"Солнечный мальчик" Андрис ЛИЕПА

В Большом – концерт. Объявлен очередной номер: балетная миниатюра «Солнышко». Освещенный лучом только одного прожектора, на темной сцене легко и грациозно движется золотоволосый юный танцовщик. Все затаили дыхание, пораженные красотой пластики: это музыка зримо перетекает в движущуюся скульптуру или завораживающие па артиста рождают звуки? Но вот волшебство закончилось – и показалось, что зал сейчас рухнет от восторженных аплодисментов.

– Вы помните тот Ваш танец? – спрашиваю заслуженного артиста России, всемирно известного ныне Андриса Лиепy. – Это было лет 30 назад, и Вы были тогда совсем мальчиком. Это был первый Ваш такой успех?

– Конечно, помню. Тот номер очень подходил к моему тогдашнему настроению и, может, поэтому меня еще долго называли солнечным мальчиком. Я всегда очень любил публику, любил доставлять радость зрителям, а люди это чувствуют и отвечают взаимностью.

– Есть расхожее клише: талант – это десять процентов одаренности, а остальные 90 – труд. Насколько справедливо это утверждение?

– Для артистов балета природные способности, дарование от Господа очень важны. Но те 90 процентов, о которых Вы говорите, – одна из основных составляющих нашей профессии, потому что без способности трудиться вообще ничего не выйдет. Сколько я видел людей с редкими балетными данными, которые были отчислены из училища из-за того, что не умели трудиться!

– Мне вспомнился давний кадр какой-то телепередачи: Вы, Андрис, и Ваша сестра Илзе, совсем еще малыши, старательно учитесь стоять на пуантах на большом мяче, сохраняя равновесие и элегантность. Выходит, уже тогда в вас проявился талант к труду?

– Ну что Вы, это наш отец – Марис Лиепа – привил нам понимание, что невозможно добиться успеха, не отдаваясь работе полностью. Потому что аплодисменты и цветы – это секунды в жизни танцовщика. А вот такую работу, в результате которой эти секунды будут повторяться и повторяться, я уже теперь, по собственному опыту, могу приравнять к шахтерскому труду – он такой же серьезный и выматывающий. Но шахтер может сжать зубы и отработать смену до конца, а у нас есть одно право – до конца спектакля улыбаться. И улыбка на лице, и видимость легкости исполнения должны присутствовать в каждом движении артиста. Отец всегда был для нас примером. Но он как будто нас и не воспитывал. Не было душевных запретительных бесед на темы: нельзя курить, нельзя пить, нельзя за день до спектакля ходить в гости и даже отдыхать. Просто мы сами видели, как он готовит себя к любому спектаклю, как верен своему делу. Видимо, это и был наилучший воспитательный метод.

– Тоже ведь, наверное, природное дарование…

– Наверное. Потому что поступал он так интуитивно. Он и наказывал-то нас за шалости необычно: например сажал за Шекспира и заставлял учить его наизусть. Как ни странно, это было не так обидно, как стоять два часа в углу или не получить мороженое. И даже было лестно и увлекательно. Позже я понял и оценил, как важно было ему помочь нам развиваться всесторонне, чтобы мы выросли культурными людьми.

Отец оказал на нас огромное влияние, при этом он ведь не подавлял нас, а, заметив наши способности, помогал совершенствоваться как личностям, направляя нас ненавязчиво – прямо и исподволь. Как-то однажды после гастролей во Франции он привез мне скейт – вещь в то время у нас редкую. Обрадовала меня эта игрушка невероятно. Такой заряд адреналина получил, что после всех занятий в училище и репетиций бежал домой, чтобы успеть еще часа полтора покататься на скейте. А подарок сослужил мне службу спортивного снаряда: отец знал мою слабинку – не очень сильные ноги. Мне надо было укреплять мышцы. И он добился, чего сам хотел, и того, что мне было необходимо, таким вот простым и радостным для меня способом. Очень скоро я уже мог делать в классе какие-то движения лучше, чем другие ребята.

Вообще его собственная жизнь – с такими разносторонними интересами, с такой фанатичной любовью к профессии, с такой его открытостью к нам, его детям, с его умением быть нам учителем и старшим другом, – стала для нас ближайшим и самым авторитетным примером. Он покупал очень много книг, особенно, конечно, по истории русского искусства и в частности о Русских сезонах, необычные картины, эскизы.

В нашем доме было много икон. Кстати сказать, одну из семейных наших реликвий – храмовую икону Спасителя, когда-то приобретенную отцом, мы с Илзе передали в Дивеево, где она заняла место у алтаря храма.

– Марис ведь был крещен в лютеранской церкви?

– Верно, но он не был воцерковленным человеком, и иконы были для него одной из форм собирания произведений высокого искусства. Однако и это его увлечение повлияло на нас с сестрой так, как он и предположить не мог: крещеные в детстве в лютеранской церкви, мы оба приняли Православие.

– Скажите, Андрис, а что делать со своим дарованием, когда вдруг неожиданно оказывается, что проявить его уже негде? Ведь в балете активный век артиста недолог. Подошли 40 лет – и все: ступай на заслуженный отдых, а сил жизненных и творческих еще так много…

– Для меня в этой непреодолимой как будто реальности открылись совершенно неожиданные возможности для дальнейшей жизни в творчестве. Кто как не Бог помог мне внутренне подготовиться к этому печальному для многих танцовщиков периоду! Еще за десять лет до него, в 92-м году, на гастролях в Вашингтоне во время генеральной репетиции я упал и разорвал себе крестовидную связку. Именно тогда закончилась моя эйфория по поводу профессии. Я вдруг понял, что, как бы ты ни был талантлив и успешен, сверкать на сцене отпущено не более двадцати лет. Но, по счастью, мне тогда же открылось, что вообще ничто не вечно в этом мире. И самое, думаю, главное: я пришел к осознанию эфемерности своих личных горделивых ощущений по поводу успеха, достижений в профессии, о которых думалось, что они будут длиться до конца жизни.

И в том же 92-м году, когда мне было 30 лет, я почувствовал, что передо мной может открыться новая жизненная и творческая дорога. Именно с того времени я начал изучать один из лучших периодов в истории русской и мировой культуры, известный под названием Русские сезоны. С 93-го года я начал заниматься восстановлением и постановками балетов, входивших в программу уникальнейшего в ХХ столетии проекта, автором которого был величайший патриот России и просветитель Западной Европы гениальный импресарио Сергей Дягилев.

Конечно, меня все это интересовало именно потому, что этим занимался отец: это его идея - восстановить шедевры русской хореографии, которые оказали огромное влияние на развитие всей мировой культуры. Он собирал все о «Русских сезонах», и поэтому я знал, что русский балет, потрясший Западную Европу в начале прошлого века, фактически не был известен в России. Представьте только, что можно испытывать, возвращая своей стране из небытия ее культурные шедевры, по праву принадлежащие ей, как и великие имена гениальных хореографов, композиторов, танцовщиков, художников, декораторов - Михаила Фокина, Вацлава Нижинского, Игоря Стравинского, Льва Бакста, Сергея Прокофьева, Натальи Гончаровой, Георгия Баланчина, Анны Павловой, Тамары Карсавиной.

Когда-то отец передал мне текст «Видения розы», над возобновлением которого работал восемь лет. И я тоже танцевал этот спектакль с Илзе Лиепа, с Ниной Ананиашвили. С внучкой Михаила Фокина Изабель мы сняли телеверсию спектакля в Лондоне. В платье своей бабушки, танцевавшей много лет назад роль Девушки в «Видении розы», она читает поэму Теофиля Готье со стихами «Я – дух розы, которую ты носила вчера на балу…», воплотившимися в музыке Карла Вебера.

С того момента моя жизнь очень круто повернулась.

– В 93 году Вы возобновили три шедевра из «короны» Русских сезонов – балеты «Шехерезада», «Петрушка» и «Жар-птица». А остальные дягилевские спектакли?

– Эти три балета дали мне возможность проверить себя в новой ипостаси: они легли в основу художественного фильма-балета «Возвращение Жар-птицы», который стал для меня режиссерским дебютом. А потом на балетной сцене ожили спектакли «Синий бог», «Тамар», «Болеро», «Видение розы», «Послеполуденный отдых фавна». На очереди – восстановление балетов «Павильон Армиды», «Нарцисс и Эхо», «Клеопатра». Но речь должна идти не просто о частном культурном событии в рамках балета – оно могло бы быть интересным для узкого круга поклонников этого вида искусства. Нет, Благотворительный фонд имени Мариса Лиепы, который мы с Илзе основали в 1998 году, поставил перед собой задачу в память о Марисе Лиепа, легендарном русском танцовщике, хореографе и педагоге, осуществить его идеи и творческие планы. Возобновленные Русские сезоны – это долгосрочный и масштабный проект. Кроме балетов в него войдут и современные драматические и оперные постановки, художественные и исторические выставки, документальные, художественные фильмы. Мы надеемся, что нынешние Русские сезоны помогут представить миру российскую культуру как часть нашей государственности, повысить и укрепить престиж нашей страны. Сегодня Русские сезоны гораздо больше известны за рубежом, чем в России, и мы ставим перед собой еще одну важную задачу – восстановить в наших соотечественниках чувство национальной гордости за все лучшее, что создано Россией в области искусства. Поэтому, кроме Москвы, мы уже показали наши спектакли в Киеве, Перми, Екатеринбурге, Челябинске, в этом году планируем участвовать в культурной программе Всемирного экономического форума в Санкт-Петербурге, показать спектакли «Русских сезонов» на ежегодном концерте памяти отца в день его рождения в Риге.

Беседовала Людмила ПАЛИЕВСКАЯ