(83)

Выходкой Маркова возмутились министры и обратились к Николаю II с просьбой разрешить им объявить забастовку и не появляться в нижней палате до тех пор, пока министрам не будет гарантирована защита от незаслуженных оскорблений.

Противостояние правительства и думцев затянулось до осени. Думе было не до министров, она сама раздиралась противоречиями разрозненных больших и мелких групп. Правительство хотело иметь “умеренно консервативный центр”, побуждая к этому фракции октябристов и националистов, отрезав нежелательные крылья. В какой-то степени, хотя и  с большим трудом, это удалось. Но все потуги оказались напрасными.  7 декабря 1913 года Дума была распущена на рождественские каникулы и собралась только 14 января 1914 года. Через два дня грянула отставка Коковцова и все рассыпалось. Паралич в правительстве, паралич в Думе…

Причины перемены правительства Николай II изложил в Высочайшем рескрипте на имя П. Х. Барка, назначенного министром финансов. Царь заявил, что во время своей поездки по великорусским губерниям, он видел "светлые правления доровитого творчества и трудовой мощи, но рядом с этим с глубокой скорбью приходилось Мне видеть печальные картины народной немощи, семейной нищеты и заброшенных хозяйств — неизбежные потребности нетрезвой жизни и, подчас — народного труда, лишенного в тяжелую минуту нужды денежной поддержки — путем правильно поставленного и доступного кредита".

Царь в своем окружении все чаще и чаще высказывал мысль о превращении Думы, из законодательной, в законосовещательную. Вопрос об этом даже поставил на заседании Совета Министров, которое проходило под его председательством в Петербурге 18 июня 1914 года. Большинство участников совещания советовали Государю не делать этого, ссылаясь на непредсказуемость последствий. Скрепя сердце он согласился с большинством.

 

Александр Черняк

Из книги: Александр  Черняк.  РЕВОЛЮЦИИ  В  РОССИИ

На фото: В.Н. Коковцев

 

← Вернуться к списку