А мы уйдем на Cевер

Анастасия Варчева

У вас есть место, куда вы всегда хотите попасть? Которое вам как дом родной? Однажды мой друг Гриша и я попали в такое место. И теперь, когда кто-то из нас говорит: «Хочу на Север!», ­­- мы заговорщически переглядываемся. На следующий год мы пригласили двоих друзей, Сережу с Алексом, и вечером отправились в Кенозерье...

20 августа

Мы приехали на Север! Погода переменчивая – то солнышко, то дождик. Дует холодный ветер. Рядом с автостанцией города Каргополя стоит огромный каменный храм. Мы подошли к нему в надежде зайти внутрь – и что же увидели? Замок на тяжелой двери и надпись: «Музей. Магия народного искусства». И все древние храмы, в которые мы хотели зайти, оказывались музеями.  Но все-таки (спасибо неизвестному хулигану, который выломал прут решетки!) нам удалось подняться на высокое крыльцо стоящего на берегу Онеги очень древнего храма, углы которого поддерживали каменные, обшитые досками контрфорсы.

Завтра выходим на Кенозеро!

Кенозерский национальный парк  – место в Архангельской области, частью оно принадлежит Плесецкому, а частью – Каргопольскому району. Жителей в деревнях осталось очень мало, в некоторых и совсем никто не живет. Леса, чистейшие озера, памятники деревянного зодчества на каждом шагу… Ехать туда лучше поездом до Няндомы, потом автобусом до Каргополя, потом автобусом до села Лёкшмозеро. А потом еще семь километров до деревни Маселга есть дорога, а дальше пробирайтесь лесом. Дивным, невозможно как здорово пахнущим лесом.

 21 августа

Выехали из Каргополя рано утром на автобусе. Пустынно вокруг, лес, попадаются деревни... А когда автобус выехал на гору и мы увидели огромное Лёкшмозеро, тогда мы наконец поняли до конца, что это наш Север.

Яркое солнце согревало нас – четырех путников, идущих навстречу холодному, колючему северному ветру.

Пройдя около получаса по лесной дороге, мы сделали привал. Вдруг навстречу нам выехала машина и остановилась в двух метрах от нас.

– Подвезти? – спросил водитель.

У него была очень примечательная внешность. Он совсем не походил на тех обитателей Кенозерья, которых мы встречали раньше, – по большей части пшеничноволосых и пышущих здоровьем. Из-под густых черных бровей твердо смотрели спокойные ясные глаза повидавшего жизнь человека. Его длинные темные волосы, наполовину седые, были собраны в хвост. На вид ему можно было дать лет 35–40. Мы ответили, что идем в другую сторону, на Маселгу.

– Нет проблем, – сказал он и развернул машину.

По дороге я спросила, как его зовут и как он сюда попал, и он рассказал нам свою историю.

– Зовут меня Данила. Вырос я в Москве. Стал хипповать. Были у меня проблемы с гопниками, и к тому же я поссорился с мамой. Она и выгнала меня из дому. А тут как раз друг мой ехал с архитекторами на  Лёкшмозеро. Отправился с ними и я. И так эта красота Севера запала мне в душу, что на следующий год я взял с собой младшего брата, и отправились мы сюда жить. Четыре года мы жили в тайге. Зверя быстро перестали бояться: он никогда первый не нападает. Знали, где волки есть, где лисы, где медведи. Первый год хорошо жили, а потом начали всякие бабки-ежки вылезать.

– Как это? – удивились мы.

– А вот поживете – поймете. Если полтора года вытерпел и не уехал, значит, дальше все хорошо будет. А бабки-ежки из головы вылезают, – он постучал пальцем по виску.

– А-а!..

За несколько минут мы доехали с ветерком до Маселги. Здесь мы простились с Данилой и стали ждать «губернатора Маселги» Виталия, к которому у нас была записка от лесничих. Виталий оказался молодым человеком небольшого роста с такими же выгоревшими волосами, как у большинства местных жителей. Смотрел он весело и доброжелательно. Он показал нам домик в лагере. Весь оставшийся вечер мы гуляли, собирали грибы, пели... и, конечно, ели. А на следующий день пошли в поход.

 24 августа

Вот и он, наш остров, родной дом! Все такой же, только, кажется, чуть опустился, да упала сосна на крутом берегу. Тот же сухой, ароматный сосновый воздух, то же кострище, лишь скамеек у стола уже нет, сгнили, что ли, за год?

Я не пошла, а побежала, полетела по острову, между сосен, по шишкам к тому берегу, где волны бьются о камни.

