Эпическое фэнтези, или Путешествие туда и обратно

В 1937 году произошло два принципиально значимых для меня события: во-первых, 24 июля родилась моя любимая бабушка, а во-вторых, в издательстве Allen & Unwin вышла повесть Джона Р.Р. Толкина «Хоббит, или Туда и обратно». С этого момента началась литература фэнтези. Причем сразу в своей эпической разновидности.

Эпическое фэнтези – не только самый древний, но и самый распространенный фэнтези-жанр среди пары десятков существующих. Простейшая формула романа в этом стиле: нездешний мир, суперзадача, решение которой связано со спасением этого мира, и герой, способный выполнить задачу, часто при помощи сверхмощного артефакта. Всё остальное: многорасовость, магия, волшебные существа – всего лишь декор. Как справедливо заметил отечественный фантаст П. Шумилов в рецензии на «Пламя над бездной» В. Винджа, типичное эпическое фэнтези можно встретить в любых декорациях, хоть в научно-фантастических. Это одно из самых эклектичных явлений популярной литературы. Средневековые рыцарские романы о поиске Священного Грааля переплетаются здесь с описаниями древних ритуалов, сохранившихся в волшебных сказках, сюжеты языческого эпоса сочетаются с христианской священной историей, а масштабность охвата событий сосуществует с трогательной лиричностью.

Когда я впервые прочитала «Хоббита», мне было девять, я отдыхала в детском оздоровительном лагере в Башкирии, книжку привезла мама вместе с чипсами, конфетами и прочей ерундой, которая строжайше в лагере запрещена. Фамилия Бильбо в моем варианте была Торбинс, Гэндальфа тоже звали странно, но тем не менее мне потребовалось всего два тихих часа, чтобы прикончить книгу, потом она пошла по рукам, а в библиотеке лагеря обнаружился «Властелин колец», где Бильбо стал Бэггинсом. Иногда я удивляюсь тому, что еще не выучила эльфийский язык и не участвую в ролевых побоищах, зато мы с младшим братом часто спорим о том, мог ли выжить Голлум, назвал ли Сэм сына в честь Фродо (кстати, назвал!), и не можем дождаться появления настоящей «Алой Книги». Для меня Средиземье никогда не кончалось, оно всегда со мной.

В чем секрет невероятного успеха и неизменного интереса, которыми пользуются книги Профессора? Дело в том, что Толкин, начиная создавать новый мир, сначала создавал язык, то есть слово, и в своем писательском акте он повторял само творение мира Богом – «в начале было Слово». Именно это осознанное стремление уподобиться изначальному ходу вещей, желание вернуться к акту творения вселенной Богом и ощутить дыхание вечности делает Толкина таким особенным, а Средиземье – таким настоящим. Каждый раз, погружаясь в этот мир, мы на некоторое время становимся соучастниками акта творения, соучастниками длящегося мифа (его длительность создают развернутые генеалогии до седьмого колена). Поэтому мы чувствуем силу и величие в словах, вроде тех, что сказал Леголас: «Он не просто Следопыт. Он Арагорн, сын Араторна, наследник Исильдура и наследник трона Гондора. Ты должен подчиняться», – и мы подчиняемся мощи эпоса Толкина.

Другом Толкина и во многих моментах единомышленником был Клайв Льюис, который тоже имел к христианской мифологии самое непосредственное отношение. На его текстах ты не просто учишься абстрактно-либеральным доброте, милосердию, любви и состраданию; переживая за поруганного и убитого Аслана, ты сопереживаешь крестной смерти Христа.

Эпическое фэнтези очень быстро пришло туда, к подлинным истокам, но как-то не смогло остаться и постепенно двинулось обратно.

Так, Урсула Ле Гуин, поначалу выступившая чуть не продолжательницей Толкина, в своем «Земноморье» начала заигрывать совсем с другой мифологией – гностической. Отсюда и важность знания истинных имен, и прорыв к подлинной реальности из окружающего мира. Слово в основе ее романов всё еще было, но уже далеко не евангельское.

Другой «продолжатель» Толкина, отечественный первооткрыватель эпического фэнтези Ник Перумов тоже сходу порвал с Профессором и ударился в совершенно оккультные вещи.

Вообще, чем дальше жанр уходил от прародителей, тем примитивнее были идеи, закладываемые автором в свое произведение. Всё чаще вместо прикосновения к мифу мы получали полудетективный боевик, где много экшена и мало смысла.

Такими были истории о Конане после Роберта Говарда. Киммериец вроде бы всё еще выполнял сверхзадачу по противоборству темной магии, готовой принести весь мир в жертву хроническому злу, но делал это как-то неохотно и в перерывах между менее концептуальными делами. Чем больше становилось у Говарда продолжателей и подражателей, тем дальше на задний план уходила сверхзадача.

Были случаи, когда авторы на эпическое фэнтези попросту не решились. Вот у Анджея Сапковского вроде всё нужное было: и мир огромный, и апокалиптическое предсказание, и героиня, от которой зависело, сбудется ли оно. Но польский автор никак не мог выбрать, надо ли раскручивать именно эту, эпическую, составляющую, или остановиться на будничных моральных дилеммах ведьмака. Их, кстати, автор упорно отказывался решать не только в христианском, но и в каком-либо другом ключе, постмодернистски играясь с проблемами добра и зла. В итоге, не мудрствуя лукаво, Сапковский поубивал главных героев и прекратил сюжет.

«Песнь льда и пламени» Джорджа Мартина – мощный фэнтези-проект, ничего не скажешь. Но содержание – подчеркнуто антихристианское (см. статью «Средневековье без Христа» в номере «Рубеж»). Не Слово, а антислово претендует теперь на роль новой мифологии, бал правят не вечные, как мир, истины, а шаткие, аморфные определения.

Мне хотелось бы всегда оставаться оптимистичной, но тенденция этому совершенно не способствует: по пути в двадцать первый век эпическое фэнтези порядком подрастеряло свою былую мощь. Вроде бы есть хорошо пишущие современные авторы фэнтези, но либо работают они в других, неэпических вариантах, либо о форме думают больше, чем о содержании. Чаще всего это просто модная беллетристика, хорошо продающаяся, быстро читаемая и так же быстро из памяти исчезающая.

Так что пока мы ждем нового пассионарного толчка и смотрим, как Питер Джексон вновь обращается к классике и доделывает вторую часть экранизации «Хоббита». Хотя режиссер и не раскрыл полностью христианской глубины «Властелина колец», но эпический масштаб и вневременность истории маленького хоббита, отправившегося в путь без носового платка, Джексон показал безошибочно.

Мария Дятлова