Путешествуем вместе

Там русский дух!

 

10 марта при активном содействии Ильи Иванова удачно, всего за 2000 долларов, купили семиместный заднеприводный автомобиль “Сафари”, выпущенный компанией “Дженерал Моторс” в 1997 году. Ребята из автосер­виса провели ревизию и определили, какие запчасти потребуются для восста­новительного ремонта. Они же взялись доставить их за сутки.

Чтобы сэкономить финансы, ремонт решено было делать своими силами в любезно предоставленном Ильёй Ивановым тёплом гараже. Поскольку драндулету уже 14 лет, он проржавел настолько, что ребятам то и дело прихо­дилось прибегать к помощи зубила и кувалды. Я, чтобы не мешаться, ещё с вечера сговорился с Сергеем Натёкиным ехать на поиски глухой старовер­ческой деревни Берёзово, затаившейся вдали от основных дорог. Мне очень хотелось увидеть своими глазами, как живут на Аляске последователи огнепального протопопа Аввакума, хранящие на чужбине верность не только древ- лему православию, но и русской культуре вообще.

Где находится их поселение, Сергей знал приблизительно, и мы долго безуспешно плутали по глухим просёлкам. И проплутали б ещё, не заметь на лесной дороге бабусю в белом платке, рассекавшую на РАФ-4 свежевыпав­ший снег. Коль в платке — стало быть, староверка, решил я. Дабы не смущать женщину, дождались, когда машина скроется за деревьями, и поехали, при­держиваясь рассыпчатой колеи.

Через полчаса, миновав буреломный лес, увидели среди атласных рус­ских берёз строения. У въезда в деревушку стояло длинное здание с таблич­кой на русском “Школа”. Тут же, у крыльца стоял и РАФ-4. Осторожно посту­чали в дверь. Открыла та самая “бабуся” в длиннополой юбке с множеством оборок. И вовсе не бабуся, а молодая, улыбчивая женщина — местная учи­тельница, Антонида. Узнав, что мы из России, обрадовалась, пригласила нас в кабинет. Усадив за отдельный столик, достала разовые бумажные стакан­чики, налила брусничного морсу, нарезала ломти свежеиспеченного, с хрус­тящей корочкой, хлеба:

—             Отведайте нашего кушанья! Токмо испечён.

Мы из вежливости пытались отказаться, но Антонида мягко настаивала:

—             Что ж вы такие стеснительные. Откушайте, а то я плохо думать буду!

На вкус хлеб отличался от привычного нам. Заметив наше удивление, она

с улыбкой пояснила:

—             Мы в опару молотый перец добавляем.

Когда мы собрали со стола в ладошку даже крошки, довольная Антонида провела нас в класс, общий для всех двадцати двух учеников. Вторая учи­тельница, постарше возрастом, как раз что-то объясняла им.

Большинство детей с чисто славянской внешностью: русоволосые, со смышлеными, живыми серо-голубыми глазами. У всех старинные имена: Дарья, Нил, Лукьян, Прокоп. Сидят каждый за отдельным столом, отгорожен­ным от соседних невысокими перегородками. Учебная программа построена так, что с первого класса прививаются навыки самостоятельной работы. Учи­тель подключается лишь тогда, когда ребёнку что-то непонятно. Физику, хи­мию дают поверхностно. Основной упор делается на математику, геометрию, историю, литературу, русский, правоведение. Уровень получаемых знаний у детей настолько высок, что Ульяна Фонова и Епифан Реутов в прошлом го­ду на олимпиаде по русскому языку в США были отмечены золотой и сереб­ряной медалями. В этой школе кроме обычных каникул не учатся ещё семь дней на Пасху.

Чтобы не отвлекать детей, я попросил учительницу познакомить меня с кем-нибудь из знатоков истории общины. Антонида вздохнула: “Ноне все мужики в море” и предложила пообщаться с дедом Ермилом — единственным из глав семейств, кто сейчас дома.

—             У нас нельзя чужим в избу, ежели хозяин в отлучке. А он радый будет. Оба сына, что с ним живут, в море. Сноха с бабой Марфой к внучке поутру уе­хали.

К дому Ермила шли по натоптанной снежной тропке, вьющейся между стоящих вразброд среди леса аккуратных домов. Деревня оказалась неболь­шой — девять, как сказала Антонида, “дымов”. Вид изб несколько озадачил — построены не из брёвен, а из дощаных щитов, между которых проложена теп­лоизоляция. Во дворах образцовый порядок, почти во всех по три-четыре ухо­женные пуховые козы: для молока и пряжи.

