История и мы

 

Кому же служить можно, если не слу­жить графу Воронцову? Его воспита­ние, его счастливые способности всегда уважаемы будут достойно, и, конечно, никто затмить его не в состоянии.

Н. Н. Раевский

 

Действительно, рожденный грозно повелевать, он был терпеливым про­светителем. Обладавший многими природными талантами, он долгое время не был востребован обществом для служения ему. Один из самых образован­ных людей во всей Европе, он был заклеймен в сознании многих поколений как “полуневежда”. И всё-таки его жизнь удалась, ибо свою преобразователь­скую деятельность, полководческие и дипломатические способности он поста­вил на службу любимой России. И пролил за неё одним из первых молодую кровь свою в сражении на знаменитейшем Бородинском поле. И прославлен был, как редкий кто другой. А знаменитое изречение его: “Люди с властью и богатством должны так жить, чтобы другие прощали им эту власть и бо­гатство” — есть нравственное указание сегодняшней власти и богатеям, кото­рое не стыдно исполнить.

Будущий государственный деятель Российской империи Михаил Семёно­вич Воронцов родился в семье знатного дворянина 19 мая 1782 года, и судь­ба его была предопределена напутствием родного отца, Семёна Романовича, своему первенцу: “Рождение твоё всех нас порадовало, веди такую жизнь, чтобы все сокрушались о твоей смерти”.

Дед его Роман Илларионович Воронцов был сенатором и генерал-анше­фом при Петре III и наместником нескольких губерний при Екатерине Вели­кой. Брат деда Михаил Илларионович Воронцов был канцлером Российской империи. Дядя его, Александр Романович, президент Коммерц-коллегии и будущий канцлер Российской империи, благородный человек с независи­мым характером, оказал на племянника большое нравственное влияние. Сре­ди трёх сестер отца была и знаменитая Екатерина Романовна, в замужестве княгиня Дашкова, директор Петербургской Академии наук и президент Рос­сийской Академии. Отец, Семён Романович Воронцов, человек высоких нрав­ственных достоинств, был талантливым полководцем, но вынужден был уйти на дипломатическое поприще. Он служил под началом знаменитого воена­чальника П. А. Румянцева. Это о его стратегических способностях писал ве­ликий Суворов: “Тактика ваша должна быть в кабинетах всех государей”. Он любил армию, высоко оценивал храбрость русских солдат, изучил в совер­шенстве военное дело. Свидетельством понимания им забот и нужд армии стали “Записки графа С. Р. Воронцова о русском войске”.

Вскоре после рождения первенца императрица Екатерина Великая, кре­стная мать малыша, просит Семёна Романовича, который знал несколько ев­ропейских языков в совершенстве, возглавить только что созданную русскую миссию в Венеции. Оценив его дипломатические возможности, императрица предлагает Воронцову пост посланника в двух европейских столицах на вы­бор. Семён Романович выбирает Лондон, ибо считал, что Англия более на­дёжный союзник России, нежели Франция. К тому же его старший брат А. Р. Воронцов также был в своё время послом России в Лондоне.

По свидетельству одного из биографов светлейшего князя Михаила Семё­новича Воронцова О. Ю. Захаровой, его отец изначально определил основную цель в воспитании сына — прославление рода на поприще государственной службы, а лучшим наследством для него считал — привитие понятия че­сти. Честь, доблестное служение не столько престолу, сколько Отечеству, от­ветственность перед памятью предков и перед потомками — таковые понятия для этой даровитой семьи были культом и смыслом жизни.

22 мая (2 июня) 1785 года полномочный министр Российской империи граф С. Р. Воронцов с сыном и дочерью (супруга Екатерина Алексеевна умер­ла от чахотки в августе 1784 года) переезжает в столицу Англии.

Начались дипломатические будни, в которых любовь к детям не теряется, а любовь к родному языку и память о родине, благодаря заботам отца, неж­но и уверенно входит в их сознание. Семён Романович делится со старшим братом своими размышлениями о воспитании детей в письме от 1792 года: “Страна, где я нахожусь, представляет благоприятные условия для воспита­ния детей, чем они и пользуются; я же считаю священною и отрадною для се­бя обязанностью доставить сыну все возможные способы служить впоследст­вии с пользой своему Отечеству”.

К шестнадцати годам Михаил Воронцов завершил курс домашнего образо­вания. В него входило обучение языкам: английскому, французскому, русско­му, немецкому, греческому и латыни. Большое внимание уделялось чтению церковных книг. Семён Романович справедливо полагал, что в этих книгах за­ложены основы современного русского языка. Юноша переводил трактаты Ци­церона, читал “Илиаду” и “Энеиду”, французские сочинения в подлиннике. И говорил на русском без акцента. Чтение на русском составляли книги Ломо­носова, Сумарокова, Державина, Карамзина, Княжнина, Хераскова. Увлече­ние поэзией развило в нём любовь к родному языку. Полюбил юный граф и русские народные песни. Он был уже готов для встречи с родиной.

