История и мы

“Все князья руськие под руце его даны”

 

Предыдущая главка

 

Всего за три четверти века, то есть за жизнь современного человека, не­взрачный городок Москва — одно из самых незаметных удельных владений при начале правления Даниила Александровича (1276) — превратился при на­чале правления его внука Симеона Гордого (1340-1353) в наиболее сильное русское княжество, а владетель его, не имевший никаких шансов получить по наследству великокняжеский стол, становится великим князем владимир­ским, умом своим и увесистым кошельком побеждая в ставке хана Золотой орды дядей своих Константина Михайловича Тверского и Константина Васи­льевича Суздальского.

Василий Осипович Ключевский, известный русский историк, сообщает об имении Ивана Калиты: “В первой духовной этого князя, написанной в 1327 го­ду, перечислены все его вотчинные владения. Они состояли из пяти или се­ми городов с уездами. То были: Москва, Коломна, Можайск, Звенигород, Серпухов, Руза и Радонеж, если только эти две последние волости были тог­да городами (Переяславль не упомянут в грамоте). В этих уездах находились 51 сельская волость и до 40 дворцовых сел. Вот весь удел Калиты, когда он стал великим князем” (В. О. Ключевский. Сочинения в восьми томах. М., ГИПЛ, 1957. Т. 2. С. 16).

Но спустя всего лишь тринадцать лет, уже после смерти Ивана Данилови­ча — об этом можно судить по двум дошедшим до нас духовным грамотам — трём его сыновьям и жене достаются значительные владения. Мы приводим выписку из трудов Сергея Михайловича Соловьёва, ещё одного замечатель­ного русского историка. Он пишет: “...старшему, Семену, отдано 26 городов и селений, в числе которых примыслы Юрия Даниловича — Можайск и Колом­на; второму сыну, Ивану, 23 города и селения, из них главные Звенигород и Руза; третьему, Андрею, 21 город и селение, из них известнее Серпухов; княгине с меньшими детьми — опять 26. Таким образом, величина уделов сле­дует по старшинству: самый старший и материально сильнее, притом города его значительнее, например, Можайск был особым княжеством; старшему же должно было получить и великокняжескую область Владимирскую с Перея­славлем” (С. М. Соловьёв. История России с древнейших времен. М., “Мысль”, 1988. Том 3. С. 234-235).

Симеон Иванович получил от отца в наследство не только наиболее весо­мую часть Московского княжества, но и славу рачительного хозяина, твёрдую руку управителя, умных бояр, воспитанных Иваном Калитой, уважение духов­ной власти и благодарность за десятилетия тишины от жителей. По примеру своего отца он знал, какими золотыми ключами открываются сердца хана Уз­бека и его приближённых. В 1340 году Симеон, сумев завоевать доверие по­велителя Золотой Орды, вступил на престол в соборном храме Владимира, именуясь уже великим князем всея Руси. “Все князья руськие под руце его даны”, — записал летописец.

Братья Симеона Иван и Андрей поклялись у гроба Калиты чтить великого князя за отца, любить общих друзей и союзников, а против врагов восставать заодно. С. М. Соловьёв приводит красноречивый договор между братьями: “Я, князь великий Симеон Иоаннович, всея Руси с своими братьями меньши­ми, с князем Иваном и князем Андреем, целовали между собою крест у от­цовского гроба. Быть нам заодно до смерти, брата старшего иметь и чтить в отцово место; а тебе, господин князь великий, без нас не доканчивать ни с кем” (указ. соч. Т. 3, книга II. С. 250). И клятву свою братнюю сдержали.

Важно отметить и то, что дом Калиты никогда не уничтожал своих близких, как это происходило в Золотой Орде, где с приходом нового хана вырезались братья (так было с сыном Узбека Джанибеком, который убил двух братьев, а родной сын его Бердибек убил Джанибека и двенадцать своих братьев; в свою очередь, он был убит своим сыном Кулпою...), или в Литовском кня­жестве, где Гедимин отсёк боковые ветви своего дома, Ольгерд устранил бра­тьев и племянников, Ягайло поступил так же. Даже в самые худшие времена, которые наступят при правнуках Ивана Красного Василии Тёмном и Дмитрии Шемяке, не было убийств, но только “око за око”: Василий II ослепил родно­го брата Дмитрия Шемяки Василия, прозванного затем Косым, а Шемяка че­рез десять лет отомстил слепотой уже самому Василию II, которого с той по­ры стали звать Тёмным. И не более того.

“Вражда была сильная между князьями, чуть-чуть не дошло до кровопро­лития”, — замечает летописец о столкновении в 1347 году князя Кашинского Василия Михайловича со своим племянником Всеволодом Александровичем. “Однако любопытно, — удивляется историк С. М. Соловьёв этому факту, — что кровопролития не было: не любили его северные князья, старались кончить дело какими-нибудь другими средствами”.

Таковы были тогдашние нравы на Руси, драчливые, но менее жестокие всё-таки, нежели в Европе и на ордынском Востоке.

Наши историки не очень-то любили потомков Ивана Калиты, выделяя из них (и то не все) только Ивана III, наделяя их чертами лиц заурядных... Осо­бенно жёсткую характеристику им дал В. О. Ключевский: “Прежде всего, московские Даниловичи отличаются замечательно устойчивой посредственно­стью — не выше и не ниже среднего уровня. Племя Всеволода Большого Гнез­да вообще не блестело избытком выдающихся талантов, за исключением раз­ве одного Александра Невского. Московские Даниловичи даже среди этого племени не шли в передовом ряду по личным качествам. Это князья без вся­кого блеска, без признаков как героического, так и нравственного величия”. С этим утверждением знаменитого историка можно и нужно поспорить.

При княжении Симеона Русь не испытала никаких потрясений: ни татар­ских нашествий, ни внутренней смуты. Он обладал весомым авторитетом не только в Северо-Восточной, но и в Юго-Западной Руси. Есть свидетельства того, что даже литовские князья просили у него разрешения жениться на ро­довитых русских красавицах из других княжеств. Что там соседи-литовцы — сам византийский император Иоанн Кантакузин, как написано ранее, называл его в послании “благороднейшим великим князем всея Руси, любезным срод­ником” своего “царского величества, киром Симеоном”.

Вот какую характеристику дал выдающийся историк и государственный деятель Василий Татищев в защиту нравственных и государственных качеств старшего Даниловича: “Великий князь Симеон был прозван Гордым, потому что не любил неправды и крамолы и всех виновных сам наказывал, пил мед и вино, но не напивался допьяна и терпеть не мог пьяных, не любил войны, но войско держал наготове”. И то правда!

Интересен и такой случай, говорящий о твёрдости характера великого владимирского и московского князя в самом начале его правления. Понятно, что после основательных трат в Золотой Орде Симеону Ивановичу необходи­мо было получить серебро для дальнейших выплат, а взять его можно было, в первую очередь, с Новгорода, который богател от торговли с немецкими го­родами. Его наместники приехали для сбора чёрной дани в богатый город Торжок. Великий Новгород почёл себя обиженным, когда узнал от бояр Торж­ка о том, что к ним приехали сборщики дани. Недовольное таким своеволь­ным действием великого князя владимирского новгородское войско пришло в Торжок и заковало в цепи московских сборщиков дани с их жёнами и деть­ми. А князю передали, что он — князь только московский, что Новгород — го­род вольный.

Симеон не стал спорить, но спокойно собрал войско, в котором были полки московские, суздальские, ярославские... и подошёл к Торжку. Двор великого князя составляли все удельные князья, бояре и даже митрополит Феогност. Новгород испугался такой силы и прислал своего архиепископа просить мира, заплатил Симеону необходимую дань со всей волости, 1000 рублей с Торжка и был счастлив, что тот не нанёс никаких ущемлений древним уставам.

Симеон был не только властный, но и умный вождь, умело исполнявший отцовские заветы и в политике. Его решительный и хитрый соперник — вели­кий литовский князь Ольгерд, сын Гедимина — решил натравить хана Золотой Орды на владимирского и московского правителя, для чего послал своего брата Кориада в 1349 году с предложением помочь ему в нападении на Симе­она. Узнав об этом, великий владимирский князь немедленно отправил по­сланца к Джанибеку: “Ольгерд опустошил твои улусы (юго-западные русские волости) и вывел их в плен; теперь то же хочет сделать и с нами, твоим вер­ным улусом, после чего, разбогатевши, вооружится на тебя самого”. Джани- бек, вняв словам Симеона, выдал ему Кориада. Пришлось Ольгерду посылать в Москву дары с просьбой освободить брата, что и было сделано.

Самое время напомнить уважаемым читателям о том, что литовское госу­дарство, созданное в начале XIV века и достигшее к середине столетия пика славы своей в Восточной Европе, по этническому составу было более чем на три четверти русским, ибо населяли его жители, которых по наименованию страны называли “литвинами”, как сейчас французами, итальянцами, испан­цами, румынами называют жителей Франции, Италии, Испании, Румынии. Они были в основном православными людьми. И государственным языком ве­ликого княжества Литовского, а по сути — Литовско-Русского, вплоть до сере­дины XVI века был русский язык. Современный историк справедливо заметил в своей книге: “После Батыевой рати Литва не подчинилась Орде и, сохранив независимость, стал ядром обширного Литовско-Русского государства. Литов­ские князья придерживались язычества” (Скрынников Р. Г. Святители и влас­ти. Л., Лениздат, 1990. С. 7).

Но несмотря на языческие пристрастия литовских князей, русские люди, жители Литвы, относились к ним с уважением, видя в них защитников хрис­тианства, ибо они были ещё со времён Миндовга в сродстве с потомками Вла­димира Крестителя, именуемого в русских былинах “славным Владимиром стольне-киевским”. Да и сам Ольгерд был женат на Ульяне, дочери тверско­го князя Александра Михайловича, а сестра его Айгуста-Анастасия была за­мужем за Симеоном Ивановичем (умерла в 1345 году). Неслучайно дети Оль- герда стали исповедовать православную веру, даже Ягайло, который позже, и только по политическим соображениям, принял католичество.

Так что особых противоречий не было. Были столкновения властных амби­ций, как между тверскими и московскими князьями за великий стол владимир­ский, как ссора в единой семье между родными и двоюродными братьями. Шло жестокое соревнование между Восточной Русью и Литвою за объединение всех русских земель в единое целое. Такая же борьба шла и внутри епархии Киевской и всея Руси за право окормлять паству, находившуюся на террито­риях двух русских государств. Особенно она обострилась, когда константино­польский Патриарх в 1355 году разрешил — по настойчивому ходатайству Оль- герда — на православных русских землях, входивших в состав Литвы, создать особою митрополию.

Но это будет только через два года после смерти Симеона Ивановича. А пока великий литовский князь, несмотря на то, что был грозою для своих соседей: ордена меченосцев, польского короля, монгольских войск — всё же осторожничал в своих отношениях с великим владимирским князем, хотя, ес­тественно, не мог стать его союзником, ибо тот был данником Золотой Орды. И тем не менее, когда в 1351 году сын Ивана Калиты поссорился со смолен­ским князем и пошёл походом на Смоленск, то его встретило на реке Протве литовское посольство и заключило мир — по инициативе Ольгерда — между великими княжествами. А уже на реке Угре москвичей встретило посольство смолян, которое также предложило заключить мир. Возможно, это был даль­ний политический ход Ольгерда. Но это же говорит и о том, что великий князь литовский вынужден был считаться со своим бывшим шурином.

Симеон Иванович, как и положено православному князю, был богобояз­нен и, как отец его, строил много храмов. В 1343 году в результате пожара на Москве сгорело 28 церквей. На следующий год Симеон заложил две церкви: Успения Богородицы и архангела Михаила. В 1345 году — Спаса на Бору. Для этой церкви впервые в Московском княжестве были отлиты три больших и два малых колокола.

Любопытное свидетельство оставил в рукописной статье “Новгород Вели­кий”, написанной в 2000 году незадолго до своей трагической гибели, исто­вый подвижник русской культуры Дмитрий Михайлович Балашов. Рассказы­вая об истории древнего города, он говорит о Городце, “где остались разва­лины большого храма, строенного в XIV столетии на старом основании ещё Симеоном Гордым, и где стоит знаменитая Нерединская церковь с дивными росписями, увы, почти без остатка погибшими во время последней войны, когда храм был обрушен артиллерийским огнём”.

В марте 1353 года умер от чумы митрополит Феогност, который был по­хоронен в Успенском соборе рядом с его предшественником митрополитом Петром, первым “московским и всея Руси чудотворцем”. Это Пётр настойчи­во советовал Ивану Даниловичу Калите: “Аще мене, сыну, послушаеши и храм Пресвятой Богородицы воздвижеши в своем граде... и сам просла­вишься паче иных князей, и сынове, и внуки твои в роды и роды; и град про­славлен будет во всех градех русских; и святители поживут в нем. И възыдут “руки его на плеща враг его”, и прославится Бог с нем; аще же и мои кости в нем положены будут”. И когда тот замешкался, сам, предчувствуя скорый уход свой, 4 августа 1326 года заложил новый собор на месте пришедшей в негодность церкви Св. Дмитрия Солунского. В декабре первый московский митрополит отдал Богу свою душу, а через год белокаменный собор был по­строен. Помня, что грядущее Москвы, предсказанное главой Русской Право­славной Церкви, должно будет исполниться, митрополита Петра похоронили у северного предела Поклонения веригам Св. Апостола Петра, а в южном пре­деле был захоронен первый московский великий князь Юрий Данилович, брат Ивана Калиты. Москва обрела своих первых небесных защитников.

Через сорок дней после смерти митрополита Феогноста умирает великий князь Симеон. Но он успевает отослать в Константинополь владимирского епископа Алексия, который на время отъезда святителя по церковным делам был его наместником, с просьбой к Вселенскому Патриарху утвердить его ми­трополитом Киевским и Владимирским. Для Москвы это было очень важно — иметь своего, не присланного из близкой Подолии или далёкой Греции главу Православной Церкви.

В завещании Симеона любопытно для нашего времени следующее на­ставление братьям, из которого показывается явление старых отцовских бо­яр, хранителей правительственных преданий, добрых советников, которых мы так мало видели прежде: “По отце нашего благословенью, что приказал нам жить заодин, также и я вам приказываю, своей братье, жить заодин; ли­хих людей не слушайте, которые станут вас ссорить; слушайте отца нашего, владыки Алексея, да старых бояр, которые отцу нашему и нам добра хотели. Пишу вам это слово для того, чтоб не перестала память родителей наших и на­ша, чтоб свеча не угасла”.

Симеон умер молодым. Ему было только 36 лет.

 

 (Продолжение следует)

 

Анатолий Парпара

Впервые опубликовано в журнале "Наш современник"

 

← Вернуться к списку