Путешествуем вместе

В руках вечности

Ты как младенец спишь, Равенна,

У сонной вечности в руках...

А. Блок

После Венеции надо было хоть немножко прийти в себя. После того, как мы были словно растворены в миражах, отражениях, бликах обманного города, этой русалки, так соблазнительно всплывшей из вод Адриатики, после того, как душа - как бы это сказать? - растеклась по горизонтали, потеряла грани­цы и ориентиры, надо было восстанавливать вертикаль.

Вот этим-то восстановлением вертикали и стала поездка в Равенну. Ис­тинный символизм, как писал Андрей Белый, совпадает с истинным реализ­мом; вот и блоковский поэтический символ Равенны - спящий младенец - совершенно естественным образом оказался не где-нибудь - в нашем вагоне. Пухлый ребёнок - кажется, мальчик - посапывал, чмокал, пускал пузыри на коленях у матери; и почти все итальянцы, проходившие мимо, умилялись, склонялись над ним и улыбались толстушке-мамаше, которая радостно и бла­годарно улыбалась в ответ. Культ младенца в Италии так же естествен, как и культ матери или культ старика, — возможно, ещё и поэтому так блаженна и счастлива итальянская жизнь.

Равенна нас встретила зноем и благостной тишиной — такой непривычной после сутолоки и суеты экскурсионной недели. Стараясь держаться теневой стороны улиц - зной, хоть и майский, уже допекал - мы брели по пустынно­му, в самом деле дремотному, городку. Дрозды, щебетавшие в кронах пиний и лип, были слышней, чем машины; с газонов пахло свежескошенной травой; а синева неба над крышами была столь чиста и пронзительна, что смотреть на неё было как-то даже неловко: словно ты был недостоин такой чистоты.

Справляясь с путеводителем, мы посетили пять главных точек Равенны: четыре базилики и баптистерий. Так уж случилось, что здесь, в этом городке итальянской провинции, сохранилось так много мозаик византийского проис­хождения, что Равенна стала как бы филиалом Константинополя, напомина­нием о той великой цивилизации, которую ограбила и разорила католическая Европа.

Чтобы описать те мозаики, что мерцают под сводами базилик Равенны, надо иметь другое перо и другую - высокую - душу. Но и тогда вряд ли бу­дет возможно выразить словом тот свет, что исходит от них, передать цело­мудрие ликов, гармонию тел и цветов, рассказать о том состоянии благого­вения и тишины, в каком пребывали мы, зрители, созерцая - нет, даже не образы, не композиции - созерцая ту вечность, что тихо струилась на нас с куполов Византии.

А если представить, что эти мозаики некогда были всего только частью гармонически-сложного торжества Литургии, что в этих храмах мерцали све­чи, дымились паникадила, басу диакона отвечали раскаты и трели церковно­го хора, и дароносица возносилась над алтарём, и звучало по-гречески: KYPIE EAEHPON - “Господи, помилуй!” - то понимаешь, что именно вечность хранили в себе и собой выражали православные храмы и службы Равенны. Ощущение вечности, вдруг сгущённой до мига, и мига, который способен за­полнить вечность, с гениальною силой выразил русский поэт Осип Мандель­штам, строки которого словно бы продолжают рассказ о Равенне.

 

Вот дароносица, как солнце золотое,

Повисла в воздухе — великолепный миг!

Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:

Взят в руки целый мир, как яблоко простое.

 

Богослужения торжественный зенит,

Свет круглой храмины под куполом в июле,

Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули

О луговине той, где время не бежит.

 

И Евхаристия, как вечный полдень, длится,

Все причащаются, играют и поют,

И на глазах у всех божественный сосуд

Неиссякающим веселием струится.

 

Дольше всего мы задержались в баптистерии Святого Иоанна - там, где наглядность той вертикали, что соединяет нас с небом, была явлена с ан­гельской, прямо-таки детской простотой. Наверху, в самом зените - Бог-Вседержитель; на куполе - таинство Крещенья Христа, Сына Божия; ниже, по окружности купольного барабана, Святой Дух огненными языками нисходит к Апостолам и, наконец, сила животворящего Духа спускается и на того, кого омывают в крестильной купели, то есть на человека-христианина. Вер­тикаль “Бог - Христос - Апостолы - человек” явлена здесь, в баптистерии Сан-Джованни, с такой прямотой и силой, что отныне уже невозможно не знать: мы - дети Бога и братья во Христе. Вертикаль восстановлена, смерти нет, вечность свершилась над нами...

Вот это и есть настоящее возрождение человека - его возрождение в духе. А тот Ренессанс, о котором толкуют нам путеводители и экскурсоводы, - это, сказать откровенно, никакое и не возрождение, это — падение человеков. Нужно быть совершенно слепым и нечутким, чтобы, например, в завитушках барокко, порочного папского стиля, видеть якобы некое “достижение” и “со­вершенство”. Да разуйте же глаза, посмотрите, хоть в той же Равенне, чего стоят все “достижения” Ренессанса в сравнении с ясностью, светом и чисто­той византийских мозаик! Ведь в храмах Равенны как будто нарочно совме­щены два искусства: византийское и возрожденческое. В одном из приде­лов - мозаики, яркая смальта которых доселе, спустя столько веков, дышит вечной гармонией, радостью, силой; в остальных частях храма — росписи бо­лее поздних эпох: претенциозные, пышные, тусклые, вялые. Не нужно быть искусствоведом, чтоб сделать свой выбор мгновенно, по зову души и велению сердца: конечно же, за Православием - свет истинной веры и вечности, свет красоты. Здесь именно красота выступает критерием Истины; и она здесь иная, чем, скажем, в Венеции. Если там, в этом тающем городе-призраке, ты и сам ощущал, как теряешься, таешь, словно присутствуешь на репетиции соб­ственной смерти, то здесь, в гармонически-ясном, торжественном свете ра­веннских мозаик, ты как бы рождаешься заново. В тебе прибавляется радости, мужества и доброты; становишься как-то мягче и твёрже одновременно; а то, что с тобою здесь происходит, можно назвать репетицией вечности...

Наверное, к этому мы, по сути, и ехали, в этом и был метафизический смысл нашего итальянского путешествия. Мы испытали в Равенне примерно такое же чувство, как послы Владимира Крестителя, которые признавались ему, побывав в Византии: “Не знаем, где были мы, на земле иль на небе...”

И так было странно потом, посетив православные храмы Равенны, брес­ти по булыжникам улиц, поделенным на солнечные и теневые, затем выйти на Пьяцца дель Попполо, Народную площадь, и посмотреть на башенные часы. Их ажурные стрелки, заколдовав-заморочив самих себя, пытались внушить нам представление о времени, наивно не понимая, что никакого времени не существует, а есть только сгущения и разрежения вечности, есть её вдохи и выдохи, её зыбко-прозрачные воды, сквозь которые, как драгоценности на мелководье, мерцают и светятся мозаики истинной веры...

 

Андрей Убогий

 

Из очерка «На счастливой земле». Впервые опубликовано в журнале «Наш современник», № 1, 2013

 

Предыдущая главка

 

Продолжение здесь

← Вернуться к списку