Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Культура

Из Полтавщины в Петербург — метафора национальной истории


В биографии Гоголя символически воплощена историческая биография русского народа, юность которого прошла на теплом приднепровском юге, а государственная зрелость — в суровом климате Московии, а затем и Петербурга. Этот мотивизгнанности из рая — вынужденной миграции из щадящей среды в крайне суровую — характеризует русское ностальгическое мироощущение, как нельзя более полно воплощенное в творческой биографии Гоголя. Разве «Вечера на хуторе близДиканьки» — это просто романтическая этнографическая книга, повествующая о малороссийской экзотике людям обезличенной среды Санкт-Петербурга? Нет, это глубоко ностальгическая национальная повесть, рассказывающая о прекрасном историческом детстве, преждевременно оборвавшемся. Не будь у нас, русских, киевского детства нашей истории, воспитайся мы изначально в той среде, в какой в конечном счете оказались, — в болотистой среднерусской равнине, мы бы, пожалуй, не были такими страстными интровертами, болезненно реагирующими на травмы и несправедливости «большой истории». Н.В. Гоголь никогда не воспринимал бы с такой болезненной обостренностью серый, чиновничье-бюрократический Петербург — эту могилу спонтанных человеческих порывов, если бы его первый свежий взгляд не был взглядом со стороны — не столько в пространственном, сколько во временном смысле — взглядом из южного (малороссийского) детства русской истории. Сколько теплоты, сколько юмора, какие яркие проявления народной «смеховой культуры» у героев первых малороссийских повестей Гоголя! Здесь мы сразу же наталкиваемся на ряд противопоставлений, впоследствии получивших развитие не только в художественной литературе, но и в культурологии, социологии, языкознании. Малый мир — большой мир, общность и общество, неофициальные структуры — официальные, жизненный мир и мир формализованных бюрократических абстракций — все эти дихотомии содержат ностальгию сознания, хранящего память о «золотом веке». Ностальгия эта имеет общечеловеческий характер; наша русская особенность в том, что «золотой век» киевской исторической юности нами воспринимается не как нечто палеонтологически далекое, а как пребывающее в эмоционально оцениваемой близости, а также в том, что расставание с ним ощущается как насильственно и неправедно ускоренное — нашествием татар.

Здесь мы имеем определенный парадокс: наше позднее, по общим меркам, историческое взросление, связанное с оформлением крепкой централизованной государственности, одновременно ощущается как вынужденно преждевременное — подобно тому, как это случается с детьми, рано потерявшими родителей. Но Гоголь был бы всего лишь представителем умилительного этнографического романтизма, если бы он ограничился сопоставлением противоположных полюсов, олицетворяемых, с одной стороны, малороссийским фольклором, с другой— казенщиной Петербурга. тогда наш классик выступил бы в роли потатчика сидящему в нас инфантильному началу, готовому обижаться на несправедливый большой мир. Его историческая интуиция подсказала ему другое: неизбежность и моральную оправданность расставания с «малым миром» малороссийского детства. Дело в том, что этот мир сам в себе нес червоточину. Он оказался бессилен перед натиском иррациональных стихий, начатки которых он нес в себе. Эту правду о «малом мире» славянской юности Гоголь поведал нам в «Страшной мести». Здесь переплетаются исторический реализм с особым типом романтической интуиции, остро чувствующей прорехи мирового порядка, куда врывается темный первозданный хаос. Пан Данило жалуется Катерине: «Порядку нет в Украйне: полковники и есаулы грызутся, как собаки, между собою. Нет старшей головы над всеми. Шляхетство наше все переменило на польский обычай, переняло лукавство... продало душу, принявши унию. Жидовство угнетает бедный народ» . Перечисленные болезни Украины — болезни «детской», догосударственной незрелости. Анархия безначалия, подражательство чужой культуре, безвольное капитулянтство, неспособность навести порядок у себя дома — все это инфантильные недуги славянской души, нуждающиеся в какой-то новой, большой школе.

Но параллельно этой эмпирической истории в «Страшной мести» развертывается другая история, связанная с прорывом колдовских безумных стихий, наводящих на людей морок. Вот, оказывается, какие изъяны несет в себе буколический малый мир. Не только изъяны внутренней анархии, рабского подражательства и элементарной беспомощности перед христопродавцами. В нем изъяны и похлеще — он способен кликушествовать. Архаика его подсознательного— это прибежище древних демонов — способна вырываться наружу, ибо сам логос малого мира — неокрепший, не отлившийся в ясных и твердых понятиях. Наряду с этой «рационалистической» критикой буколического малого мира Гоголь дает и его эстетическуюкритику. В этой связи Василий Зеньковский говорит об «эстетической антропологии»2  Гоголя, с позиций которой он судит затхлую провинциальную жизнь традиционалистского типа. Милейшие люди Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна из «Старосветских помещиков», но именно в них малый мир общинной повседневности изобличает себя как пошлый мир, в котором «ни одно желание не перелетает за частокол, окружающий двор».

Итак, две ловушки подстерегают русского человека — пассионария по природе — в рамках буколического малого мира: ловушка иррациональных стихий, не обузданных логосом, и ловушка пошлости, незаметно обволакивающей и омертвляющей человека. Гоголь тем самым подводит нас к мысли, что русский человек не зря и не случайно оставил этот малый мир, чтобы пуститься в рискованную одиссею большой истории, начавшейся в московский («Третий Рим») и продолжившейся в петербургский период. Все это означает, что славянская юность «южного периода» нашей истории, которую противопоставили петербургскому периоду наши славянофилы, а сегодня поднимают на щит антироссийскинастроенные националисты Восточной Европы, обременена недугами, способными свалить народный организм еще до взросления. А как оценивает петербургский период Гоголь? Его новые «Петербургские повести», как и первый том «Мертвых душ», создают впечатление, что он не прошел постепенно, так, чтобы оставалось время на адаптацию, весь промежуточный путь российской истории, отделяющий петербургский период от киевского, а сразу, одним махом был перенесен из малого малороссийского мира в казенный большой мир Петербурга. Впрочем, этот шок случился не только с Гоголем. Петр I, задумавший сразу перенести на русскую землю рационалистическую административную модель западного типа — геометрически строгий порядок, ошеломил всю народную Россию. С линейной строгостью расчерченная столица, линейная чиновничья иерархия о четырнадцати разрядах, ведомственное деление общественной жизни, нарушающее естественно сложившиеся горизонтальные связи,— все это соответствовало тому, что М. Вебер впоследствии назовет бюрократической целерациональностью, но чему явно не хватало витальной подпитки, идущей от самой народной жизни. детские недуги, описанные Гоголем в «Страшной мести», здесь были преодолены, но черствая рассудочность имперской взрослости отталкивала уже совершенно по-своему. Блажен народ, которому дано в свершениях зрелости узнавать и воплощенные порывы своей юности, запал которой не пропал, не был подавлен, но получил своеобразную огранку и логическую оформленность взвешенного проекта. Хуже, когда из слишком бурной юности мы непосредственно переходим в брюзгливую и холодную старость. Вот, собственно, определение гоголевского Петербурга — это город преждевременно постаревших, мертвых душ. Промахов юношеского своеволия и запальчивости, так подведших нас в киевский период нашей истории, эти люди не совершат, но вопрос в том, остались ли они еще живыми людьми или стали уже заводными куклами администрации. Гоголь ставит перед нами этот вопрос и считает его правомерным применительно к России его времени в целом.

И здесь, как мне кажется, кроется основной дефект зрения великого писателя. Дело в том, что на самом деле петербургский человеческий тип никогда не был в России доминирующим. Со времен Петра I Россия являет собой дуалистическую структуру: петербургские типажи занимают вершину пирамиды, старый тип московского человека — ее основание. Свидетельств таких людей, как Пушкин, Лермонтов, Толстой, вполне достаточно, чтобы понять, что в толще народной жизни преобладают совсем другие, не петербургские типы. Более того, положительные герои среди людей последнего типа практически не водятся. Савельич, капитан Миронов и Маша Миронова, даже дворянка Татьяна Ларина — это воплощение благородной простоты и надежности, по сути, представляют собой людей допетербургской формации. Во всем их поведении, в их картине мира, в их мотивациях нам являет себя старый московский тип цельного и крепкого человека. К этому же типу принадлежит Максим Максимыч как антипод Печорина. Петербургский тип в основном представлен «лишними людьми» — личностями на рубеже культур: они уже оторвались от национальной почвы, но по-западному собранными, деловыми людьми они так и не стали. И эта поляризация старого московского, «укорененного», и петербургского, «лишнего», типа проступает не только в физическом пространстве российского социума, но и во внутреннем духовном мире русских людей. Сколько наносного, вымученного, искусственного проглядывает в людях из «света» в первом томе «Войны и мира». Но вот наступает пора испытаний — Наполеон вторгся в Россию. И в этот момент предельной мобилизации национального духа петербургская «надстройка» — это свидетельство искусственной сконструированности — куда-то улетучивается и в облике русского человека все явственнее проступает старомосковский антропологический «базис».

Нечто аналогичное произошло с русским человеком и в период другой Отечественной войны — во время противостояния фашистской Германии. Советский человек образца 20–30-х годов поражал своей идеологической сконструированностью. На события окружающего мира он реагировал не прямым и естественным образом, а посредством ходульного марксистского текста. Этот «текстовой» характер отличал и внешнюю политику того времени — расчет на сознательность немецкого рабочего класса, на пролетарскую солидарность, на неизбежную изоляцию поджигателей войны и т.п. Но вот грянул грозный час, и советский человек спрыгнул с марксистских ходуль и недвусмысленно явил облик старого московского типа — одновременно и допетербургского, и досоветского. Создается впечатление, что взращенные «реформаторами» лабораторные типы, до поры до времени живущие искусственной жизнью заемного характера, немедленно тушуются и отходят в сторону в периоды грозных испытаний — когда все проверяется на подлинность. В этом, наверное, и состоит главный секрет России, не разгаданный в свое время ни наполеоновским, ни германским генеральным штабом: за оболочкой того или иного «нового человека» Россия сохраняет свое ядро — укорененный старомосковский тип, продукт нашей истории и географии, а не реформационного умысла «конструкторов».

Именно в этом пункте обнаруживается своеобразный дальтонизм Гоголя. Совершив свое путешествие из Миргорода в Санкт-Петербург, он как будто проскочил промежуточную станцию, имя которой — народная Россия старомосковского образца. Ни капитанов Мироновых, ни Татьян Лариных среди типов, населяющих Великороссию, Гоголь как будто не заметил. Означает ли это, что они вывелись ко времени, когда писатель приступил ко второму тому «Мертвых душ» и начал свои мучительные поиски положительного типа? Гоголь умер в 1852 году, а всего через три с небольшим года началась Крымская война. Со страниц «Севастопольских рассказов» Л. Толстого на нас глядит старорусский служилый тип, отличающийся от геройских типов «Тараса Бульбы» тем, что основой его характера является не степная вольность, а жертвенное терпение и государева ответственность. Пока государство не подвергается испытаниям, этот тип остается в тени — сцену заполняет «крикливое меньшинство» реформационного образца. Но как только дело пахнет жареным, сразу же обнаруживается, что без него нести тяжесть некому. Как же Гоголь не заметил его?

 

Александр Панарин

← Вернуться к списку

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru