Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Путешествуем вместе

Смерть в Индии


Где зашла речь о грехе — там неизбежны и мысли о смерти. А смерть в Индии, её наиболее впечатляющий образ — это костры Варанаси.

Горят они круглые сутки, и можно их видеть хоть утром, хоть днём; но в памяти остаётся именно ночная кремация. Маникарника-гхат — это главное место сожжения умерших, это, можно сказать, космодром, откуда души усоп­ших возносятся вместе с огнём на индийское небо. Костры горят здесь на трёх уровнях, трёх площадках над Гангой — иногда их пылает пять-шесть од­новременно — и главные звуки, которые слышишь здесь в сумерках: это треск прогорающих дров и скелетов — и музыка от соседних причалов, где празд­нуют ежевечернее поклонение Ганге.

Очень важно не торопиться, оставить дурную манеру глотать впечатления, подавить в себе суетливое любопытство туриста — а просто присесть чуть в сторонке от жарких костров и посидеть часа два или три, размышляя как бы ни о чём: то есть привести себя в состояние созерцательного покоя. И осоз- нанье того, что здесь, вместе с дровами, горят и людские тела, уже не будет тебя очень сильно смущать — как оно не смущает индусов.

Обряд кремации сдержанно-прост — в этом и заключается строгая красо­та ритуала. Вот чьи-то ноги, торчащие из охваченных пламенем дров, отгоре­ли, упали — и служитель спокойно, при помощи двух длинных палок, переб­росил обугленные стопы в центр пылающего костра. Точно так мы, бывало, сидя у своих походных костров, перебрасывали в сердцевину огня отгорев­шие сучья. Мёртвое тело здесь, в Индии, не вызывает ни благоговейного ужа­са, ни особой брезгливости: прах, он и есть прах, и к нему надлежит отно­ситься спокойно и просто.

Как проходит кремация? Если человек умирает в священном городе Вара­наси — а это самая большая удача, какая может выпасть на долю индуса, — то в сопровождении сыновей и племянников (женщин к обряду не допускают) носилки с телом относят на Маникарника-гхат. Здесь покойный совершает последнее омовение: носилки с усопшим притапливают в Ганге, и воды свя­щенной реки в последний раз касаются тела, которое скоро исчезнет. Затем носилки ставят на место просушки — сохнуть покойный будет около часа, — а родственники тем временем направляются в полицейский участок, чтобы зафиксировать там факт смерти.

Старший сын бреет голову наголо и облачается в белые траурные одеж­ды. Впечатляет табурет уличного цирюльника, рядом с которым лежит копна чёрных волос: это сколько же, думаешь, осиротевших индусов успело сегод­ня обриться...

Пока всё это происходит, служители складывают костёр. Дрова для погре­бальных костров — главный, наряду с шёлком, объект купли-продажи в Вара­наси. Цена и качество дров, разумеется, разные — мало кто может позволить себе быть сожжённым на чистом сандале — да и количество дров, необходи­мое для полноценной кремации, тоже различно. Индусы, как правило, сухо­щавы и малорослы, и полутора центнеров дров хватает, что называется, за глаза. “А сколько пойдёт на меня?” — спросил я служителя, хлопотавшего у поленницы дров. Меня деловито окинули взглядом и просто сказали: “Двес­ти двадцать кило”. Заметив, как меня передёрнуло от такой точности и прос­тоты, индус дружелюбно добавил: “Это немного. Иному из вас и четырёхсот будет мало”.

По всему берегу Ганги в окрестностях Маникарника-гхат высятся дровя­ные поленницы, и стоят у причалов лодки, гружённые топливом. Их разгружа­ют неторопливо, аккуратно складывая из дров очередную поленницу — слов­но каждый из грузчиков осознаёт, что он не просто работает, а мостит путь в вечность для тех, кто скоро уляжется вот на эти сухие, как раз в человеческий рост, кривоватые жерди.

Когда покойник обсох — его, вместе с носилками, возлагают на дровяной пьедестал. Зажигать костёр — дело старшего сына. С длинным пуком трост­никовой соломы он идёт к жертвеннику бога Шивы, огонь на котором непре­рывно горит уже не одну тысячу лет. Солома вспыхивает от углей жертвенника, и сын поспешает обратно: надо успеть, пока полыхает соломенный факел. Вот он суёт факел под жерди костра — и, под действием тяги и тёплого ветра, что веет от Ганги, пламя вмиг разливается по сухим дровам. Пелены, которыми покрыт покойный, вспыхивают и взлетают — несколько огненных хлопьев уносятся в звёздное небо — и сухощавое тёмное тело остаётся совсем обна­жённым. То, как невозмутимо, спокойно усопший лежит в центре гудящего и беснующегося костра, напоминает сеанс медитации. Ничто мирское — ника­кие гримасы и пляски обманчивой Майи — уже неспособно нарушить глубокий покой мертвеца...

Этот покой — эманация смерти — влияет на всех, наблюдающих процеду­ру сожжения. В самом деле: смешно суетиться и думать о суетном, видя фи­нал своих суетных дел и легко представляя, как сам, в скором будущем, будешь лежать на таком вот костре. А огонь горит жарко, напористо: искры вихрем возносятся к звёздам, и кажется, что перед тобой не костёр, а река, чей гудящий напор равнодушно уносит всё бренное к небу — туда, где земной прах размельчается в звёздную пыль и становится частью безбрежной, клу­бящейся вечности.

Неизбежно приходят и мысли: а какой похоронный обряд предпочтитель­ней, ближе тебе самому? Наш ли, привычный, с могилкой, крестом и огра­дой, с кладбищенской пышной сиренью, с обилием всех подробностей пра­вославного отпевания и погребения — или такой, очищающе-огненный, после которого остаётся лишь горсть невесомого пепла? Пока я здесь, в Индии, по­ка я дышу её воздухом и говорю на её языке — конечно, мне ближе костры Ва­ранаси. Всё же есть разница: быть закопанным в землю, к червям и корням и пройти там, во тьме, смрадный путь разложения — или быстро и чисто сго­реть на огне. Итог всё равно будет тем же — ведь гниение, по химической су­ти, есть то же горение, только очень неспешное.

Да и то сказать: могилы и всё, что связано с ними — нужны живым, а не мёртвым. Это нам, тем, кто пока ещё живы, нужно особое место для встречи с усопшим и с собственной памятью, нужно, чтоб было куда приходить на ро­дительскую субботу и где выпить чарку за упокой родных душ. Но, с другой стороны, как много горького можно увидеть на кладбище, где одни могилы пребывают в мерзости запустения — а другие раздражают своею помпез­ностью. Даже перед лицом смерти мы часто не можем преодолеть того, что нас разделяет — имущественного, скажем, неравенства, даже на кладбище мы порой продолжаем цепляться за жалкие призраки власти, богатства и зем­ного благополучия. Огонь в этом смысле — большой демократ. От любого индуса, будь то последний бродяга или знаменитый на весь мир Махатма Ган­ди, не остаётся, в материальном смысле, вообще ничего — что, конечно же, очень достойно.

Пока мы так рассуждали, наш костёр почти догорел. Старший сын — бри­тый наголо, в белых одеждах — палками выкатывает из костра ещё не сгорев­шую кость — может быть, челюсть или позвонок? — и на тех же двух палках не­сёт её к Ганге. С коротким шипением кость падает в воду — это и означает, что обряд кремации завершён. Пепел служители сдвинут поближе к воде, очищая кострище для нового тела, и этот серый, мерцающий углями пепел будет здесь до утра остывать. Сбрасывать в Гангу его пока рано, потому что ещё предстоит извлечь из него слитки золота и серебра — остатки тех укра­шений, что были на мёртвом. Маникарника-гхат — это самый прибыльный зо­лотой и серебряный прииск Индии, то место, где круглые сутки идёт добыча драгоценных металлов.

Но Бог с ним, с золотом — дело не в нём. Дело в том чувстве покоя, ко­торое наполняет здесь, кажется, всё: и сами костры, и их отражения в Ган­ге, и лодки, с которых туристы глазеют на древний обряд, и всю эту тёплую ночь, полную звуков, огней и задумчивой неги — в том чувстве покоя, кото­рое наполняет любого, кто долго сидел у костров Варанаси. О чём говорит душе этот покой? О том, что всё совершается правильно — здесь жгут усоп­ших, неподалёку поют и танцуют, жизнь и смерть катят своё колесо — и то исчезновение мёртвого тела, которое только что, с лёгкостью фокуса, совер­шилось на наших глазах — оно ничего не меняет в порядке вещей. Да, смерть меняет лишь форму, но вовсе не суть, не бессмертное содержание нашего с вами существования.

Мысль не нова — все великие мудрецы, от Платона до Шопенгауэра, не уставали её повторять — но здесь, в этой тёплой ночи, озарённой кострами, её понимаешь не просто рассудком, а всем существом. Смерти, в сущности, нет — вот о чём говорят нам костры Варанаси.

Да, смерти нет. А есть эта тёплая ночь, полная звуков и запахов жизни, и есть Ганга под тусклою, дынного цвета луной — Ганга, чьи молчаливые и мут­новатые воды движутся так, как течёт само время: незаметно и неудержимо.

Ганга — главный объект поклонения в Индии. Если, скажем, христианин, отвечая в кратчайшей форме на вопрос о существе своей веры, должен ска­зать: “Я верю в Троицу: Бога-Отца, Бога-Сына и Святого Духа” — то право­верный индус, отвечая на тот же вопрос, может ответить: “Я верю в Гангу...”

Исток Ганги, как принято думать, на небе: тот Млечный путь, что мы ви­дим в безлунные ясные ночи — это и есть начало великой реки. Мифология здесь не так уж и далека от реальности: Ганга действительно начинается с за­облачных высей — колыбелью ей служат глетчеры Гималаев — и, сливаясь из нескольких мощных потоков, в районе священного города Харидвар, она из неистово-горной, бурлящей реки превращается в сонную, невозмутимо-спо­койную реку равнины. Можно сказать, что Ганга обнимает собою все формы жизни реки, меняет обличья и собственный нрав — чтобы, в конце концов, об­ретая всё больше покоя и силы, войти в океан как в нирвану.

То, что Ганга — главнейшее в Индии божество, доказать очень просто: каждый вечер, во всех городах по её берегам, совершаются пуджи, то есть красочные, с танцами и песнопениями, жертвоприношения реке рек. Эти ежевечерние службы так и называются: Ганга-аарти, или подношения Ганге. Жертвы здесь, разумеется, мирные — Индия крови не любит — это цветы, мо­локо и огни. Вся пуджа длится около часа и собирает множество зрителей: люди теснятся на каменных древних ступенях, ведущих к воде, смотрят из окон ближайших домов и наблюдают ритуальное действие с лодок. Жрецов, совершающих богослужение, может быть несколько — в Варанаси, к примеру, их семь — но в целом сценарий всех пудж одинаков. С молитвами в Гангу бро­сают цветы и льют молоко, затем под ритмичную дробь барабанов распева­ются гимны, а затем начинаются танцы с огнями. В светильниках, видимо, нефть — потому что их огонь ал, а дым густо-чёрен — и когда видишь, как семь полыхающих, огненно-дымных колёс синхронно вращаются под барабанную дробь — словно катятся сквозь разомлевшую ночь — то кажется: именно эти колёса и движут индусскую жизнь, сообщают ей тот монотонно-размеренный ход, который и позволяет стране оставаться на месте (то есть быть верной себе) вот уже многие тысячи лет...

Танец огней, в самом деле, чарует. Но ещё больше трогает тот момент, когда по лоснящейся, масляно-чёрной поверхности Ганги начинают плыть сотни цветочных плотиков-плошек, в сердцевине каждого из которых трепе­щет свечной огонёк — тогда река начинает напоминать тот Млечный путь, зем­ным продолжением которого и является Ганга.

О Ганге по-настоящему надо писать не главу, а огромную книгу — которая тоже, конечно, не сможет ни исчерпать, ни обнять то огромное, сложное и невыразимо-глубокое, что называется Матерью-Гангой. Вся символика и фи­лософия Индии, всё, чем живёт её сложный до изощрённости дух — так ли, иначе, но связано с Гангой, питается водами этой священной реки и, в свою очередь, пополняет собой её, Ганги, жизнь.

Европейцев, конечно, шокирует то, что индусам кажется совершенно ес­тественным: когда, на восходе солнца, индусы чистят зубы, моются и стира­ют бельё, и пьют пригоршнями воду, и пускают плыть детские трупы, и вы­сыпают мусор, и испражняются — в ту же самую реку. Ганга принимает всё, она всё очищает и всех примиряет, для неё нет разницы между чистым и грязным — она словно солнце, которое светит и грешным, и праведным. Не ощутив духа этой священной реки, не проникшись его очищающей, всех равняющей силой, невозможно понять жизнь Индии — жизнь, которая при несказанной её пестроте и запутанной сложности проявляет такую терпимость ко всем воплощениям и существам.

Откуда, куда течёт Ганга? Она перетекает из бесконечности в бесконеч­ность — и ей совершенно нет разницы, что, зачем и куда нести в толще мед­ленных вод, какие тела перекатывать по иловатому дну; её, Гангу, мало ин­тересуют те отражения и миражи, что жизнь оставляет на глади лоснящихся вод. Её не разбудит ни людской гвалт на её берегах, ни даже огни, песнопе­ния и барабаны красочных пудж. У вод Ганги, как и у жизни индуса, нет це­ли — ив этой бесцельности скрыта и сила её, и её обречённость...

 

Андрей Убогий

 

Из очерка «В стране радости»

 

Впервые опубликовано в журнале «Наш современник»

 

Следующая главка

 

Предыдущая главка

← Вернуться к списку

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru