Как намывают «черное золото»

В России только самый ленивый обыватель не болтает о технической отсталости. Мол, своего оборудования нет, передовых технологических идей нет, только и можем, что качать газ и нефть и продавать их за границу. Но действительно ли нет никаких ноу-хау в добывающей отрасли? И каково это – сидеть на трубе?

Визитка: Михаил Статкус, кандидат химических наук, старший научный сотрудник кафедры аналитической химии химического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.

Беседовал Виктор Николаев

Я слышал, ты еще в студенческие годы выступил инициатором внесения изменений в ГОСТ. Расскажи, пожалуйста, в чем суть нововведения.

Некоторое время назад в нашу научную группу обратилась фирма «Спектрон» из Санкт-Петербурга, которая занимается производством рентгеновского оборудования для химического анализа, с просьбой помочь им адаптировать западный американский стандарт по определению хлора в нефтях. Если быть совсем точным, речь идет о хлорорганических соединениях в нафте. Это одна из фракций нефти, которая отгоняется до 200 градусов, наиболее легкая. Дело в том, что если эти соединения там присутствуют, то потом при переработке этой нефти наличие хлорорганики очень быстро выводит из строя катализаторы, которые используются для обработки, а они очень дорогие, и приводит к коррозии реакторов и трубопроводов. Речь не о сжигании, а о нефтехимическом синтезе: когда мы хотим получить из нефти одежду, еду типа разноцветных тянучек и так далее. С точки зрения сжигания это тоже не подарок, но таких жестких требований нет. При сжигании вредит сера, но она содержится в нефтях естественным образом. А хлорорганические соединения нефтяники сами добавляют в нефть. Чтобы выжать из скважины еще чуть-чуть, в нее цистернами закачивают этот коктейль.

В России до вашей работы стандарта не существовало?

На тот момент ГОСТ был еще свежим и представлял собой перевод двух других иностранных стандартов. Наши западные партнеры определяют содержание хлора на входе в свои трубопроводы и выписывают штрафы за тот ущерб, который будет при переработке. Естественно, у нас сразу ввели запрет на использование хлорорганических соединений при нефтедобыче. Но время от времени искушение кого-то одолевает, этот кто-то втихаря использует хлор, который потом надо отследить. Американский и европейский стандарты используют для этого более сложные, дорогостоящие методы с использованием более капризных приборов. Но самое главное, эти приборы не производились и до сих пор не производятся в России. Их и по сию пору закупают в забугорье.

Сначала мы попробовали воспроизвести буквально то, что в американском стандарте написано. И получилось плохо. Сложно сказать, в чем именно была проблема. Скорее всего, в документах не все было рассказано. Бились, бились с этим делом. В итоге у меня появилась мысль заменить растворитель, в котором мы готовили образцы. У американцев это белое масло – парафиновая смесь, но довольна жидкая. Мы решили взять изооктан, он еще более жидкий. Чтобы стало понятнее, это идеальное моторное топливо, которое вообще существует. Октановое число у него тождественно равно 100 без всяких присадок.

И все сразу получилось?

Ну, не сразу. Головной институт по нефтепереработке (ВНИИ НП) организовал межлабораторные испытания. Согласование, измерение образцов рассылки, сбор результатов… В общем, в итоге все получилось. Затем ВНИИ НП подготовил проект изменения в ГОСТ, и в 2008 году нашу доработанную методику внесли в ГОСТ по определению хлорорганики в нефтях как третий альтернативный метод к двум другим, которые уже были. Появился третий метод, который можно делать на российском оборудовании.

И сколько длился весь этот процесс?

Пять лет.

То есть команда талантливых людей при финансовой поддержке производителей в «нефтянке» – ключевой сфере нашей экономики – решала важную задачу импортозамещения пять лет? Вот это степень неповоротливости государственной машины! Оно того стоило?

По возможностям наш метод не так сильно отличается, а вот по цене – раза в два-три. К тому же, сейчас «черный босс Белого дома» ввел санкции против нефтяного сектора, и Запад в любой момент может перекрыть продажу оборудования. Теперь есть отечественная альтернатива.

Ты еще упоминал о примесях серы. Как бороться с ними?

Вообще, сера в любой нефти есть. Именно сера влияет на износ двигателя. У арабов ее чуть-чуть, у американцев побольше, а у нас, например, в Тюмени ее тоже не так много. Проблемы порождаются, в основном, географией прокладки трубопроводов. Если у нас на Урале серы полно, то она портит всю нефть на высокосерность. Сейчас на шельфе Арктики хотят запустить нефте- и газодобычу. Казалось бы, с нефтью нет ничего проще – протяните трубку до Тюмени несколько сотен километров, и можно использовать уже существующий нефтепровод, но никто этого не хочет делать, потому что шельфовая нефть потенциально малосерная. И загаживать ее нашей уральской нефтью, чтобы потом ее вычищать, – глупо. Поэтому наши пытаются сделать платформы, прямо как в Мексиканском заливе, чтобы подходили танкеры и с платформы заправлялись. Решаемая ли это задача в условиях полярного климата, – это не к нам. Одну вроде сделали, но задумка грандиозная.

Значит, актуальность определения серы в нефтях очень высока?

Да, но канонические методы определения прекрасно разработаны. Есть довольно компактный приборчик, размером с кейс, который можно носить с собой и проверять, где хочешь. Есть мобильные лаборатории по контролю качества бензина, в том числе по определению в нем серы. Такая минилаборатория вмещается в «газель». Многие нефтяные компании регулярно объезжают свои заправки и проверяют не только то, что им привезли, но и то, что реально разливается.

То есть, проблема еще более рутинная?

При нынешних нормативах там делать нечего. А вот если их неожиданно ужесточат, то проблемы определения серы придется решать заново. Потому что то, что хорошо работает на уровне содержания грамм на тонну, не будет хорошо работать при содержании миллиграмм на тонну. Тенденции к этому есть, хотя продиктованы они, в основном, заботой об окружающей среде, а не о ресурсе мотора. Сера является основным загрязнителем в городе. При сжигании она превращается в оксид серы, а его раствор в воде – сернистая кислота, она токсична и коррозионно активна.

Есть еще какие-нибудь ноу-хау для нефтяной отрасли?

Для нас история, связанная с хлором, – это, в общем, побочная и, честно говоря, малоинтересная работа. Науки там, собственно говоря, не было; нужно было квалифицированно решить сложную задачу другим способом по отношению к описанному. Такая работа отнимает много сил. Она благодарная, потому что ты видишь практический результат, полезный кому-то. Но она скучноватая, шаблонная, и в ней много бумажной составляющей.

И все же, этим, наверное, не многие могут заниматься? Кризис, сокращают финансирование…

В той части науки, которую вижу я, наблюдается общее количественное улучшение финансирования. Суммы выросли не в разы, а на порядок. Да, в 2015 году денег меньше, чем в 2014-м, но это не катастрофа. Как примерно по всему бюджету срезали, так и у нас – на 5–10%. Да, это означает, что одна из десяти научных групп лишается финансирования, но остальные живут так же, как и раньше.

А люди есть? Ведь нужны свежие идеи, а мы сейчас пожинаем плоды шаблонного ЕГЭ.

Я веду занятия на биофаке МГУ, и довольно давно, еще с аспирантуры. Каждый год мне достается группа из 10–15 человек. Из них 2–3 человека – с горящими глазами. Они вообще рады учиться. Рады, что получили возможность пробовать что-то новое на практике. Огорчаются, когда что-то не получается, что не разобраись. Им плевать на оценки, баллы. Они думают, ищут и пробуют. Это будущие коллеги-ученые. Еще 2–3 человека – это девочки-отличницы, реже – мальчики. Их надрессировали хорошо учиться. Они привыкли к процессу зазубривания. Плачут, когда получают оценку ниже «5». Они будут хорошими преподавателями, администраторами, вообще хорошими работягами, но не учеными. И еще человек 5 из группы попадают в высшее образование случайно. Они отбывают повинность ради диплома или просто не знают, чем в жизни заняться. Учить их – пустая трата времени. Конечно, в пропорциях есть колебания, но ситуация год от года принципиально не меняется. В группе всегда найдется человек, с которым я мог бы заниматься реальной научной работой.