 25 августа

С утра дует холодный ветер, гонит на берег свирепые пенистые волны. Небо пасмурно, лишь изредка в просветах между тучами проглядывает солнце. Вид величественный. Только здесь, оказавшись наедине со стихиями, понимаешь, что вся жизнь твоя зависит от воли Божией.

Мы втроем греемся у костра, подкладываем  дрова, чтобы он не потух, и варим Гришкину кашу. Ну прямо как в рассказе Николая Носова! («Мишкина каша»- Ред.). Гриша решил, что воды в кане много, и насыпал полторы кружки пшена. Оно разварилось, и теперь он черпает половник за половником из кана с чаем и приговаривает:

– Надо воды добавлять, потому что оно сейчас гореть начнет.

Наконец каша сварилась, мальчишки притащили и сложили в костер огромную кучу бревен – пусть будет всем тепло. Мы принялись за завтрак.

Весь день дул жуткий, пронзительный северо-западный ветер, и мы с Алексом перенесли костер на другой берег, как раз напротив палатки, только внизу. Там мы преспокойно пообедали и пропели до темноты, даже забыв о ветре.

 27 августа

После холодной дождливой ночи небо прояснилось. Пенистые гребни волн постепенно становились все ниже, спокойнее, и там, где раньше бушевала непримиримая, угрюмая стихия, сегодня лежит сверкающее зеркало.

Обидно уезжать! Теперь, когда мы наконец можем вылезти из палатки и в свое удовольствие побродить по острову! Теперь, когда грибы растут прямо на глазах! Но, съев прощальную кашу с черникой, заботливо собранной Сережей, мы сели в лодку и поплыли. А потом пошли к Маселге по единственной дороге. Нам нужно было дотемна прийти в Порженское, это середина пути от Кенозера до Маселги. Там можно заночевать.

 28 августа

Ночное небо над Порженским было необычайно ясным: видно было каждую звездочку – красный Марс и голубую Венеру; известные каждому школьнику Большую и Малую Медведицы и никому, за исключением ученых-астрономов, не знакомые далекие звезды. А среди всей этой красоты пролегала светлая полоса Млечного Пути с его ответвлениями-тропинками в разные стороны неба. Сквозь тонкую ткань палатки на спящих глядела звезда…

 Утром, оставив Алекса готовить праздничную еду, мы отправились на Порженский погост читать акафист Божией Матери. Порженский погост – огороженный деревянной стеной деревянный храм с деревянными куполами. Он построен в XVIII веке. Вокруг храма, в ограде, – несколько могил среди старых-престарых елей. Он стоит на возвышенности, и с колокольни видно далеко вокруг.

И до чего хорошо молиться, петь в этом пустом деревянном храме, где, несмотря на разруху, от каждой дощечки веет древним духом Севера, тихой, неспешной молитвой, светлыми днями, еще не забытыми, не отошедшими навсегда в далекое прошлое. Так бы и осталась здесь душа, да зовет ее дорога.

Гриша пошел вперед, я заковыляла следом. Внезапно мне в голову пришла мысль: Сережа в армии на протяжении двух лет работал на пределе своих сил, когда казалось, что остается только упасть и больше не вставать. А я что? Тащусь сзади всех, им приходится обо мне заботиться, а я считаю себя слабенькой и еще страдаю от этого!

И я поставила себе задачу-максимум – не отставать от Гриши. Идти с его, как мне казалось, бешеной скоростью; делать привалы только там, где остановится он.

С помощью Божией возможно все – эти слова я повторяла, когда мне было трудно идти, когда дорога в гору казалась непреодолимым препятствием, когда хотелось отстать от Гриши и потащиться черепашьим шагом. И какие только страхи не одолевали меня, пока я его догоняла!

– Медведи на дорогу не выходят, – успокаивал один внутренний голос.

– Ну мало ли! – говорил другой. – Сейчас уже вечер, поздно, дорога глухая, я по ней иду одна, медведь меня не испугается. Ты, главное, если он выйдет, смотри ему прямо в глаза – пусть знает, что ты его не боишься.

– Да что ты, в самом деле: медведи, медведи! Вон лесник же ходит один.

– Так у него же, наверное, ружье есть...

– Мед-ве-ди – на – до-ро-гу – не – вы-хо-дят!!!

Потом мы рассказали об этом одному опытному таежнику. Они с женой переглянулись: «Выходят, Настя, еще как выходят». Скоро лес кончился, и мы с Гришей вышли на поле. Где-то сзади шли Сережа и Алекс, но мы их не видели и не слышали. Я не смела сбавить скорость – мне казалось, что потом я уже не догоню Гришу. Он тяжело дышал, но привала все-таки не делал. Бежала за ним и я, чувствуя помощь Божию, подающую мне силы. Вот и бревенчатый мостик через ручей, вот мы вдохнули крепкий сосновый воздух, вот и указатель: «Маселга».

Мы дошли до кострища, скинули рюкзаки и упали. Надо бы еще приготовить еды... Но добрый Виталий позвал нас к себе пить чай. Приготовив на ночь спальники в нашем домике, мы взяли гитару и пошли к нему.

Мы рассказывали Виталию о нашем путешествии, а он, в свою очередь, рассказал нам немного о своей жизни.

Сестра его писала иконы, работала здесь на восстановлении какого-то храма. Но с ней случилось несчастье – она утонула в озере. Не знаю, как так вышло, но Виталий с тех пор поселился здесь. На стенах его домика мы увидели ее рисунки, собранные и бережно хранимые братом. А рядом с полками висели каратистский костюм Виталия и черный пояс!

 

Нашу песню прервал шум мотоцикла за окном. На крыльце послышались тяжелые шаги, и в комнату ввалились два подвыпивших местных жителя. Один, поздоровавшись, уселся к столу, другой расположился на тахте. Тот, что сидел с нами у стола, оказался подводником с «Курска». Как раз перед аварией его срочно вызвали телеграммой – тяжело заболела мать. И тут это случилось. Погибли друзья, с которыми он делил нелегкую службу, и он ездил опознавать их тела. Можно представить, каково ему было. В этот вечер Андрей выпил с горя – бросила девушка. Он старался быть веселым, сыпал шутками, сам смеялся над своими неприличными анекдотами, но просидел всего полчаса и ушел вместе со своим другом.

 4 сентября

Сижу я за столиком у бани, пишу. Сережа на мостике рыбу ловит. Тишина. Небо ясное, озеро спокойное. В нем, как в зеркале, отражается тот берег, освещенный лучами заходящего солнца. А на том берегу – лес. Слева темный, а справа – березовый, легкий, прозрачный. И стволы березок в озере отражаются. Красота.

Пришел Гриша, отдал спиннинг Сергею, и тот ушел на Худое озеро. Возвращается он через полчаса расстроенный.

– Гриша, – говорит, – у тебя леска на сколько килограммов рассчитана?

– Не знаю. А что?

Сергей показал оборванный конец.

– Вот. Щука блесну съела и ушла. Вот такая, – он расставил руки почти на ширину плеч.

 

Гриша вышел на мостик и закричал: «Эй!»

«Эй... эй... эй... эй...» – отозвалось эхо. Звонкое, гулкое, мы такого никогда не слыхали.

До чего же здорово здесь, на Севере, как хорошо на Маселге! А деньки наши все бегут, бегут, приближают нас к затхлой,  пыльной, серой Москве и отрывают от этих озер, сосен, мха, светлых, не знающих об асфальте дорог, домиков с низенькими окошками. Может быть, кто-то и устанет за весь поход друг от друга, только не мы. Еще больше светлых уголков души открылось друг для друга, еще теснее связала нас дружба.

 6 сентября

Как скоро он пришел, наш последний день на Маселге! Только вчера мы наконец нашли бруснику. Россыпи крепких ярко-красных и бордовых ягод по мягкому зеленому мху, на котором, словно лес, растут кустики черники и брусники. Сидишь во мху, протягиваешь руки к этим  живым капелькам, и они сыплются в кружку. Комаров почти нет, им уже холодно. В лесу быть – одно удовольствие. Там тихо – ветер не проникает сквозь надежную стену леса. Там светло – и свет необыкновенный, трепетный, смягченный нежными тенями березовых листьев да сосновых игл. Там дышится легко. Там отходит, отступает перед этой чистотой все напускное, лживое, запутанное и непонятное.

Осторожно пройдешь по зеленому покрывалу, тихонько, стараясь не потревожить чуть заметную лесную жизнь, сядешь на поваленное дерево и смотришь вдаль, на озеро, в котором отражается купол неба, невыразимо прекрасный и величественный. А за озером светлый березовый лес, темный – еловый. Деревья уже наряжаются к короткому осеннему балу в красные, желтые, коричневые уборы, одни только старушки-елочки остаются в своих добротных темно-зеленых платьях.  Зашелестит ветерок в верхушках деревьев, и, слегка коснувшись с ласковым шепотом твоей головы, опустятся на мягкий зеленый ковер два-три листочка. Это был их последний танец. Теперь, обвенчавшись с землей, они останутся с ней навсегда, они станут ею, чтобы дать жизнь другим листочкам на родном дереве, травкам, цветам, чтобы напитать мать-землю новыми соками. И где-то над головой прокукует кукушка милой родной земле многая лета.