В начале мая 1801 года восемнадцатилетний Михаил Воронцов приезжа­ет в Петербург. Граф А. А. Завадовский пишет в Лондон отцу о молодом Во­ронцове: “Чем больше познаю его, больше удостоверяюсь в том, что ты отец — пресчастливейший. Брат твой любуется им, и всяк, кто его видит, не обинуется сказать: вот образец воспитания! Кроме прочего, и то понятно в нём, что вывезен будучи грудным младенцем из России, говорит и чисто, и свободно русским языком, как бы вырос на Руси. Я радуюсь и тому, что он в первый раз видит Отечество в такое время, когда и природный англичанин не унывал бы в нём”.

С ним перекликается своим восхищением и граф Ф. В. Ростопчин: “Не нужно было иметь много проницательности, чтобы подметить в вашем сыне все добрые отцовские качества: это увидел бы и всякий посторонний человек. Более всего поразила меня в нем нравственная чистота, спокойствие, ров­ность в расположении духа и основательное суждение”.

Примечательно, что, подавая прошение о приёме на воинскую службу, Михаил Семёнович не воспользовался своим правом на камергерское звание, пожалованное ему в 1798 году Павлом I. Так что он начал 2 октября 1801 года своё блистательное служение отечеству не генералом, а поручиком. По лич­ной просьбе он был определён в Преображенский полк, где сорок лет назад служил его отец.

Тяготясь обычным церемониалом столичного несения воинских обязанно­стей: парадами, маршировкой, он настоял на переводе своём в Грузию, где шли военные действия с горскими племенами. Уже в октябре 1803 года он на­чал служить на Кавказе под командованием знаменитого полководца, учени­ка Суворова князя П. Д. Цицианова. А ещё через месяц участвовал в первом военном сражении против войск хана Джевада, который своими дерзкими на­бегами сильно осложнял жизнь закавказских народов. 2 декабря русские вой­ска под предводительством князя Цицианова начали штурм крепости Гянджа, которая тогда была центром северных владений Персии. Двадцатилетний по­ручик показал себя смелым и находчивым офицером в воинском деле, за что и был удостоен ордена Святой Анны 3-й степени. Он вынес с поля сражения раненного в ногу капитана П. С. Котляревского, одного из выдающихся рус­ских офицеров, будущего генерала от инфантерии. В течение сорока лет их дружба была примером настоящего воинского братства.

Война с Персией разгорается и будет продолжаться целое десятилетие. М. С. Воронцов участвует не только в осаде Гянджи, но и в Эриванской экс­педиции Цицианова и в походе в Осетию. Отважного офицера повышают в чи­не и награждают за проявленную храбрость в сражениях орденами Святого Владимира 4-й степени с бантом и Святого Георгия 4-й степени. В марте 1805 года капитан Воронцов приезжает на излечение в Москву, но уже в мае начинает свою службу в Преображенском полку командиром роты 3-го бата­льона. Тяготясь, как и прежде, гарнизонной жизнью в Санкт-Петербурге, он с сожалением вспоминает горячие дни боевых действий на Кавказе. В пись­ме к своему другу офицеру Д. В. Арсеньеву он пишет: “Я так был во всём сча­стлив в этом краю, что всегда буду помнить об этом с крайним удовольстви­ем и охотно опять поеду, когда случай и обстоятельства позволят”.

...Руководство Российской империи давно и настороженно следили за происходящим в революционной Франции. И когда в августе 1805 года Вели­кая армия стала покидать Булонский лес, в котором проходило её формирова­ние, в движение пришли не только австрийские войска, но и русские, спешив­шие на помощь своим союзникам. Участвовали в этой зарубежной экспедиции две армии под началами Кутузова и Буксгевдена.

Вскоре пришло извещение о битве при Аустерлице, о проигранном сра­жении, о заключении позорного мира с Наполеоном. Михаил Семёнович бур­но переживал произошедшее: “Бонапарт снова празднует победу благодаря хитрости и коварству, или, лучше сказать, благодаря низости и унижению Ав­стрии и Пруссии. Все это несносно. Мы живем в отвратительном столетии, и Господь знает, когда это изменится”.

В 1806 году война возобновилась, и Пруссии потребовалась военная по­мощь России. Две армии под началом Буксгевдена и Беннигсена вновь спе­шили на помощь пруссакам.

