История и мы

Пыль в глаза

 

... Взгляните в лорнет, и вы увидите Францию во всей ее красе.

...Это было время, когда люди были счастливы, женщины — легкомыс­ленны, а мужчины занимались люби­мым делом — войной.

...Это была настоящая война в кру­жевах!

Пролог к к/ф “Фанфан-Тюльпан”

 

Что ж, поговорим о Прекрасной Франции и ее победах, поскольку она официально числится среди победителей Второй мировой.

Начало НАСТОЯЩЕЙ войны с Германией для Франции, прямо скажем, не задалось. А для кого оно задалось?

Для Голландии с Бельгией?

Для Люксембурга с Данией?

Для Польши с Норвегией?

Для нас, грешных?

Начало войны для Франции уже через месяц с небольшим плавно пере­текло в сокрушительное поражение, капитуляцию и оккупацию.

10 мая немецкие полки перешли границы, а уже 18 мая по радио высту­пил с обращением к народу премьер-министр Рейно. Он призывал не подда­ваться панике, соблюдать порядок и верить в победу. Однако вместо призы­ва оказать врагу всенародное сопротивление прозвучало это: “Победитель Вердена, тот, благодаря которому неприятель не прошел в 1916 году, благо­даря которому дух французской армии ожил в 1917 году, маршал Петен отны­не будет со мной, как министр без портфеля и заместитель председателя со­вета министров. Он останется на этом посту до победы!”

На другой день с такой же напыщенностью было преподнесено назначение генерала Вейгана главнокомандующим союзными армиями вместо смещенно­го Гамелена. По словам корреспондента Рейтер, в Париже были убеждены, что генерал Вейган сумеет быстро организовать энергичный отпор германскому наступлению. Вейган, — говорилось в сообщении, — был правой рукой мар­шала Фоша. А еще говорилось, что Вейган никогда не знал поражений. Од­ним словом, предполагалось, что у французов должно сложиться впечатле­ние, что Вейган — это как минимум Гай Юлий Цезарь. Или Суворов.

20 мая германские танки захватили Абвилль, стоящий у впадения реки Соммы в Ла-Манш. Весь север Франции был отрезан вместе с тремя фран­цузскими армиями, британскими экспедиционными силами и всей бельгий­ской армией.

20 мая Рейно, выступая в сенате, произнес речь, в которой обычный па­фос политикана заглушался отчаянием. “Отечество в опасности, — гово­рил он. — Мой первый долг сказать правду сенату и стране. Мёз (француз­ское наименование реки Маас) всегда считался крупным препятствием для противника. Вследствие невероятных ошибок, за которыми последуют нака­зания, мосты на Мёзе не были уничтожены. По этим мостам прошли броне­танковые дивизии, впереди которых летели боевые самолеты, нападавшие на редкие французские дивизии, плохо укомплектованные офицерским составом и плохо обученные для отражения таких атак. Так была подорвана эта ось, на которую опиралась французская армия. На протяжении ста километров бы­ла образована брешь, в которую вторглась германская армия. Как мы дошли до этого? Если бы мне сказали, что только чудо может спасти Францию, я бы ответил, что верю в чудо, так как верю во Францию!”

Но чудо не совершилось. Вместо него вступил в силу Первый закон пани­ки: “Спасайся кто может и как может!”

17 июня французское правительство отклонило предложение Черчилля о “нерушимом союзе Франции и Великобритании” и необходимости сражать­ся до конца. 22 июня 1940 г. в Компьенском лесу, в том же вагоне, в котором было подписано перемирие 1918 г., на встрече Гитлера и генерала Ш. Хюнт- цигера был подписан акт о капитуляции (Компьенское перемирие 1940 г.). 25 июня военные действия официально закончились.

На фотографиях из Бундесархива запечатлена картина полного разгрома считавшейся непобедимой французской армии с ее “линией Мажино”.

Особенно впечатляет та, на которой французских военнопленных конвои­руют свои же — французские! — “Сенегальские стрелки” с винтовками напере­вес. По виду конвоируемых не заметно, чтобы они горели желанием разметать охрану и, отобрав у своих бывших товарищей по оружию винтовки, броситься врассыпную.

Вот идут с поднятыми вверх руками веселые, пьяненькие и расхристан­ные французские солдатики: “Ура! Война закончилась! По домам!”

А вот горы французских касок, едва не превышающие по высоте пирами­ду Хеопса.

Вот юный служивенький с испуганным птичьим лицом. Ему так и хочет­ся посочувствовать: “Ну, куда тебе, родимый, до тевтона! С кем тягаться удумал... ”

Ну и, разумеется, горы разбитой французской техники, включая непри­вычные для русского глаза французские бронированные мастодонты.

Любопытная деталь. Как известно соотношение потерь офицерского и ря­дового состава армии составляет, как правило, 1:10. Оно и понятно — офице­ров всегда меньше, чем солдат. В кампании же 1940 года соотношение потерь офицерского и рядового состава изумило видавших виды профессоров от во­енной статистики: 1:3,5. Это означало, что на трех (четырех) убитых солдат приходился один офицер. Иными словами, воевали в сущности лишь офице­ры. Солдатики же...

Бесстрастная сухая цифирь говорит о том, что в результате войны Фран­цузская армия потеряла 84 тысячи человек убитыми и более полутора милли­онов пленными. ВВС и танковые силы были частично уничтожены, частично встали на вооружение вермахта. Немецкие войска потеряли 45 074 человек убитыми, 110 043 ранеными и 18 384 пропавшими без вести.

Это потери, понесенные Францией от своего противника — Германии.

К ним следует присовокупить потери, понесенные от своего союзника — Англии, уничтожившей или нейтрализовавшей к концу июля 1940 года почти весь французский флот.

Продолжаем рассматривать фотографии. Вот милые девчушки с косичка­ми весело машут флажками, приветствуя победоносную германскую армию. Рты до ушек. На флажках свастика. На мордашках несказанная радость: “Ло­тарингия снова германская!”

Пройдет совсем немного времени, и лотарингский крест будут использо­вать дяди с прямо противоположными взглядами на государственную принад­лежность той многострадальной франко-германской (или германо-француз­ской?) сторонки.

Как ни приятно было следить за налаживавшейся день ото дня жизнью, однако вопрос “Кто виноват?!” с повестки дня никто поначалу не снимал. И ответить на него предстояло новому начальнику нового французского госу­дарства — маршалу Анри Филиппу Петену.

Он и ответил на него, выступая по радио 25 июня: “Наше поражение ста­ло результатом нашей распущенности. Состояние вседозволенности разру­шило все, что было создано духом жертвенности. Поэтому я призываю вас в первую очередь к интеллектуальному и моральному возрождению”.

Тут уместно вспомнить предвоенную ситуацию во Франции. Военные под­вергались насмешкам, на них смотрели с интеллектуальных высот с едва скрываемым презрением. Еще бы! У Франции была неприступная “линия Ма- жино”! А эти бездельники, тупицы, только и могут, что строем ходить! Идея возможной новой войны становилась невыносимой и активно “вытеснялась” из сознания, отчего расцвел махровым цветом пацифизм. В итоге идея “по­ложить конец войне” была встречена с одобрением и облегчением: плоды ли­берального просвещения оказались коварнее молодого божоле.

Отношение к людям в форме было во Франции той поры сродни отношению де Голля к полицейским: “Если бы полицейские не были глупы, они не стали бы полицейскими”. Сказано это было не каким-нибудь утонченным интеллектуалом и не барышней-революционэркой, а человеком, мыслившим себя в качестве воплощения государственного порядка и всю жизнь носившим военную форму. Что же удивляться, если и к армейцам относились аналогичным образом.

Свою руку к катастрофе приложили и руководимые и направляемые Ко­минтерном французские коммунисты, ведшие активную антивоенную, а по су­ти пораженческую пропаганду, заслужившие тем неподдельную любовь армии и правительства. Любопытно, что в советской литературе причины запрета компартии стыдливо замалчивались. Сам же лидер французских коммунис­тов — М. Торез — был призван в армию рядовым, однако успешно дезертиро­вал и вскоре очутился в Москве.

Коллективная вина, с точки зрения активной пропаганды, штука не слишком эффективная, и потому французам требовался настоящий козел от­пущения. И он был моментально найден. Им стал главнокомандующий генерал Морис Гюстав Гамелен (“генерал-философ”, как называли его современни­ки), готовивший втайне ото всех (за исключением генерала Г. Бийотта, по­гибшего 23 мая) ловушку для оторвавшихся от пехоты танковых соединений вермахта. Однако в западню угодил он сам: накануне решающих фланговых ударов Гамелен был отстранен от командования премьер-министром П. Рей- но и сдал командование срочно выписанному из Бейрута М. Вейгану — тако­му же герою прошлой мировой и такому же консультанту маршала Пилсуд- ского. Однако тот счел дело слишком запущенным и махнул на войну рукой, пополнив первые ряды капитулянтов.

Перелет с Ближнего Востока в Западную Европу и по нынешним време­нам дело во всех отношениях утомительное. Что говорить о подобных переле­тах 70-летней давности. А генерал Вейган был уже не мальчик, а вполне себе дедушка, и ему шел уже восьмой десяток. Так что ничего удивительного в том, что он первым делом отменил план Гамелена и пошел отдыхать. С до­роги он проспал целые сутки. Выспавшись, генерал принялся выяснять обста­новку и выяснял ее еще двое суток.

Убедившись, что приказ Гамелена был все же нужным и правильным, он повторил его. Однако германское командование повело себя отнюдь не по- рыцарски и вместо того, чтобы застопорить движение и ждать, пока Вейган выспится и примет вместе со своим “гофкригсратом” правильное решение, оно презрев всякую галантность, поспешало на выручку своей зарвавшейся и приготовившейся к закланию бронированной “свиньи”. В результате вслед за танковыми колоннами в Северную Францию двинулись основные силы вер­махта. И никакой тебе галантности и желания войти в положение партнера. Немцы, что с них взять!

Одной отставкой дело для Гамелена не кончилось: 20 сентября 1940 го­да — в день своего 68-летия — правительство маршала решило преподнести генералу сюрприз: оно арестовало бывшего главкома объединенными воору­женными силами Франции, Бельгии, Великобритании и Голландии и вывело его на так называемый “Риомский процесс”, по итогам которого тот был осуж­ден как главный виновник... втягивания Франции в войну против Германии. После того как правительство Виши решено было “сактировать”, а Францию оккупировать полностью, немцы вывезли Гамелена вместе с Петеном в Гер­манию с тою лишь разницей, что Петен вместе со своим “правительством в изгнании” оказался в качестве секретера в замке Зигмаринген — родовом гнезде Гогенцоллернов-Зигмаринген, что в Баден-Вюртемберге, а Гамелен переместился из форта дю Портале, что расположен во французских Пирене­ях, в замок Иттер, что в Северном Тироле.

Под замком.

Вместе с ним оказался в Иттере и его “сменщик” на посту главкома М. Вейган, успешно поработавший с июня по сентябрь 1940 г. в качестве ми­нистра обороны на режим Виши. Помимо этого, он еще успел отметиться и в качестве начальника военного трибунала, заочно приговорившего в авгу­сте того же года к смертной казни заместителя военного министра полковни­ка де Голля, ушедшего в самоволку в Лондон вместе с деньгами, выданными ему из секретного фонда правительства премьером П. Рейно.

Больше того: в то время как все, включая его непосредственное началь­ство, обсуждали перспективы капитуляции, полковник де Голль выступил с инициативой (правда, уже в Лондоне) продолжать войну. А инициатива, как известна, наказуема. Возможно, для многих это станет новостью, но на не­сколько ДНЕЙ — незадолго до Дюнкерка — Франция и Англия (Британская империя) стали ЕДИНЫМ государством (формально речь шла об объедине­нии правительств, но это по сути то же самое). Этот договор, превращавший Францию в провинцию Англии, наподобие Индии в составе Британской Импе­рии, подписали Черчилль и... заместитель военного министра де Голль. По­том, когда выяснилось, что за французом ничего реального не стоит, договор предпочли “забыть”, а самого будущего вождя Сопротивления милостиво свезли в Англию в роли этакого “Паулюса”, который всю войну в основном во­евал по радио, рассказывая своим слушателям о том, как хорошо будет, ког­да он придет к власти и станет править вместо Петена.

Так что начальникам де Голля было за что приговаривать его к расстреля­нию: формальные признаки неповиновения и даже измены были “на лице”.

“Франция проиграла сражение, но она не проиграла войну! — вещал по лондонскому радио великий ослушник начальства. — Ничего не потеряно, по­тому что эта война — мировая. Настанет день, когда Франция вернёт свободу и величие. Вот почему я обращаюсь ко всем французам объединиться вокруг меня во имя действия, самопожертвования и надежды”.

Кстати, звание генерала де Голль присвоил себе сам, находясь в Альби­оне. И хотя представление к званию бригадного генерала было начальством сделано еще до капитуляции, дальше бумага не пошла: всем было уже не до того, а потому пенсию после освобождения Франции де Голль получал всего лишь полковничью.

В том же Иттере, ставшем своего рода элитным узилищем, находились сестра де Голля Мари-Агнес, племянница генерала Женевьева, переведенная из Равенсбрюка, и полковник де ла Рок — шеф ветеранского объединения “Ог­ненные кресты”, плотно работавший с правительством Виши и угодивший за параллельный роман с англичанами в гестапо. Здравый смысл и инстинкт са­мосохранения подсказывали Гиммлеру, что таких деятелей следует всемерно оберегать от неприятностей и эксцессов, дабы было чем торговаться впослед­ствии с оппонентами. В итоге все они в скором времени вдохнули воздух сво­боды и дожили до весьма преклонных годов.

В апреле 1945-го замок был взят под контроль союзниками, а его насель­ники — Петен вместе со своими “изгнанниками” — были отправлены по этапу в форт дю Портале, а оттуда — в Париж для судебного разбирательства, кото­рое началось уже в июле — через два месяца после капитуляции Германии. Война закончилась, и Гамелен вместе с Вейганом вновь очутились на нарах — теперь уже в родной Франции. На сей раз Гамелена объявили главным винов­ником поражения Франции в июне 1940-го но его спасло активное заступни­чество де Голля, в результате которого Гамелен был оправдан.

Писатель А. Жеро, неплохо знавший Гамелена, писал о нем так: “Гаме­лен, по-видимому, принадлежал к числу людей с широким и острым умом, которые не терпят, когда нарушается их представление о вещах. Более того, такие люди избегают малейших обстоятельств, которые могли бы заставить их изменить это представление. Мне говорили, что он редко посещал фронт или хотя бы даже военную зону и что почти все его поездки, в качестве команду­ющего союзными армиями, сводились к поездкам между Венсеннским зам­ком и резиденцией Даладье или между Венсенном и Лондоном, когда там со­бирался высший военный совет. И, разумеется, не страх перед опасностью и, пожалуй, даже не усталость (но в этом я не так убежден) удерживали его; вероятнее всего это было желание избежать суматохи, осложнений, неприят­ных открытий, на которые можно было натолкнуться, взысканий, когда при­шлось бы налагать, и всякого рода инцидентов, в которых ему пришлось бы проявить свой гнев. Он предпочитал “обдумывать войну” подобно Декарту в своей рое1е— его знаменитой комнате в Голландии”.

Вейган же пошел на процесс в качестве пособника гитлеровцев. Прове­дя в заключении 2 года в парижском военном госпитале в Валь-де-Грас, Вейган был, тем не менее, амнистирован, а в 1948 году оправдан Верховным судом за “отсутствием состава преступления”. Надо полагать, к немалой до­саде де Голля.

Выйдя на волю, Вейган засел за написание трудов, итогом чего стали “История французской армии” в 3-х частях, биография маршала Ф. Фоша, полемический комментарий к мемуарам де Голля и многое-многое другое (всего 13 томов). Одновременно Вейган боролся за реабилитацию памяти Петена. К моменту смерти, последовавшей в 1965 году, 98-летний Вейган был дуайеном (старейшиной) Академии. И единственно, чем мог досадить ему — уже за гробом — президент де Голль, было то, что он запретил проводить за­упокойную церемонию по Вейгану в Доме Инвалидов.

Гамелену же — благодаря заступничеству того же самого де Голля — тоже повезло: он тоже был оправдан и, выйдя на волю, тоже засел за книгу воспо­минаний, названную им “Зетг”, что означает в переводе “Служить”. Он умер в середине апреля 1958 года в возрасте 86 лет — в самый разгар новой фран­цузской смуты, грозившей перерасти в военный и государственный перево­рот и новую гражданскую усобицу.

Утешением преданному суду бывшему главкому могло быть лишь то, что его “благодетеля” Петена новая французская власть тоже арестовала и стала судить как главного пособника гитлеровцев. На суде Петен заявил, что всегда был сторонником Сопротивления, что ничего не имел даже против де Голля, что защищал Францию от оккупантов, что судить его должен весь француз­ский народ, а не верховный суд и т. п., и потому отказался отвечать на во­просы, предложенные ему судом. Несмотря на это, было решено продолжать процесс, ограничившись допросом свидетелей и экспертов и прениями защи­ты и обвинения.

Подсудимый был признан виновным в государственной измене и военных преступлениях, за что приговорён к преданию смертной казни через “расст­реляние”, общественному бесчестию и конфискации всего имущества.

Де Голль, исполнявший на тот момент обязанности Председателя Вре­менного правительства, служивший до войны под началом Петена и назвав­ший в его честь своего сына Филиппом, помиловал в августе 45-го 89-летнего маршала и заменил ему смертную казнь пожизненным заключением, очевид­но из уважения к сединам обвиняемого и его заслугам в годы Первой миро­вой войны. Правду сказать, смягчение приговора из соображений возраста рекомендовала уже сама французская Фемида — вольнодумная, но милосерд­ная. Последние шесть лет жизни Петен провёл в крепости на острове Йе, что в Вандее, где и был похоронен. Незадолго до смерти с разрешения тогдаш­него президента Франции В. Ориоля он был переведён из тюрьмы в граждан­скую больницу, что продлило его жизнь до 96 лет.

В 1966 году, в 50-ю годовщину Верденской баталии, президент де Голль приказал возложить на могилу Петена цветы, что было повторено в 1976 году при Жискаре д’Эстене, а при Миттеране цветы на могилу маршала стали воз­лагаться в верденскую годовщину регулярно. Родственники жертв нацизма пытались по сему поводу протестовать, однако их пыл охладил в 1998 году Ев­ропейский суд по правам человека в Страсбурге, признавший за сторонника­ми Петена право на его защиту.

Но все это произойдет чуть позже, хотя в это “чуть” могла вместиться иная эпоха.

Продолжение

Борис Куркин

Источник: «Наш современник» (в сокращении)

← Вернуться к списку