Дед Ермил сидел в сенях на оленьей шкуре и, склонив посеребрённую го­лову с окладистой бородой, тесал из березовой заготовки топорище. Приро­да, похоже, кроила его по особому заказу: крупная, несколько тяжеловатая медвежья фигура, покатые плечи, узловатые пальцы натруженных рук.

—             Здравствуй, радость моя, — сипло пробасил он учительнице.

На меня же, худосочного очкарика, только настороженно покосился. Ан­тонида низко поклонилась и пояснила цель визита. Узнав, что я писатель, участник российской кругосветной экспедиции, да ещё автор двух романов о староверах, удостоенных нескольких всероссийских премий, и собираю ма­териал для третьего, старик заметно помягчел. Испытующий взор стал добро­желательным. Он, не торопясь, снял фартук, разгладил сивую, похожую на лопату бороду и пригласил в дом. Сам прошёл вперёд твёрдым, во всю ступ­ню шагом.

Здесь уже чувствовался русский дух: три стены чисто выскоблены, “глу­хая” разрисована охрой — пышные цветы на фоне затейливого орнамента; не­окрашенный, плотно сбитый пол оттёрт песком добела, на нём тканые дорож­ки; в углу над столом божница, заставленная иконами, рядом, на деревянном гвозде, лестовки. У окна ткацкий станок, прялка, тут же в берестяном коробе клубки пряжи.

Пока я оглядывал внутреннее убранство, дед Ермил надел за перегород­кой белую рубаху, расшитую по краю красными нитками, затянул поясок с ки­стями и приставил самовар к трубе, выведенной в печной дымоход. Вскоре мы, прихлёбывая заваренный из толчёных плодов шиповника чай (мне, как я успел заметить, хозяин достал отдельно стоящую гостевую кружку), беседо­вали об их житье-бытье на Аляске.

—             Ну, коль имеешь интерес, слушай. В этих краях мы недавно, с 83 го­да. Наши корни вообще-то из Тамбовской губернии, но как послабление вышло, так вся обчина на Дальний Восток перебралась, — землю щедро да­вали, до ста десятин на семью. Мой дед со всей оравой под Владивостоком надел получил. При большевиках им пришлось всё бросить и в Китай по­даться. Там я и родился.

—             Фантастика! Я ж, дядя Ермил, тоже в тех краях двадцати лет прожил. А вы не помните, из какой деревни ваши?

—             Вот это да тебе! Антонида, гляди-кась — гость-то земляк почти!

—             Поистине пути Господни неисповедимы!

—             Из Смирновки, недалече от Раздольного. Слыхал?

—             Про Смирновку не слышал, а вот в Раздольном бывал. Мой однокурс­ник оттуда — ездили к его родителям в гости... А на Аляске-то как оказались?

—             Ну, слушай дале. Из Китая перебрались сперва в Бразилию, опосля в Николаевск — то в штате Орегон. Там много брата с нашего стада и поны­не, да простору в нём маловато. Засим сюда и уехали — здесь, на воле, жизнь в радость. Жительствуем по большей части рыбалкой. Промышляем в море-окияне за 150-200 верст отсель. Я, правда, ужо не ходок — ноги под­водят. Вот столярничаю, пимы из руна кому потребно катаю. За выход робя- та сетями до 600 пудов берут — то пока море не встанет. А ежели мороз вда­рит так, что море льдом покроет, на перемёт начнут. Наживку — на крючья, а лесу сквозь лунки тянут. Рыба, слава Богу, кормит, но всё тяжельче. Сам посуди: цена на горючку за десять годов выросла с доллара до четырёх, од- наче — на рыбу без перемен. А ещё за промысловую лицензию заплати, ка­тер и каждого, кто в море ходит, страхуй. В остатке — токмо на хлеб. Но Гос­подь милостив, покуда без скудобы обретаемся.

—             Ну что вы, деданя, всё про мужиков. Гость ещё подумает, что бабонь­ки без дела сидят, — встряла Антонида.

—             Так и расскажи. Я, что ль, против?

—             Да вы уж сами. Мне к детишкам пора. — Антонида встала, поклони­лась и вышла.

—             Что правда, то правда, домовитые оне у нас. — Опять заговорил дед, после того как за учительницей закрылась дверь. — Ткут полотна, холстины, сучат пряжу, шьют и вяжут. И чадородьем не обижены. Вот у меня три сына, две дщери. Готовят тоже оне. Трапезничаем токмо своим. Потому все креп­кие, здоровые. Лишь сахар, соль, муку берём у одноверца в лавке. Она чи­стая. Да и туды мало ездим. Люд-то ноне в городе дичает. Иные просто в бе­зумство впали. Не ведают, что творят! Поганят рот срамословием, табачным зельем. Блуд, как ржа, их души разъедает. Господи, упаси от сих бесовских искушений. Эх, слабнет народ... Знамо, идти вниз легче, чем наверх к Гос­поду... Мы не курим, бражничаем токмо по великим праздникам. Брагу ста­вим на берёзовом соку. Одеваем всенепременно вот такие рубахи навыпуск с косым воротом и с пояском.

Тут дед Ермил, в подтверждение своих слов, встал на некоторое время во весь рост.

—             Бород не бреем: Христос же с бородой!.. Бабы ходят в сарафанах, за- понах. Замужние в платках, чтоб волос не казать. Девицы с косами и непо­крытой головой. Американцы нас уважают за трудолюбие и честность. Но мы чужаков — людей не отеческой веры — в свою обчину не допускаем.

—             А если человек не вашей веры, но добрый христианин, он что, не мо­жет посвататься?

—             Отчего же нет. Может, но прежде должен пройти обряд переправы, и ежели есть серьёзные намерения, испытуем три года по всей строгости. А до того молодые просто “дружат”, как мы говорим — “играют”.

—             Я пока шёл к вам, церкви что-то не видел.

—             Оно и неудивительно. Наша церква в сосняке, отсюда не видать. Мы, мужики, ходим в неё кажный день, женский пол токмо по седьмицам. Тогда воссоединяемся в общей молитве и молимся с двух часов ночи до восьми-де- вяти утра, покуда все шесть слав не прочтём. Ночная-то молитва доступнее Богу. По правде сказать, часть канонов первоисточного православия размы­лась временем, но основу блюдём крепко, без перемен. С этим у нас строго.

Дед тяжело вздохнул и замолчал.

—             Дядя Ермил, может, ещё что расскажете? — обратился я с надеждой.

—             Погодь, — промычал он сквозь зубы. — Чтой-то колено опять ломит, мочи нет... Тепла, видать, недостаёт. Вот ведь оно, паря, студёно море как откликается...

Старик встал, прихрамывая, подошёл к большой белёной печи, отодви­нул заслонку. Набил топку берёзовыми поленьями, подсунул завиток берес­ты и запалил огонь.

Вернувшись на место, продолжил свою неторопливую, обстоятельную речь, иногда всё же морщась от боли.

Заметив, что старик заговорил медленнее, с остановками, я понял, что пора завершать беседу. Тем более что Сергей уже заждался меня. Прежде чем проститься, достал из сумки дилогию о староверах “Золото Алдана”, под­писал её и вручил деду. Прочитав аннотацию к книге, он подивился:

—             Как так? Татарин, а об нас написал!

—             Жизнь подвела к этой теме. Ваши одноверцы в 1971 году на Сихотэ-Алине спасли нас с другом от голодной смерти. Даже пожив у них всего три дня, я понял, насколько искажено в миру представление о старообрядцах. Потом судьба подарила ещё несколько встреч с вашим братом. Многовековая преданность отеческим идеалам, трудолюбие, сметливость, терпение, позво­ляющее жить в достатке даже на бесплодных землях, не могла не вызвать ис­креннего восхищения. Со временем появилось желание поделиться своими чувствами и мыслями.

—             Спаси Христос!.. Читать я люблю.

Я поклонился и направился, было к двери, как старик остановил.

—             Погодь чуток, — произнёс он и скрылся за перегородкой.

Вышел весь какой-то торжественный. Протянув тёмную деревянную икон­ку Богородицы, он с чувством произнес:

—             Возьми! То моё тебе благословение на дальнюю дорогу. Иконка сия намоленная, благоносящая. Не сумлевайся — поможет, ежели тяжко будет... Матерь Божья лучше всех оберегает от нечистой силы! — убежденно доба­вил он...

 

Продолжение

Из очерка Камиля Зиганшина «Через Огненный пояс»

Источник: журнал «Наш современник»

← Вернуться к списку