14 декабря состоялось сражение под Пултуском, в котором участвовал и М. С. Воронцов, за отличие в оном и был произведён в полковники. После назначения командиром 1-го батальона Преображенского полка он сражается при Гутштадте, у Хайльсберга. 2 июня 1807 года русская армия после неудач­ного сражения у Фридланда вынуждена была перейти Неман и вернуться в свои пределы.

В Тильзите, где велись переговоры между двумя императорами, М. С. Воронцов со своим батальоном Преображенского полка находился при государе России и близко наблюдал в течение двенадцати дней Наполеона.

Но Тильзитский мир не принёс спокойствия ни Франции, ни России, ни Пруссии. Армии готовились к будущим сражениям, дипломаты трудились над тем, чтобы агрессия выглядела мирной демонстрацией, и находили обте­каемые слова для успокоения своих народов.

Наполеон, желая ослабить Россию, сделал всё для того, чтобы Турция ещё в декабре 1806 года объявила войну России, требуя подчинения себе Ду­найских княжеств и пытаясь подавить восстания славянских народов на своей территории. До поры до времени действия малочисленной русской армии бы­ли сдерживающими, но, спустя два года, предвидя грядущую войну с Напо­леоном, было решено покончить с турецкой угрозой.

Граф Воронцов во главе Нарвского пехотного полка в конце 1809-го по­ступает в распоряжение главнокомандующего князя Багратиона. А с конца марта, когда возобновились военные действия, он направлен под начало генерал-лейтенанта графа Н. М. Каменского. В мае участвует в штурме кре­пости Бажарджик, за активное участие в котором был произведён в генерал- майоры.

Ему предстоит ещё немало сражений: под Варною, под Шумлою, под Ба- тыном. И везде полк, которым командует двадцативосьмилетний генерал- майор Воронцов, был отмечен за успешные военные действия.

Известный военный историк А. А. Керстовский отмечает в своей “Истории русской армии”: “Кампания 1810 года увенчалась полным успехом. Дунайские крепости взяты, живой силе турок нанесен ряд чувственных ударов. Сербия спасена победами генерала Засса под Береговыми и вождя сербов Кара Ге­оргия под Козницей. К концу 1810 года ни одного свободного турка не остава­лось на сербской земле”.

В следующем году Воронцова переводят в Задунайскую армию Кутузова, в которой он сражается с такой же вызывающей уважение воинов храбростью. Следуют победные сражения под Рущуком, под Калафатом, у деревень Капи- таница и Киримбек. За сражение под Виддиным молодой генерал-майор был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени. Он доказал своей выдаю­щейся службой, что отец его воспитал в нём настоящего русского воина, не­устрашимого и с ясной головой.

Вне сомнения, для современного читателя представляет особый интерес разговор дипломата князя А. Б. Куракина с Наполеоном 16 июня 1810 года во Франции, ставший известным из посланной им депеши Государственному канцлеру России графу Н. П. Румянцеву. Император Франции расспрашивал его о графах Воронцове и Маркове. Узнав о смерти А. Р. Воронцова, Напо­леон спросил: “А брат его всё ещё в Англии? Он, стало быть, не русский”. Куракин объяснил пребывание С. Р. Воронцова в Лондоне нездоровьем, но заметил с нажимом, что его сын приехал в Россию. “При этом он отказал­ся от камергерского звания, определился на службу и отправился воевать на Кавказ, где отличился во многих боях”. — “Этот, стало быть, русский”, — сказал Наполеон.

В середине июня 1812 года интернациональная армия Наполеона пере­правилась на другую сторону Немана. Российская сторона встретила её без­молвием. 2-я армия, которую возглавлял генерал князь Багратион, получи­ла приказ двигаться к Смоленску для соединения с 1-й армией под началом генерала Барклая-де-Толли. 2-я сводно-гренадерская дивизия графа М. С. Воронцова по замыслу главнокомандующего обязана была поддержи­вать кавалерию арьергарда, который состоял из казаков атамана М. И. Пла­това и генерала И. В. Васильчикова. Отступление было тягостным, но не скучным, ибо случилось немало боевых столкновений с кавалерией против­ника. Таковы были сражения при Мире и Романове, знаменитое дело под Салтановкой, и везде наши войска брали верх над неприятелем, но вынуж­дены были отступать перед превосходящей силой противника.

И вот настал День Бородина, великий день девятнадцатого столетия, день славы русского оружия. Наш герой так писал о преддверии этого дня: “Когда мы встали позицией у Бородино, мне было приказано прикрывать наш левый фланг, где 24 августа у нас произошло серьёзное столкновение с неприятелем. Войска первой линии несли очень чувствительные потери, моя дивизия их заменила, а на следующий день, предшествующий великой битве, я получил приказ занять и защищать три флеши, которые были соору­жены для прикрытия нашего и левого фланга, наиболее слабого участка ли­нии наших войск”.

Получив сведения о тяжёлом положении наших войск, Багратион направ­ляет на помощь 2-ю гренадерскую дивизию генерал-майора К. Мекленбург­ского и 2-ю сводную гренадерскую дивизию генерал-майора М. С. Воронцова. Вместе с пехотинцами Неверовского и егерями они бросились в бой и быст­ро освободили редут, уничтожив при этом целый батальон 61-го линейного полка французов.

На другой день, когда император Наполеон “производил смотр этому пол­ку, — пишет граф Сегюр, — он спросил о том, где 3-й батальон”. “Он на ре­дуте!” — таков был ответ.

На следующий день для защиты Семёновских флешей, имевших важное значение для успешного хода сражения, были направлены две дивизии, од­ни из лучших в русской армии: 2-я сводная гренадёрская дивизия генерал-майора Воронцова и 27-я дивизия генерал-майора Д. П. Неверовского. Этим дивизиям общей численностью в 8 тысяч человек при 50 артиллерийских ору­диях противоборствовали 7 пехотных и 8 кавалерийских дивизий французов. Поддерживаемые огнём двухсот орудий, наполеоновские войска, возглавля­емые знаменитыми маршалами Неем, Мюратом, Даву, трижды атаковали Се­мёновские флеши. (По подсчётам историка В. Н. Алексеева, в третьей атаке участвовало 30 тысяч французов против 16 тысяч русских защитников.) Бой был жестоким.

Михаил Илларионович Кутузов доносил императору Александру I о сраже­нии на Бородинском поле 26 августа: “...огонь на левом крыле час от часу усиливался... Артиллеристы, с мужественным хладнокровием выждав непри­ятеля на ближайший картечный выстрел, открыли по нём сильный огонь, рав­номерно и пехота встретила его самым пылким огнём ружейным, но пораже­ние их колонн не удержало французов, которые стремились к своей цели и не прежде обратились в бегство, как уже граф Воронцов с сводными гренадёр­скими баталионами ударил на них в штыки; сильный натиск сих баталионов смешал неприятеля, и он, отступая в величайшем беспорядке, был всюду ис­требляем храбрыми нашими воинами. При сем нападении граф Воронцов по­лучил жестокую рану и принужден был оставить свою дивизию...”.

Уважаемый читатель простит мне ещё одну, длинную цитату, ибо она при­надлежит герою нашего рассказа и характеризует его как умного и неамбици­озного человека. Спустя годы Воронцов так вспоминал об этом дне: “Что ка­сается личных воспоминаний о Бородинском сражении, у меня нет никакого письменного документа, а длинный промежуток времени, отделяющий нас от этой эпохи, заставляет меня опасаться войти в подробности, которые могли перемешаться в моей памяти. Я был ранен в этом сражении, дивизия, кото­рою я командовал, совершенно уничтожена, и я даже не представил вовсе до­несения о принятом нами в нём участии. В день главного сражения на меня была возложена оборона редутов первой линии на левом фланге, и мы должны были выдержать первую и жестокую атаку 5-6 французских диви­зий, которые одновременно были брошены против этого пункта; более двух­сот орудий действовали против нас. Сопротивление не могло быть продолжи­тельным, но оно кончилось, так сказать, с окончанием существования моей дивизии. Находясь лично в центре и видя, что один из редутов на моём ле­вом фланге потерян, я взял батальон 2-й гренадёрской дивизии и повёл его в штыки, чтобы вернуть редут обратно. Там я был ранен, а этот батальон поч­ти уничтожен. Было почти 8 часов утра, и мне выпала судьба быть первым в длинном списке генералов, выбывших из строя в этот ужасный день. Два редута были потеряны и снова отняты обратно. Час спустя дивизия не суще­ствовала... Из 4 тысяч человек на вечерней проверке оказалось ме­нее 33, из 18 штаб-офицеров — трое и лишь один из них не был ранен. Эта горстка храбрецов уже не могла составлять дивизии и была распределе­на по разным полкам.

Мне перевязали рану прямо на поле, извлекли пулю и первые три или че­тыре версты меня везли в небольшой крестьянской телеге, одно из колёс ко­торой было сбито пушечным ядром; и мы умудрились ехать на оставшихся трёх... Вот всё, что я могу сказать о себе лично и о моей дивизии по отноше­нию к кампании 1812 года. Мы не совершили великих дел, но в наших рядах не было ни беглецов, ни сдавшихся в плен”.

Рана молодого генерала был чувствительной. Граф Фёдор Ростопчин в своих записках отмечал: “...Если бы не сила и здоровье его организма, он умер бы вследствие своей раны. Когда ему делали перевязку прямо на поле и извлекли пулю, то отвезли пострадавшего героя до его коляски, вокруг ко­торой он увидел среди тяжело и легко раненых и своих друзей. Особенно бы­ло обидно ему за вскоре скончавшихся от ран князя Багратиона и генерал- лейтенанта Тучкова, которые были в молодости друзьями, но ушли в мир иной недругами”.

Семёну Михайловичу Воронцову пришло в Лондон извещение, в котором говорилось о гибели почти всей 2-й сводно-гренадёрской дивизии и ранении сына: “Возблагодарим Создателя, сохранившего нам графа Михаила, одного из самых первых и главных спасителей Отечества, честью и славою которого он не замедлит сделаться. Это общее о нём мнение, и он доказал, как оно справедливо”.

Об обстановке в лазарете, который был устроен в имении графа в селе Андреевском к востоку от Москвы по инициативе Воронцова для раненых сол­дат и офицеров и на его кошт, лучше всего говорят записки А. Я. Булгакова: “Несмотря на то, что Воронцов не мог передвигаться без костылей, он каж­дое утро навещал всех своих гостей, интересуясь их здоровьем, и всем ли они довольны. Как было сказано, каждый мог обедать за общим столом или один в своей комнате, но все, кому позволяли раны, предпочитали обедать с гра­фом. После обеда вечером занимались все разговорами, курением, чтением, бильярдом или музыкой. Общество людей совершенно здоровых не могло быть веселее всех сих собравшихся раненых”.

Опасность захвата Андреевского появилась, когда стало известно, что маршал Ней с 14-тысячным отрядом вошёл в Богородск (ныне Ногинск). Но, к счастью, у него не хватило сил для наступления. Раненые продолжили ле­чение, а граф М. С. Воронцов, выздоровев, покинул своё имение ради служ­бы Отечеству, нагнав армию лишь при переходе через границу.

Он продолжал честно служить в армии и одерживать военные победы, взяв Бромберг и Познань. Участвовал он ив знаменитой “битве народов” под Лейпцигом, продолжавшейся с 4-го по 7 октября 1813 года. И был отме­чен повышением в чине и высокими наградами. Битва под французским го­родком Краоне принесла ему настоящую славу, она стала “украшеньем бое­вой службы графа Воронцова”.

После окончания войны с Францией император Александр I назначает ге­нерал-лейтенанта Воронцова командующим оккупационным корпусом во Франции. В Высочайшем рескрипте от 12 сентября 1815 года по этому поводу было сказано: “Моё доверие, которым Вы столь заслуженно пользуетесь, усердие и военные таланты, проявленные Вами в последних войнах, равно как и особые старания, неизменно прилагавшиеся Вами для поддержания са­мой строгой дисциплины во вверенных Вам войсках, — всё это побудило ме­ня при назначении командующего этим корпусом отдать предпочтение Вам, поскольку я уверен, что Вы найдёте здесь новый случай оправдать уважение, которое Вы снискали, и сложившееся о Вас доброе мнение...”.

Пятилетнее служение России во Франции, милостивое отношение к по­беждённым, благородство натуры Воронцова — тема особого разговора.

В Петербурге неоднозначно оценили годы, проведённые Воронцовым во Франции, где командующий отдельным русским корпусом, подчинявшийся напрямую Государю, должен был заниматься не только размещением частей, финансовыми проблемами, выучкой своих дивизий и казачьих полков, сохра­нением их боеспособности, но и бороться на свой страх и риск “против не­мецкого превращения солдат в машины”. А также — вникать в сложные про­блемы администрирования в чужой стране. В русской столице боялись, что солдаты, оторванные от родины, могут поддаться чужеземному влиянию и проникнуться якобинском духом. По словам австрийского канцлера Меттер- ниха, император Александр не хотел оставлять во Франции даже 10 тысяч во­еннослужащих, боясь, что они перейдут к врагу.

Заботясь о своих подчинённых (многие из них были безграмотными), Во­ронцов стал обучать своих солдат грамоте, а офицеров — языкам вначале в обычных школах, а потом в училищах по ланкастерской системе обучения. В России было известно, что этим методом обучения заинтересовались, бу­дучи ещё в 1814 году в Париже, Ф. И. Глинка и Ф. Н. Толстой. Они и созда­ли в Санкт-Петербурге “Общество учреждения училищ по методу взаимного обучения”. Руководители этого общества были масонами, входившими в ложу Избранного Михаила, основанную в 1815 году в Санкт-Петербурге под главен­ством верховной ложи “Астреи”. Товарищем, то есть заместителем председа­теля её, был Ф. И. Глинка. Членами “Астреи” были многие высокопоставлен­ные чиновники империи.

Такая же ложа открылась и в Мобеже (провинция Шампань). Сведений о том, что граф принадлежал к её членам, нет, хотя в ней состояли некоторые его офицеры, такие, как полковник Д. В. Нарышкин, адъютанты Воронцова князь В. С. Голицын, князь А. Я. Лобанов-Ростовский, И. Т. Ягницкий и другие.

А. П. Ермолов, чьё имя также не раз пытались причислить к масонству, писал общему с Воронцовым другу генералу А. А. Закревскому: “Много раз старались меня вовлечь в общество масонов, я не опровергаю, чтобы не бы­ло оно весьма почтенно, но рассуждаю как простой человек, что общество, имеющее цель полезную, не имеет необходимости быть тайным”.

Конечно, Михаил Семёнович знал о подозрении царских властей, о жела­нии упрекнуть его в своеволии, но был уверен в том, что они имеют ложное представление о его трудах во Франции. Таким людям он честно отвечал: “Со­весть меня ни в чём не упрекает, корпус поддерживал в течение трёх лет и да­же возвысил честь имени русского, при том остался совершенно русским, не потерял ни в чём привычек, ни обычаев своей родины”.

Посетивший его в июне 1818 года знаменитый московский градоначальник граф Ф. В. Ростопчин красноречиво подтвердил в своём письме на родину ска­занное Воронцовым: “...я у графа Воронцова побыл шесть дней, воображая, что я был в России, ибо Мобеж столько же русский, как Клин и прочее; квас, сбитень, везде речи русские, брань наша. Дрожки разъезжают, песни, пляс­ка и даже вывески на лавках русскими литерами и словами написаны. Ворон­цова боготворят и наши, и жители, он строг, но справедлив и доступен”.

4 ноября того же года оккупационный корпус завершил своё пребывание во Франции и выступил на Родину. Командующий, хотя и ворчал, что выходят полки в такое время года, но был доволен, что покидает “чужую, не благосло­венную землю”, сохранив в целости вверенный ему корпус и с минимальными (всего 3% из 30 тысяч военнослужащих) потерями. “Когда меня здесь остави­ли, то такого успеха не ждали, впрочем, я знал, что за это спасибо не скажут, хотя в случае противном вся ответственность легла бы на меня”.

Огорчённый несправедливыми подозрениями, генерал-лейтенант решает выйти в отставку. Доведя корпус до границы с Россией, Михаил Семёнович в январе 1819 года уезжает обратно в Париж. Там он знакомится с графиней Е. К. Браницкой и делает ей предложение. В апреле во французской столице состоялось обручение молодых. Посаженым отцом был благоволивший Во­ронцову английский герцог Веллингтон, разгромивший Наполеона при Ватер­лоо, бывший главнокомандующий союзными войсками во Франции.

Русский оккупационный корпус по возвращении на родину был расформи­рован по другим частям. Почему? Возможно, подобное решение власти объяс­нит цитата из записок Н. А. Бестужева, который встречался с солдатами этого корпуса ещё в 1817 году: “...самый наш рейс до Кале и возвращение от него в Россию дал обильною струёю благотворительную влагу для росту семян ли­берализма... Большая часть, даже из самых дубоватеньких офицеров, даже истёртый службою батальонный командир майор Карлович, только что женив­шийся на молоденькой француженке, все они утратили этот вечно присущий русской армии солдатизм и либеральничали напропалую. Тем более этот дух проявился в высшей иерархии корпуса Воронцова, между офицерами его штаба, с которыми мы очень сблизились и неразлучно провели всё время до самого нашего отправления из Кале. Понятно, почему весь этот корпус по возвращении его в Россию был раскассирован”.

Но вскоре стали приходить известия от их командиров о высоком умении полков как в сражениях на Кавказе, так и на учениях. Изменилось и отноше­ние к командующему. В ноябре 1820 года император Александр встречается с Воронцовым, хвалит его полки, считает их образцовыми. Михаил Семёно­вич, успокоенный Высочайшим вниманием, принимает решение не уходить в отставку. Генерал А. П. Ермолов радостно пишет А. А. Закревскому: “Он может иметь минутныя неудачи, но несправедливо бы не пользоваться его способностями и достоинствами, и он всегда будет человеком подобным”.

Ещё два года он находится в отпуске, а затем император, догадываясь о желании Воронцова жить и трудиться на юге, призывает полководца и ад­министратора снова на царскую службу, чтобы использовать его выдающие­ся способности уже в ином, более значительном, качестве — генерал-губер­натора Новороссийского края и Бессарабской области.

Население этой южной провинции состояло из трёх губерний: Екатерино- славской, Херсонской, Таврической, и Бессарабии. Земли их простирались на 20 миллионов кв. десятин. Население их составляло 2 миллиона человек. На этой территории располагалось 52 города и более шести тысяч сёл и де­ревень. Столицей этого обширного края стала богатая и шумная Одесса, по­лучавшая большую выгоду от того, что иностранные и отечественные товары при ввозе из-за границы и вывозе не облагались налогом. А. С. Пушкин пи­сал в “Евгении Онегине”:

 

Там всё Европой дышит, веет,

Всё блещет югом и пестреет

Разнообразностью живой.

Язык Италии златой

Звучит на улице весёлой,

Где ходит гордый славянин,

Француз, испанец, армянин,

И грек, и молдаван тяжёлый...

 

Император Александр, предоставив Воронцову полную свободу дейст­вий, ожидал от него большую пользу, ибо знал, что граф является “любите­лем всего полезного”. Здесь и развернулись яркие способности вошедшего в зрелость графа Воронцова. Не случайно давний приятель его отца — Н. М. Лонгинов писал Воронцову-старшему в Лондон: “Стоит взглянуть на карту России и на политическое и естественное положение этого обширного края, чтобы понять, какую великую и неисчислимую пользу может принесть такой человек, как ваш сын, граф. Я повторю слова графа Кочубея, который писал ему, что если он может поздравить его с таким назначением, то ещё больше поздравляет край с таким начальником. Дай Бог России побольше по­добных ему губернаторов”.

Подобрав себе талантливых сотрудников, таких как бывший адъютант его, полковник А. И. Казначеев, ставший градоначальником Одессы (это он заметит вскоре талант юного И. К. Айвазовского и поддержит его), Ф. И. Бру­нов, П. Я. Марини и другие, генерал-губернатор М. С. Воронцов начинает свою просветительскую деятельность.

Но вначале он столкнулся с несправедливостью и алчностью чиновников как Одессы, так и Кишинёва. Н. М. Лонгинов писал: “Инзов (временно ис­полнявший обязанности генерал-губернатора) самый плохой старик, ибо ни­когда не дал себе труда вникнуть в явные происшествия, только что вёл обык­новенные бумаги... Не могу вам описать всех тех мерзостей и беспорядков, которые тут мы нашли по всем частям. Законы в бездействии; финансы в за­пустении и бессчётности; народ в угнетении; полиции и страсти десподству- ют; варварство на каждом шагу”.

Оглядывая мысленным взором содеянное М. С. Воронцовым, поража­ешься, как много ему удалось создать. Он пустил первые пароходы в этом крае, наладил регулярные рейсы из Одессы в Ялту и Херсон, а затем и в Кон­стантинополь, построил первую железную дорогу Кишинёв—Сороки. Люби­тель природы, он сделал всё возможное для развития в крае виноградарства и овцеводства, за свой счёт покупая элитные сорта винограда во Франции и скот в Англии.

Через четверть века в этих губерниях было создано более 30 тысяч вино­градников, 50 тысяч садов, 70 тысяч огородов и бахч. Южный край превра­тился в огромный плодоносящий сад. Это он предложил русским купцам про­давать льняное семя англичанам, что стало крайне выгодным делом.

Воронцов в своих имениях в Крыму, выращивая виноград и фрукты, за­вёл винные погреба, стал производить шипучие вина. Из оливковых плодов — оливковое масло. Его примеру последовали многие. Земли в Крыму и Ново­россии резко пошли в цене. Стала расти перерабатывающая промышлен­ность. С появлением пароходов и металлургических заводов возросла необ­ходимость в угледобывающей промышленности. Губернатор и здесь пошёл навстречу: организовал разведку ископаемых, добычу их и доставку. Чем и погасил зависимость от английского угля. Для развития текстильной промы­шленности в Бессарабии Михаил Семёнович добился льгот для фабрикантов.

Когда в 1828 году в Одессе было учреждено Императорское Общество сельского хозяйства Южной России, то первым его председателем был из­бран М. С. Воронцов. В том же году по инициативе графа был построен па­роход “Одесса”, который совершил переход в Евпаторию, везя грузы и пас­сажиров. В дальнейшем, вместе с адмиралом А. С. Грейгом, командиром Черноморского флота, они стали создавать военные корабли (к тому времени старые потёмкинские сгнили). В 1825 году — первый в России 14-пушечный пароход “Метеор”, в следующем — “Молния”. В 1831-м был построен пароход “Нева”, который открыл своим рейсом путь из Одессы в Константинополь.

Кораблям нужны были порты приписки. М. С. Воронцов строит с 1828 го­да морской порт в Ялте, с 1835-го — порт и город Бердянск. Он облагородил Одессу, выстроив ряд каменных домов на Приморском бульваре, возвёл ори­гинальное здание биржи, поставил памятник первому губернатору герцогу Э. О. Ришелье, соорудил ставшую украшением города гранитную лестницу, соединившую Приморский бульвар с портом.

Великолепный вкус и понимание красоты зодческого искусства Михаил Семёнович проявил, возводя свой дворец в Алупке. Он и сегодня великоле­пен, этот Алупкинский дворцово-парковый заповедник.

Прославлено имя графа Воронцова и как ревнителя народного просве­щения. Мы помним, как он заботился о грамотности солдат и офицеров ок­купационной армии во Франции. Такие же ланкастерские училища были им созданы и в Бессарабии в восьми городах. В 1827 году при Симферополь­ской гимназии открылось татарское училищное отделение. В Одессе было по­строено в 1828 году училище восточных языков, выпускники которого стали переводчиками со знанием турецкого и персидского языков. В Керчи через пять лет открылся Институт для девиц, в 1834 году в Херсоне — училище тор­говых моряков, в 1843 году в Одессе — для глухонемых. В 1831 году там была открыта Публичная библиотека, а через 15 лет просветитель подарил ей 368 раритетных томов. В 1839 году в Одессе было создано Общество истории и древностей, которое избрало своим почётным членом Михаила Семёнови­ча. При непосредственном участии губернатора в Одессе (1825 г.) и Керчи (1826 г.) были созданы музеи древности. В 1840 году Одесское общество ис­тории и древностей открыло свой музей, куда граф Воронцов передал коллек­цию подаренных ему монет. Немалые деньги свои тратил Михаил Семёнович на содержание итальянской оперы в Одессе. В 1846 году в городе был осно­ван и русский театр, в котором выступал знаменитый Михаил Щепкин.

С 1823 года стал выходить новый журнал “Одесский вестник”. Корреспон­дентами его были известные в крае люди: от чиновников администрации гу­бернатора до частных лиц. Печатался в нём и сам Воронцов. Через 10 лет по­явилось прибавление к “Вестнику” под названием “Литературные листки”. В 1832 году при попечительстве графа Воронцова и под редакцией П. Т. Мо­розова стал издаваться “Новороссийский календарь”. Кстати, уже будучи на­местником на Кавказе, Воронцов не оставляет свои просветительские планы и кладёт начало изданию газеты “Кавказ”, выходившей на русском и армян­ском языках. В 1847 году в Тифлисе стал выходить “Кавказский календарь”.

Надо отдать должное природному уму и такту генерал-губернатора, кото­рый помогал и татарам, и казакам, и евреям, и грекам, которые нуждались в помощи, если они были люди честные и работоспособные. Его усилия по улучшению жизни вверенного ему края увенчались успехом. За тридцать лет управления им население Новороссии увеличилось вдвое, возросло и число городов, казачьих станиц и деревень. Край действительно стал цветущим.

Ещё в 1837 году, посетив вверенный М. С. Воронцову край, император Николай I написал в рескрипте, вручённом 30 сентября, благодаря генерал- губернатора за заботу и неусыпные труды: “Посетив ныне, после 9 лет, город Одессу, я с удовольствием нашёл в нём столичный порядок. Значительное распространение и возведение многих красивых зданий свидетельствуют о цветущем оного состоянии. С равным удовольствием посетил я вновь Крым, после 21 года, и искренне радовался, видя быстрые успехи в устройстве это­го края, столь обильного средствами к внутреннему благосостоянию, коему непременно способствовать будет отлично исполненное устройство по Южно­му берегу Крыма прочных и удобных дорог”.

Когда в ноябре 1844 года император Николай I предложил графу Ворон­цову стать наместником своим на Кавказе, ибо он соединяет, по слову Госу­даря, “с известными военными доблестями опытность в гражданских делах”, то шестидесятидвухлетний сановник отвечал: “Я стар и становлюсь дряхл, не много жизни во мне осталось; боюсь, что не в силах буду оправдать ожида­ния Царя; но русский Царь велит идти, и я, как Русский, осенив себя знаме­нием креста Спасителя, повинуюсь и пойду”. Он понимал, что русские дела на Кавказе идут плохо, что Шамиль расширяет своё влияние, проповедуя га­зават — войну против “неверных” — в пределах Чечни и Дагестана. И взять на себя дополнительные обязанности в этом спрессованном страстями регио­не — труд тяжкий, неблагодарный и опасный для разумного завершения слу­жения России. Слишком много сил отняло у него двадцатилетнее подвижни­чество по обустройству южных земель.